КРЫСИНАЯ БАШНЯ

удвоил усилия, но бесполезно. Мужик нахально лез в машину, продолжая орать:

- Зна-а-аю я вас! Узнал! Ка-а-ак же! А ну – паабщацца с элехторатом?? Куда ето вы??

Евгений, всё более свирипея, рвал мужика за плечи, изнутри помогал шофёр, - но тот впился в открытую дверь лимузина накрепко, и чувствовалось, что «извлечь» его будет очень хлопотно. «Нашёл свою аудиторию…» - подумал я.

Возня продолжалась уже пару минут. Изнутри лимузина, сквозь пыхтение Евгения, сдавленную матершину шофёра и пьяно-агрессивные выкрики мужичка послышалась длинная тирада на высоких тонах, я разобрал только «… если не можешь… …останешься здесь… …разбирайся как хочешь…»

Тогда Евгений, у которого из-за возни с пьяным галстук уже съехал набок, рубашка выбилась из брюк и парусилась из-под пиджака, а сам он был весь потный и прямо налитый злостью, вдруг отпрянул от машины, сунул руку под полу пиджака, потом снова сунулся к мужику, уже влезшему почти в машину и пытавшемуся через переднее сиденье перелезть назад, к обладателю властного голоса. Раздались два негромких хлопка. Из открытой машины нелепо высунулась нога в мятых штанах, в грязной стоптанной туфле. Затряслась и замерла.

Евгений, отчётливо выругавшись, сунул маленький плоский пистолетик, который он держал в правой руке, в боковой карман пиджака; и в два приёма, рывками, вытащил из машины обмякшее тело невезучего пьяницы. Свалил его возле машины. Затравленно оглянулся по сторонам. Вокруг было пустынно. Я затаил дыхание. Он вдруг согнулся, и чуть не встав на четвереньки, стал что-то высматривать на дороге; нашёл, поднял и сунул в карман. Гильзы подобрал – понял я. До меня только тут дошло, что я только что стал свидетелем убийства… Мужик лежал на дороге вдоль лимузина бесформенной кучей и не подавал признаков жизни. Евгений ещё раз оглянулся, судорожными, нервными движениями заправил рубашку в брюки, поправил галстук. Щёлкнула, приоткрывшись, задняя дверь. Оттуда появился важного вида пожилой мужчина, как и Евгений, в тёмном хорошем костюме, светлой рубашке и галстуке. Нервно осмотрелся по сторонам. Наклонился над лежащим. Последовал диалог:

- Как он?

           Евгений с явно выразившейся брезгливостью на лице потрогал у лежащего пульс на шее, ответил:

- Готов… Сволочь!

- Как же ты так?

- Владимир Михайлович, а что же оставалось делать? Ведь вы же сами…

- Ну, убивать тебе я его не велел…

- Вы же понимаете… Я же…

           Чиновного вида мужчина пожевал губами, опять оглянулся по сторонам, и тоже, как и Евгений, не заметил меня, - я уже почти лёг в кустах, и почти не видел их, но хорошо слышал. Меня не покидало ощущение, что узнай они о моём присутствии, - и ролью только свидетеля я точно не обойдусь… В животе у меня тошнотно заныло, и я почти перестал дышать.

- Ладно. Торопимся. Так. В машину. Всё.

- Владимир Михайлович, вы…

- Всё, забыли об инциденте. Быстро в машину, самолёт давно ждёт! – он юркнул в лимузин с удивительным для вальяжного вида проворством. Облегчённо вздохнув, полез на своё место и Евгений. Пока машина не тронулась, через открытое окно я ещё услышал обрывок тирады «сановника»:

- … ты должен помнить, что это была чисто твоя инициатива…

           Машина тронулась, набрала скорость и вскоре скрылась.

           Выждав ещё несколько минут, я вылез из-за кустов. Оглянувшись по сторонам, подошёл к лежащему тюком на дороге мужику. Тот не шевелился. Я постоял, не зная что делать. Притрагиваться к нему я боялся. Что делать? Вызывать скорую, милицию?.. Они ж не приезжают теперь, хотя Админитрация по радио обещала вскоре «восстановить»… Переступил в сторону, чтобы увидеть лицо мужика, - и упёрся взглядом в его глаз, неестественно, неподвижно смотрящий в сторону из-под полуприкрытого века. Меня как сорвало с места. Я побежал. Побежал домой. Я бежал долго, как никогда не бегал даже на тренировках, где, бывало, нас гоняли на выносливость. Я не смотрел по сторонам, я автоматически выбирал маршрут, по улицам, дворами; больше всего я сейчас хотел оказаться в Башне, дома. Башня – защита и убежище! Я добежал, когда мне уже стало казаться, что у меня отнимаются ноги.

В тот же вечер у меня поднялась температура, и три дня я провалялся у себя в комнате, не выходя на улицу. Про происшествие я рассказал бате только через неделю…



***



Мимо наших окон сплошным потоком по Проспекту идут машины, в основном легковые. Распоряжение Администрации покинуть по возможности город. Остающимся урезают пайки. Утром опять передавали – что в течении двух недель будет последовательно сокращаться водо- и электроснабжение, что нужно «временно» переселяться в сельские населённые пункты и в «центры эвакуации».

Батя следит в окно за потоком машин, упёрся лбом в стекло на кухне, о чём-то думает.

- Сергей… Знаешь, что думаю?

Я только что закончил порученный батей «урок»: откуда-то из недр шкафов и антресолей он вытащил здоровенную клеёнчатую базарную сумку, открыл – она вся была наполнена пластмассой… То есть плотно сложенными плоскими, смятыми пятилитровиками из-под питьевой покупной воды. Глядя на это, я живо вспомнил, что батя, когда мы компаниями ездили на природу, и брали с собой бутилированную воду, на обратном пути пустые ёмкости никогда не выбрасывал, собирал их обратно в багажник, – как он пояснял «Чтобы не загрязнять природу».  Дома открытыми ставил их на солнце, чтобы просохли, а потом девал куда-то, - ни я, ни мама никогда не задумывались, куда. А вот куда, оказывается!..

- Значит так, Сергей. Вот так вот – берёшь… Отвинчиваешь пробку – и вот этой палкой… внутрь, да. Тщательно распрямляешь. Если чуть мятый останется – не беда, но в общем. Понял? Приступай. Да-да, старик, все! Потом уже будешь свободен. А завтра начнём набирать – каждое утро, пока воду дают. И складировать. Тоже будет твоя задача, а как ты думал? Я помню про эти четыре офисных бадьи. Да, не хватит. Вот это всё наполним, тут… много.

Сейчас мне, честно говоря, было уже некогда слушать, что он думает, я собирался на встречу с Антоном – будет Анька, может – Юрик со своей подругой, Саша, Блэки - все наши. Соберёмся у Аньки – это недалеко. Но я уж знаю, что в такие минуты надо бы человека выслушать.

- Да, бать? Чё?..

- Ты ведь знаешь, что я в Сибири родился?.. В маленьком таком затруханном, зимой весь снегом заваленном городишке…

- Ну, типа, знаю. И что?

- Я, может, стареть стал, но вот… Иногда вспоминается что-то совсем-совсем далёкое… То есть вообще из детства. И всё такое… Такое близкое кажется, и красивое, и дорогое… И в то же время – далёкое. Как через стекло смотришь – а ни крикнуть, предупредить; ни постучать в стекло не можешь… Как какой-то вброс из прошлого – ярко-ярко, кажется, захочешь шагнуть – и ты там… Но не получается…

Вот блин. Чё это его так растащило на меланхолию? Причём и воспоминания-то ни о чём. Он вообще-то мужик вполне земной и конкретный, но иногда на него как найдёт…

-… учились в школе. Школа была такая небольшая, двухэтажная. Зимой по второй этаж её снегом заносило. Мы сидели, и старательно учились писать. Ещё перьевыми ручками. Автоматическими такими, ну, ты не застал. И ручку нужно было дома перед школой заправлять чернилами, а то конфуз мог случиться… Сидим, пишем – а за окном снег идёт, темнеет. Там зимой вообще рано темнеет. А мы ещё и во вторую смену учились. Или урок труда. Ну – «труда», - это одно название, мы ж маленькие. Сидим, вырезаем что-то из цветной бумаги ножницами, наклеиваем на картонки – что, уже не помню. Цветная бумага ещё у кого какая, в основном убогая, и мало её; и мы её экономим, обмениваемся… А какой-то мальчик вырезает из синей бумаги прямо из центра листа, не экономит, его спрашивают – зачем так? А он – «А у меня много!» - и показывает, у него и правда много, целый рулон этой синей бумаги, прямо богач по тем школьным-то временам… Что вот вспомнилось?..

А после уроков перед тем как идти по домам кидаемся снежками. Снег глубокий, в сугробы проваливаемся по грудь… Свет такой из окон школы, жёлтый, электрический – на сугробы, и снег идёт… Падает эдак хлопьями в свете из окон. Что вдруг вспомнилось?.. Всё так ясно, но не достучишься; я там не я,  - другой, хотя и такой же… Дед ещё жив был, бабушка… Мочь бы достучаться, помочь, подсказать что-то этому мальчику, мне; всё могло бы быть как-то иначе…

           Он оглянулся от окна на меня и торопливо добавил:

- Нет, оно и так нормально, просто… Как бы… Нет ничего такого, что нельзя было бы сделать лучше – если бы знать.

           Он тяжело вздохнул.

- Знаешь, Серый, к чему мне это всё вспомнилось? Мне кажется, к тому, что придёт время – и мы вот этот момент будем вспоминать, как безвозвратное «далёко»; будем грустить о безвозвратно ушедшем времени и понимать, что всё можно было бы сделать по другому, лучше, правильней… Не понимаешь, небось, ничего, что я тут несу?..

- Чё не понимаю-то? Небось не дурак!

- Не, не понимаешь… Это просто на меня ностальгия накатила – но не по родине, а по детству. А ничего уже не изменишь – только что «через толстое стекло посмотреть». Ну и… Дай бог, чтоб нам в нашем прошлом, которое мы вот сейчас делаем, из будущего ничего не захотелось менять!

           Что-то меня притормозило уходить. В конце концов к Аньке я всегда успею, а с батей «побазарить за жизнь» не так часто получается. Его вообще на философию накатывает, когда немного выпьет, но тут совсем ведь трезвый, то есть вообще… Что-то на него накатило, да…

А машины всё шли и шли мимо.

- Серый, ты посмотри… Знаешь, о чём я думаю, глядя на этот исход? Умные такие лица. Актуальные, так сказать, как твоя мама выражается. Видно, что люди «в теме»; люди, адаптированные к действительности. С ними ухоженные женщины. Тусовщицы-дочки в макияже и длиннющих каблуках.  Все очень уверенные в себе…

- Ну вот к чему ты всё это?

- К тому, что смотрю и думаю: парадигма сменилась; та действительность, к которой они были так успешно адаптированы, умерла – но они пока этого не поняли. Пока. Чувствуют только некое неудобство, но уверены, что вскоре всё образуется. Они думают, что это, типа, «локальные неприятности». Они не понимают, что неприятности-то – глобальные! Что…

- А ты, типа, понимаешь?..

Как бы не замечая некоторой насмешки в голосе сына, Олег продолжил:

- Я, типа, замечаю. Очень даже замечаю. И не только я. Серый, чтобы просчитать, что будет – для этого не надо быть ни Нострадамусом, ни Перельманом; достаточно внимательно следить за происходящим в мире, улавливать тренд, чуть-чуть сопоставлять… Ну и ещё читать – не беллетристику и не обзоры мод, или там результаты спортивных матчей; а читать людей, которые в теме, которые происходящее видят изнутри, видят его движущие силы… И таких немало, поверь! Людей, которые незаангажированы властью, и трезво оценивают действительность. Которые приводили доводы. Которые всё это вот происходящее предвидели годы назад! Но вот этим вот… - жест в сторону потока машин, - Им некогда было такой ерундой заниматься, как читать и сопоставлять. Они всецело заняты были сиюминутным преуспеянием. Актуализацией в текущий момент времени, адаптацией к уже имеющимся условиям существования; без оценки возможного и вероятного их изменения…

- Тебе, бать, статьи бы писать!