рабов. Смысл выпускать рабов, а потом покупать других за деньги заново. Ты ж теперь собственность, а не личность. Только все может случиться по-разному, я законов империи не знаю.
— Будет много времени поучить, — грустно пошутил Андрей.
— А на халяву, Ками Дукс или императора лучше не рассчитывать. Так легче сидеть.
— Думаю, придется не сидеть, а кайлом махать, или зарежут в амфитеатре, как свинью. А халяву мы свою уже пропустили.
Эта Ками Дукс — богатая истеричка, а второй персонаж нашей сказки — императорский пингвин, и этим все сказано, — заметил Андрей.
— Так мы вроде как и в сказку попали. Раз — и перенеслись за одну ночь в тридесятое царство. А чем не сказка? Мы и царя-батюшку видели и злую принцессу Дукс.
— Сказка — это хорошо, там всегда добро побеждает зло, —философствовал Андрей.
— Только мы попали в какую-то злую сказку. Видно, ее не добрый молодец писал. И здесь зло побеждает добро, — пригорюнился Саша.
— Еще сказки не конец. А раз бессильно добро, тогда пусть меньшее зло победит большее, — сделал вывод Андрей.
— Для этого, Шумахер, необходима удача и золото, но ни того, ни другого у нас нет.
— Осталось малость — выиграть в лотерею миллион местных тугриков или скопить состояние за долгие годы.
— Начнем откладывать деньги на депозит прямо с завтрашнего дня.
— Нет, Челентано, не завтра, а сегодня, прямо сейчас и всегда необходимо бороться за свою свободу. О ней думать, а не о деньгах. Только свободный человек может быть богатым. Раб полноценно своими средствами распорядиться не в состоянии, сколько ему их не предоставь.
— Увы, я не птица и, вспорхнув, улететь не смогу, — ответил Саша.
— И я не крот, и в землю не зароюсь. А по земле передвигаться в цепях тяжело. Вернемся к действительности.
К действительности воротиться им помог работорговец, перекупивший их сегодня. Он направлялся к навесу вместе с покупателем. Всю группу рабов, в ней находилось человек двадцать, выстроили в один ряд, причем расставили так, что Саша и Андрей находились далеко друг от друга.
Человек, совершавший покупку живого товара, был одет в длинный халат, по расцветке и качеству ткани напоминавший старое махровое полотенце. На ноги он надел кожаные туфли из тонкой замшевой кожи без каблука. Голову прикрывала небольшая шапочка из войлока. Покупатель и продавец остановились в сторонке. Разговаривали, торговались, долго спорили, показывали пальцами на шеренгу пленников. Потом купец улыбнулся, хлопнул торговца по плечу, вручил ему деньги и подошел к строю невольников, указал своим надсмотрщикам на пятерых из группы. Двое надсмотрщиков прицепили за кандалы купленных невольников на общую цепь и оставили стоять. В эту группу входил Саша. Остальным, включая Андрея, перекупщик разрешил присесть в тени навеса на землю. Андрей пытался апеллировать, просил, чтобы его также купили. Закончилось тем, что покупатель замотал головой и, подняв ладонь, показал пять пальцев, а продавец обнажил меч и приставил его к горлу просителя. Андрею ничего не оставалось, как расположиться с самого края кучки непроданных рабов. Далее он передвинулся поближе к своему другу и теперь сидел в метрах пяти от него. Новый хозяин Саши, по всей видимости, попросил бывшего владельца присмотреть за товаром, пока он не вернется, а сам со своими людьми удалился.
Прошло минут двадцать. Нынешний владелец Саши не объявлялся. Тогда бывший владелец разрешил пятерым опуститься на землю. Саша был последним в пятерке, оттого смог переместиться к Андрею. Сейчас они сидели рядышком и вели свой последний разговор.
— Думаю, меня далеко уволокут, — сказал Саша.
— По всей видимости, да. Дядька этот, что тебя купил, отличается от жителей этих мест кардинально, — глядя в землю произнес Андрей.
— А тебя куда, интересно?
— Почем мне знать.
— Может, где рядом окажемся? — высказал слабую надежду Саша.
— Хе, Сашок, ты веришь в чудеса? Из всех гребаных чудес в этой стране я участвовал только в одном — появлении в этом мире.
— И в этом мире я ни хрена хорошего не видел. Сначала пленник у солдат, потом питомец зоопарка, теперь раб. Дошел до скотского состояния: ни моюсь, ни умываюсь, зубы чистил еще дома, одежда превратилась в лохмотья. Один раз за все время постригли да побрили. Видно, об этом придется забыть, потому что бороды бреют только жители Ориса, да и то не все. А за пределами столицы про бритву да ножницы вспоминают по большим праздникам. Готы, так те вообще слыхом о таком не слыхивали. Посмотри, вокруг нас почти все рабы в лучшем случае волосы только подрезают. Они причесок отродясь не видывали. Блин, я — бомж.
Я бомж, в самом деле. У меня нет постоянного места жительства.
У меня нет денег, документа, удостоверяющего личность. Я не имею приличной одежды. Я бы жрал уже с помойки, да помоек нету. Меня постоянно прошибает голодняк. Я хочу есть, хочу пить.
Я хуже последнего бомжа в нашем городе. У нашего любого забулдыги больше прав и свобод в нашей стране, чем у нас в этой империи. Я завидую нашим бомжам. Они обладают самым главным — свободой. Сколько раз, проходя мимо контейнеров с бытовыми отходами, я с пренебрежением смотрел на этих людей. Но на людей же, не на рабов, каков я сейчас. О, как я ошибался, высокомерно мельком поглядывая на одетое в рванье тело, копошащееся в груде мусора возле моего дома! Теперешнее мое состояние более прискорбно, чем у них. И ведь они опустились до такого состояния на девяносто девять процентов из-за употребления алкоголя и нежелания вести другой образ жизни. Никто почти из городских бомжей не хочет, потеряв жилье, уехать в деревню, поселиться в пустующем доме и вести хозяйство, работать, трудиться, полноценно жить. Им проще жить одним днем, собирая бутылки и макулатуру. А я не хочу быть опущенным, но альтернативы нет. Мне ее никто не предлагает. Я пополз бы в такой полузаброшенный дом, хоть за сто километров, если бы мне сейчас разрешили. Но я — раб, вещь, собственность чья-то. И это только начало.
Андрей молчал. Он чувствовал себя как будто виноватым, что Сашу купили первым. Получалось, что ему могло светить место получше. Разум Андрея понимал, что это полная чушь. Сейчас невозможно было знать, чья судьба в дальнейшем окажется счастливой. Но морально Саше было намного хуже. Оттого Андрей позволял другу выговориться. Он боялся взглянуть Саше в глаза. Он боялся увидеть там страх, а может, боялся показать свои слабости. Нельзя сейчас вот так взять и сломаться. Андрей это понимал и гнал дурные мысли прочь.
В процессе монолога голос Саши то повышался, чуть ли не до крика, то снисходил до шепота. Саша был эмоционален. Необходимо было успокоить друга, поддержать, пусть нелепо, но пошутить, разрядить обстановку.
— Саша, — начал Андрей, — как бы дальнейшая жизнь ни сложилась, давай договоримся, если выберемся из этого дерьма, то рвем когти на Орис. А тут, какой бы город большой ни был, мы отыщем друг друга.
— Каким образом? Я этого не представляю. У нас тут даже угла своего нет. Где встречаться будем?
— Под часами, Челентано, на главпочтамте, каждый день ровно в двенадцать.
— Да иди ты, — отмахнулся Саша. — Орис — столица портовая.
— Фартовая?
— Ага, фарту столько, что обеими руками не соберешь. Увезут на корабле неизвестно куда, даже если сбежишь, то не доберешься назад. Да и не живут на рабских работах по многу лет. Что за планета? Какие страны, с какой культурой вокруг? Если такие порядки в империи, то в дикарских странах может быть жизнь полным дуплом по сравнению с Мастрийской империей.
— Что ж за урод наградил нас такой житухой?
— Кто, кто? Таксист, понятное дело. Вот его надо поймать и кастрацию по самые гланды произвести, — пошутил, не улыбаясь, Андрей.
— Ладно тебе с этим таксистом. Сейчас другие проблемы. Сейчас новые приоритеты и авторитеты в жизни. Вот они, — Саша кивком головы указал на двух возвращающихся назад надсмотрщиков. — Вон, идут, повелители моей жизни и вершители моей судьбы. Вот такие недоноски теперь станут мной управлять.
Уверен, что они по уровню развития даже отстают от моего тупорылого сержанта в армии, который начальствовал надо мной в первый год службы. Тот знал на все случаи жизни всего пять анекдотов с бородой, а воинский устав своим тридцати подчиненным разъяснял при помощи кулака и нарядов вне очереди.
Думаю, что не то что писать и читать, а и двузначные числа они сложить не в состоянии. Обидно и опасно, когда такие люди наделяются властными полномочиями. Видишь, идут, шатаются. Наверно, в ближайшей забегаловке бухла нажрались, сейчас доставать невольников станут. Точно, смотри, в руках по деревянной палке для погона домашних животных держат. Сейчас эти два богатыря по метр шестьдесят ростом и весом в пятьдесят кило начнут права качать. Станут власть свою показывать и жизни учить.
Посмотришь. Поэтому, Андрюха, давай с тобой прощаться. Давай, дружище, не поминай лихом. Ощущение, что больше не увидимся. Такой у нас прикуп в этой игре. Если держишь на меня какие старые обиды, то прости. Я бы тебя обнял, да кандалы мешают.
Предчувствие у меня нехорошее, что вижу я тебя в последний раз.
А еще страшно от одиночества и неопределенности. Но больше всего клокочет во мне бессильная злоба на новую среду нашего обитания. Как хотелось бы, как прежде, порадоваться жизни, просто, поболтать с тобой ни о чем. Только кто-то не желает, чтобы в этом мире мы были рядом. Уж очень последовательная цепь нелепых и негативных событий. Я знаю, нет шансов на этой земле рабу Андрею встретить раба Сашу ни по теории вероятности, ни по логике. Как нет аналогичных шансов стоять рядом у двух табуреток, проданных из одного магазина двум покупателям, проживающим в разных городах.
Андрей успел только пожать руку своему другу и произнести:
«Я надеюсь на лучшее, до встречи», как подошедшие два надсмотрщика пинками ног подняли с земли своих подопечных и отогнали в сторону от основной группы рабов. Они выстроили невольников лицом к себе, насколько позволяла связывавшая их общая цепь и индивидуальные кандалы. Они по очереди подходили к каждому из пяти рабов, тыкали в них палками или наносили ими легкие удары по телу, при этом гоготали, глядя друг на друга. В общем, если бы их задержал наряд милиции, то в протоколе написали бы, что вели себя неадекватно. Но милицейский уазик поблизости не мог проехать и забрать пьяных дебоширов. Местной же муниципальной гвардии дела не было до взаимоотношений каких-то там рабов с их смотрителями. От ощущения своей безнаказанности и алкогольного опьянения надсмотрщики вели себя все более нагло. Далее они начали спорить между собой, подошли к своим лошадям, привязанным рядом, стали демонстрировать один другому зубы своих коней. Потом вернулись к рабам и стали осматривать их зубы. Надсмотрщики бесцеремонно лезли в рот невольникам своими палками, грязными от грунта, раздвигали ими губы, приказывали широко раскрывать рот. Очередь дошла до Саши. Один из надсмотрщиков ощерил свои желтые зубы, приказывая Саше сделать тоже. Саша приказ исполнил, но тому показалось этого мало, и он полез рабу пальцем в ротовую полость. Саша дернул головой, не позволяя туда проникнуть грязному пальцу, ноготь на
