порылась в тумбочке и бросила на колени мужу сберкнижку. – Триста двадцать тысяч. Хоть сегодня снимай да на пропой пускай, мне и рубля не надо. Спасибо бы сказал, что бабку по-людски похоронила, так и ты туда же – обвинять скорей.
Вася промолчал, положил сберкнижку на место, сел к столу, заговорил глухо:
- Деньги куда дела? У меня дочка есть, семнадцатый год идёт. С лета ничего не посылал.
- У тебя дочка, у меня сын. Тоже заботиться должна. Вот сними деньги с бабкиной сберкнижки и отправь ей, - Клавдия размешала сметану в борще, и принялась шумно хлебать.
Вася к еде не притрагивался, сидел, как истукан.
- Деньги от квартиры, куда дела? Второй раз спрашиваю.
- Ешь лучше. В дело пустила. Неужели тебе на пропой отдам? У нас, Васечка, всё общее. Раз муж пьёт, жена должна за порядком в доме присматривать, вот так-то. Ешь, сказала.
- В банк, что ли, под триста процентов положила?
- Я тебе, что, совсем буратино? Пусть этим банкам лохи деньги отдают. Верным людям в оборот дала.
«Верным человеком» был Артур. Отдав деловому горцу деньги и завершив необходимые формальности, Клавдия, с блуждающей улыбкой на устах, проворковала:
- Только учти, Артур, чтоб без всяких фокусов. Я баба крутая, к ментам не побегу, за свои кровные, сама горло вырву.
От мысли, что её могут объегорить и отнять «кровные», у Клавдии темнело в глазах, и произнесённые слова не были пустой угрозой.
Артур засмеялся, похлопал по плечу, как мужика.
- Мне деловые партнёры нужны, а ты не лох, так что всё по уговору.
- Хоть скажи, за сколь продала-то? – спрашивал Вася, язвя голосом.
- За пятьдесят лимонов, - ответствовала супруга с вызовом.
Вася взял в руки ложку, подержал, опустил в тарелку, медленно перемешал варево.
- Вот скажи, куда тебе столь денег-то? Осенью трёх тёлок украли, самогонкой торгуешь, квартплату дерёшь, теперь бабушкину квартиру продала, ещё и шьёшь. Куда столько-то?
- Не видел ты, Васечка, настоящих денег. Объясняла же – в тереме жить хочу, - отвечала Клавдия с плохо скрытым презрением и надменностью, не прерывая еды.
- Ага. В тереме, во дворе бассейн, а в нём золотая рыбка.
- Я сама – золотая рыбка, - уже зло отрезала Клавдия.
- Построишь терем – начну завтра, как велела – так ведь не остановишься на этом. Ведь это прорва бездонная, так и будешь грести и грести.
- Зато тебе ничего не надо, было бы только пойло. Ешь, в который раз говорю, надоел со своими причитаниями. Я тебя верёвкой не привязывала. Не нравится – дорога открыта, держать не стану.
- Ага, квартиру продала, теперь катись на все четыре стороны. Ладно уж, - Вася вздохнул и апатично принялся за еду.
Не пил Вася полтора месяца, трудился до тяжкого пота. Клавдия, подоив с утра корову, целый день шастала по своим делам, мужа в финансовые секреты не посвящала. А двадцать третьего февраля Вася устроил дебош, чего супруга от него никак не ожидала. Причащаться начал в обед. Перед тем как сесть за стол, налил из банки у аппарата полнёхонький стакан.
- Ты бы хоть очищенную пил, - посетовала Клавдия, - да не стаканами.
- Ништяк.
- Ну, гляди, твоё дело, только не на месяц.
До конца обеда к банке Вася наведался ещё разок. Вымыв посуду, Клавдия осталась дома – засела за машинку. Вася взялся за плотницкую работу.
- Смотри, пальцы не оттяпай, - со злой насмешкой напутствовала супруга.
Представление началось вечером. Вася потрепал по загривку Тушкана: «Сгоришь, балбес!», присев над плиткой, подержал ладони над раскалённой спиралью, сел за стол.
- Ну, что, давай свою очищенную, отметим праздничек.
Праздничек отмечать собрался не только Вася – во дворе, гремя цепью, бесновалась Джемма. Клавдия накинула шаль, полушубок, выскочила из бани. Пошебаршав в предбаннике, вернулась минут через пятнадцать и полезла за кровать.
- Так и знала, что отмечать будешь, приготовила уж. Гляди, ту, что в предбаннике стоит, не трогай – одуреешь. Хрен с тобой, пей сегодня.
Сегодняшнее Васино питиё рознилось от обычного. Начинал пить с анекдотами да прибаутками, потом, сидя подрёмывал, клевал носом. Сегодня обошлось без анекдотов и дрёмы. Клавдия, пересев на диван, возилась с шитьём, поглядывала на мрачнеющего мужа, подавая вторую бутылку, предупредила:
- Всё, больше не дам. Мыслимое ли дело за день полтора литра выпить. Опять неделю похмеляться будешь?
Когда в бутылке оставалось меньше трети, Вася бухнул:
- Очищенной поишь, травить-то, когда начнёшь? Когда дом поставим?
Клавдия с минуту размышляла, подняла голову от рукоделия.
- Ты что, сдурел?
- Я-то не сдурел, - опущенная Васина голова болталась в такт неведомой мелодии. – Думаешь, не чую? Ты бабу Дуню на тот свет спровадила, - Вася выпрямился, качнувшись к окну, и ткнул в жену пальцем: - Ты! Гнида!
- Ну, ты совсем сдурел, кого мелешь-то?
Вася нёс уж совсем околесицу, Клавдия молчала.
- Думаешь, не знаешь, зачем всё лето молоко возила? – у Клавдии сердце ёкнуло, но от дальнейших слов успокоилось. – Яду насыплешь и везёшь – гостинцы травленные. Отравила и квартиру захапала.
- Молоко-то все соседки пили. Что ж никто больше не помер? Башкой своей дурной подумай.
Вася подумал-подумал, изрёк:
- Один … ты её отравила.
Клавдия не спорила, – что с пьяного дурака возьмёшь? Для размышлений очищенной не хватило, и Вася вышел в предбанник. Возился с четверть часа, вернулся преображённый. Клавдия взглянула, – обомлела: зверь зверем, лицо бледное до синевы, глаза круглые, дикие, взгляд бессмысленный, стеклянный. Опрокинув табуретку и всполошив Тушкана, Вася встал перед ней.
- Говори, сука, чем бабу Дуню уморила?
Клавдия одуревшего мужа оттолкнула, вскочила, негодуя.
- Что, ополоумел? Спать ложись, придурок!
В левом глазу засиял праздничный фейерверк. От удара Клавдия села на диван, тут же взвилась, Васю пихнула крепко – покачнувшись, тот отступил назад и, не окажись стола, не удержался бы на ногах. Со стола посыпалась посуда, Тушкан резво поднялся, залился лаем. Даже не додумав мысль – зачем такой случай может понадобиться – оставив распахнутой дверь, Клавдия выскочила во двор, испуганно голося:
- Да ты что делаешь? Совсем убил! Уймись!
Вася, как по заказу, появился в освещённом прямоугольнике, заорал во всю мочь:
- Убью! С-сука-а!
Лаял, вылетевший из бани Тушкан, ему вторила Джемма, с воплями: «Ой-йой-ой! Убивают!» Клавдия скрылась в стайке. В баню вернулась через час. Дебошир спал, улёгшись поперёк дивана, под ногами хрустело стекло. Оставив всё, как есть, Клавдия легла на кровать.
Утром поднялись вместе. Вася поморгал, посмотрел на жену, на битую посуду, вопросил:
- Ни фига себе! Эт-то чо тут приключилось?
Клавдия, сидя на кровати, зло бросила:
- Опять ничего не помнишь? В ЛТП тебя пора сдавать, да нету их теперь на твоё счастье. Уж до такого доходить стало, так или пить бросай, а не можешь бросить, так давай кодируйся, или катись от меня. Мне такой мужик не нужен. Пьёшь да ещё руки распускаешь.
Вася помолчал, повздыхал и, не умывшись, ушёл кормить скотину. Клавдия прибралась, приготовила завтрак. Вернувшийся муж, попросил виновато:
- Похмелиться дай. – Клавдия не шелохнулась. Вася просительно промямлил: - Ну, ты чо, зверь, что ли? Ладно уж, чего не бывает. Пятак, что ли, к глазу приложи. Да не буду я пить. Сегодня уж дай похмелиться, невмоготу.
Клавдия молча сходила в предбанник, поставила перед мужем стакан, наполненный на две трети, изрекла:
- Слова запомни свои.
В этот день многогранная деятельница со двора не выходила, занималась портновскими делами, к вечеру спохватилась – нитки чёрные кончились. Повязав голову платком – только нос выглядывал, отправилась к соседке.
Лиза управлялась в «чёрной» кухне-прихожей – готовила варево свиньям. Позвала соседку в комнаты, но та, засмущавшись и натянув на лицо платок, отказалась.
- И-и, - покачала головой Лиза, - то-то у вас шум вчера был, поня-атно!
- Да уж защитничек мой вчера назащищался.
Десятилетняя Наташка вынесла нитки и, уж протягивая руку к двери, Клавдия задержалась.
- Чо это за платье на ней? Только пугало рядить.
- Выросла из него, чего уж тут говорить, - смутилась пристыженная мать, - да всё руки не доходят новое купить – то одно надо, то другое. Есть хорошее, новое, дак бережём, по праздникам одевает.
- Попросила бы, я бы давно сшила.
- Дак, - Лиза замялась, - люди говорят – дорого берёшь, да и не из чего шить-то. Ладно уж, мы и так походим. Зарплату дадут когда-нибудь, сразу и купим.
- Ой, - Клавдия всплеснула руками: - Люди говорят! Они много чего наговорят – языки, как помело. Уж прям, по-соседски втридорога брать с тебя буду! Да я за так, как куколку её одену. Уж как скажешь, не знаю чего. Неужели по-соседски не помогу? У тебя платья старые есть, которые не носишь? Распори и принеси. Да давай прямо сейчас и обмеряем.
Клавдия сняла куртку, прошла в зал. Сантиметровая лента так и мелькала в руках, Лиза едва успевала записывать.
- Как куколка у меня будешь, как куколка, - приговаривала веселая тётя-портниха, подмигивая улыбающейся девочке и оценивающе оглядывая детскую фигурку.
Платок сбился и тёмный синяк явился во всей красе. Заприметив лизин взгляд, Клавдия потёрла под глазом, обескуражено проговорила:
- И ведь никого не помнит. Ещё и удивляется – тебе кто фингал поставил? Спрашиваю – ты кого вчера творил? За что убить грозился? Божится, никого не помню.
- Дак это как же – побил и не помнит? Вчера с кулаками, завтра с ножом, зарежет и скажет – ничего не помню, не я это.
- А вот, так вот. Ну я тоже так-то не согласная. Сказала – или кодируйся, или другую жену ищи. И, вправду, зарежет.
- Э-э, да что тут говорить. Мой тоже, нет-нет, да как напразднуется…
В прихожей послышался шум, пришёл соседкин муж Владимир и Клавдия заторопилась домой.
После Васькиного дебоша Клавдию как сглазили. Спать ложилась с опаской – донимали кошмары.
Первые дни после смерти бабы Дуни жила как на иголках. Но никто в её сторону не бросил и единого камушка, наоборот, нахваливали – повезло старушке перед смертью: лелеяли да обихаживали. Главное, вроде бы совсем чужой человек – вторая жена внука. Тоже сказать – родня близкая. Другая бы и носа сюда не показывала, а эта и молоко возила, и огород полола, и по аптекам бегала, и не противилась, когда муж от семейных дел отрывался и бабке помогал. Дни шли за днями, заботы наматывались на заботы, Клавдия успокоилась. И на тебе – Вася высказался. Как обухом по голове! Баба Дуня приходила под утро, тоже, выбрала время, Клавдия потом заснуть не могла. Являлась бабка чистенько одетая – в длинном синем платье с горошками и в белом платочке, повязанном под подбородком. Стояла на пороге бани, сложив крест накрест руки на груди, склонив голову к левому плечу. Стояла тихонькая и беззащитная. (Это особенно действовало на нервы). Потом грозила сухоньким пальцем и приговаривала:
- Вот какой змеюкой ты оказалась, Клавдия. Молочко-то своё от злой коровки надаивала. Теперь что ж, Васечку моего уморить желаешь? Молочком от бешеной коровы спаиваешь? Не будет тебе счастья, так и знай. Зло посеяла, злым и воздастся.
От недосыпу за неделю Клавдия осунулась. С утра до вечера ходила злая, раздражённая. На зашедшую по её же приглашению Лизу даже наорала ненароком. Тушкан прочно обосновавшийся у плитки, завозился, поднял голову. Послышался лай Джеммы, а немного погодя, стук в дверь. Клавдия матюкнулась сквозь зубы,
