другой старожил лагеря. Из разговора выходило, что они либо были знакомы ранее, либо были земляками.
Ну а если ты попадаешь в рабство, в тюрьму или на службу далеко от дома в большой стране, то земляком тебе может являться и человек, живший на воле от тебя за сотни миль.
— Ну что, пойдем слушать россказни этого Шумахера? — спросил бывалый каторжанин у вновь прибывшего по имени Лиос.
— Пойдем, хоть какое-то развлечение в каменоломне, — со вздохом произнес невольник-новичок.
— Тогда берем миску баланды и идем. Кто еще с нами?
Восемь человек подняли руки.
— Надоело за столько месяцев слушать его болтовню, — произнес один из рабов, не пожелавший идти. — И еще крохами своей еды с ним делиться.
— Ой, скряга, наешься ты этой ложкой похлебки, что ему отдашь. Он же много не требует — одну миску баланды с дюжины людей, — ответил один из рабов.
— А его послушать много народу собирается? — поинтересовался новичок.
— Порядком, — ответил старожил.
— А не зажирно ему столько еды для одного? — не унимался Лиос.
— А он всего сам не жрет, а делится со своими сожителями по хибаре.
— А чего ему еще носить еду — дать пару раз по зубам, и станет задаром народ веселить, — посоветовал новичок. — Или с ним одиннадцать богатырей живет таких, что не одолеть?
— Да, нет, — сказал бывалый добытчик мрамора. — Проживает с ним художник, вороватый писарь, каменщик и тому подобные.
То есть одиннадцать дармоедов он под свое крыло собрал, кормит их. Сами хилые, ни разу ни меч, ни плуг в руках не держали. Если б не он, то подохли бы с голоду на второй месяц каторги.
— Так в чем проблема? — хорохорился Лиос. — Прижал его раз к плите, он обмочился и делает, что прикажешь.
— Ты, видать, на свободе много приказывал — вот и доприказывался, — засмеялся один из дюжины. — Ну, иди, герой, прикажи Андрео. Было тут три таких бойца. Поначалу подкатили к нему с претензиями. Не одновременно, а по очереди в течение первого месяца его каторги. Так он одному зубы повыбивал, второму нос сломал, а третий поздоровей двух первых был. Шумахер притравил других рабов на него. И бедолага случайно с утеса в реку сорвался. И росту в нем на две головы больше, чем в тебе.
Авторитетом он пользуется у каторжан. И охранники довольны —рабы смеются, а не ножи точат.
— Мятеж, стало быть, готовит, — решил Лиос.
— Твой товарищ, — обратился к старожилу невольник, доедающий похлебку, — по жизни доносчиком что ли был либо надсмотрщиком — такие вопросы задает?
— Ты, плебское отродье, — возмутился Лиос, — как смеешь меня в таком подозревать!? Мой род тянется от момента основания Ориса.
— И кто ты такой? — равнодушно поинтересовался один из каторжан.
— Я — Лиос, Лиос из домена Ксимена!
— А это никого здесь не интересует. Тут все равны — и бывшие рабы и их господа. Раз в каменоломню попал, то будешь долбить мрамор со всеми наравне, а станешь умничать, то тебя не к плите прижмут, а плита тебя накроет, и надпись нацарапают надгробную. Ха-ха-ха!
— Успокойся, патрицием он являлся. Только в кости все состояние проиграл. Вот кредиторы его за долги и продали в рабство, — вступился товарищ за Лиоса, а потом добавил. — А относительно мятежа — пустое. Какой мятеж? Здесь в лагере много граждан нашей империи, таких, как в нашем домике. Зачем им смуту творить? Пару лет поковыряем ломом мрамор, а там и эдикт на вольную могут дать. Это варвары готовы бузить, им тут и подыхать, а нам чего? Да и барбариане пока до Белона доберутся, то всех переловят и повесят. Им хоть есть смысл домой бежать, а я куда из империи побегу? Последнее восстание тут поднял фракиец по имени то ли Динамо, то ли Торпедо. Точно не помню. Рассказывали, что произошло это лет двадцать назад. Задушили они пару десятков стражников, а потом семь центурий прибыло, и всех гладиусами порубали на колбасу.
— А этот Шумахер ваш, он откуда? — спокойно спросил Ксимена.
— Никто его страны не знает. Он в империю первый раз попал.
Его готы перепродали. А он похож на варангов. Это племя дикарей, моряки сказывали, проживает на далеком северном острове.
У них, как и у Андрео, белая кожа и белые волосы.
— Так он такой неотесанный дикарь? — спросил новичок.
— Точно, — ответил раб, который не собирался идти слушать Андрея. — И шутки у него тупые и примитивные, само для такого же быдла варварского, как он сам. И рассказывает он про свою страну и жизнь там такой бред, что слушать тошно. Даже последний гот с похмелья, когда у него деревянное рыло и в голове плотники работают, такого молоть не станет.
— Извини, театров с пантомимами здесь нет, поэтому слушаем его, — заступился за Андрея один из рабов. — Все знают, что Шумахер врет, но, как врет, слушаешь, смеешься и слушать охота.
— Не такой простой этот Андрео. Он был в своей стране уважаемым человеком, образование имеет и язык мастрийский уже успел освоить, в свободное время узнает все об окружающем его мире и людях. Недаром понабирал себе в хижину грамотный люд, — кто-то поддержал разговор.
— Во дела, пойдем смотреть на него, — решил Лиос.
— Простой, постой, — не унимался раб, которого Лиос обозвал плебсом. — Что-то не клеятся, великий господин Ксимена, твои слова друг к другу. Если ты такой аристократ и из древнего домена, то почему у твоей родни не найдется горсть золотых?
— Ты на что намекаешь?
— А на то, что ты такой же плебей, как и я, только грязный и лживый. Даже если ты проигрался до последнего льняного хитона, неужели не сыщется среди огромной богатой родни человека, готового отдать несколько золотых, чтобы выкупить тебя отсюда, а? Ты бы остался нищ, но свободен. Отсюда я делаю вывод: ты либо обычный простолюдин, либо никому не нужный подлец.
— Ах ты, змея болотная! — чуть не с кулаками кинулся на собеседника Лиос. — Да ты знаешь, кому я проигрался? Что ты мелешь своим раздвоенным языком! Я бросал кости с младшим сыном императора, с Публием.
— Мало ли я с кем играл. Это не разъясняет причину твоего здесь местонахождения.
— Слушай дальше, не перебивай. В триклинии, где мы кидали кости, игроков было не много. Уже дело было под утро. Ели, играли, выпивали. Потом разошлись все, кроме нас двоих и нашей прислуги. Я очень много проиграл в эту ночь и хотел отыграться, но мне не везло. В конце концов я проиграл все Публию: три моих дворца в разных частях империи, все земли и шесть тысяч рабов, включая тех, что стояли в ту ночь за моей спиной. Я обезумел, схватил кости, которыми играл сын императора, и заметил, что они тяжелее со стороны, противоположной цифре шесть.
Я осмелился ему сказать, что он жульничал. Может, так открыто и не надо было говорить. Все же он август, но пары бырла и богиня Ата замутили мой рассудок. Тогда он предложил поменяться костями и взял мои, а я его. Он сказал, что я могу все отыграть, проигранное за ночь, но на кон должен поставить свою свободу. Я согласился. Бросил кости. У меня выпало шесть и три. Он засмеялся. Долго смотрел на меня, когда вертел костьми в ладони. Потом бросил. Первая кость сразу остановилась на четырех, а вторая долго вращалась, но мне повезло, второй кубик лег также четверкой кверху. Я хвалил богов, подняв руки и глаза к небу, что даровали мне девять, а моему сопернику только восемь. Но спокойный голос Публия ошпарил меня кипятком. Он спросил, чему я радуюсь. Я повернул голову вниз и увидел, что у него четыре и шесть. Я возмутился, но образец чистоты и непорочности нашей империи произнес, что я не разглядел чего-то, что и он, и его рабы, при этом он указал пальцем на моих невольников, подтвердят его правоту. В испуге перед августом и будущим их хозяином мои люди не стали на мою защиту. Он сказал, что отправит меня в каменоломню. Но если кто-то пожелает меня выкупить, то он будет не против. Это так просто — пойти в муниципалитет и заплатить за выкуп общественного раба. Только вряд ли кто отважится выкупить раба, которого таковым сделал сам август. Разве кто хочет разделить мою участь.
Около Андрея полукругом собралось человек шестьдесят. Горели костры, которые одновременно согревали и освещали. Рабы слушали, смеялись, задавали вопросы, спорили.
— Шумахер, а Шумахер, расскажи, как это у вас в державе бедняки живут в каменных замках по шестнадцать этажей, а богатые в обычных небольших двухэтажных домах? — крикнул один из рабов.
— Ой, уже сто раз рассказывал, надоело, давай что-нибудь новое, — сказал кузнец Атик.
— Андрео, поведай нам, как это в твоей столице огромные кроты повырыли такие подземные ходы, что по ним повозки с лошадьми людей перевозят?
— Даже повозки без лошадей. Тоже слышали. Давай новое! —раздался голос художника и скульптора Даниеля.
— А что это за труба такая у тебя была, что ты по ней мог говорить, а собеседник твой за сто миль слышал тебя, медная или из глины?
— Тебе ж говорил он, что труба эта сотовая, из сот ихних пчел сделана, — ответили за Андрея.
— Ага, вспомнил, — громко произнес спрашивавший. — Тогда давай это, про баб.
— Это можно, — начал Андрей, — здесь женщин нет, никто краснеть не будет.
— Шумахер, — поинтересовался один из невольников, повернулся к сидевшему рядом товарищу и, зная заранее ответ, подмигнул ему, — а у тебя девок-то много было?
— Ты пастухом был раньше? — спросил Андрей.
— Ты ж знаешь, — ответил тот.
— Так я переимел баб больше, чем у тебя в отаре овец было в самый плодовитый год.
— Шумахер, так у меня отара на тысячу голов, — подзадоривал Андрея спрашивавший.
— А ты думаешь, я переспал с меньшим количеством женщин?
— Андрео, а отчего так бабы к тебе на родине липли?
— Потому что мой лом крепче, чем тот, которым ты мрамор долбишь в шахте, а длиной он с две ладони в длину.
— Видел я твой лом, если он и в две ладони, то детские и не в длину, а в ширину, — засмеялся собеседник, а вслед за ним и остальные слушатели.
— И где это ты видел? — спросил Андрей. — Ты, извращенец, что, мне под тунику заглядывал и свои ладони для измерения подставлял?
— Вон, висит, видно, — показал пальцем раб, — только этот отросток никак не разбухнет на две ладони, даже если в воде день мочить.
— А-а, — махнул рукой Андрей, — кого ж интересует длина в невозбужденном состоянии. Правда, за долгие годы у меня он немного стерся. Может, теперь не две ладони, а полторы. Но в шестнадцать лет мерил — был в две, точно.
— А что, он стирается со временем? — с тревогой в голосе спросил один юноша.
— Да, да, не пользуйся им без надобности и шкурку не гоняй, а то сотрешь, станет в мизинец длиной. Ты у Шумахера спроси, как быстро он укорачивается и тоньше становится. Шумахер много на свете пожил и повидал, — и все сидящие залились громким смехом, а потом он обратился к Андрею: — Расскажи про карету свою.
— Карета у меня — высший класс, «тойота супра»! В городе ни у кого такой больше нет.
— Из какого дерева сделана? — задал кто-то вопрос.
— Из дерева? — Андрей свысока посмотрел на этого невольника. — Деревенщина, из железа!
— А как же ее лошади тянуть будут, если она из железа? У тебя четыре лошади тянут твою колымагу?
— Вообще-то у меня под капотом триста лошадей, — хвалился Андрей.
— Триста коней в упряжке? Шумахер, ты ври, да меру знай. Ты ж по улице не проедешь, экипаж будет такой длины, что передними лошадьми управлять невозможно!
