Снежные Королевы

она с издёвкой писала, что её с бывшим мужем до сей поры считают идеальной парой, приглашая любовника вместе с ней посмеяться над этим фактом. Не удержусь от того, чтобы не процитировать здесь Сергея Довлатова, который, видимо, тоже попал когда-то в подобную ситуацию, с большим знанием дела он написал об этом в своём "Компромиссе" ...

"У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека. Женщины любят только мерзавцев, это всем известно...".

С этим последним утверждением я согласен лишь отчасти, мне известны и другие примеры, но - забегая вперёд - через полтора года Ольга предоставила ему ещё одно убедительное доказательство. Гузкин же был, несомненно, мерзавцем, ведь он появлялся у нас не только без меня, но и в моём присутствии, на правах гостя ел, пил, спал и в обычном смысле этого слова тоже, жал мне руку, лебезил передо мной. Впрочем, "Восток - дело тонкое...", а живя на Востоке и, отчасти азиат по крови, он, видимо, блестяще освоил "азиатство" в его классическом понимании. Хочу здесь оговориться, - чтобы не разделить участь Рушди, написавшего "Сатанинские стихи" и вынужденного теперь скрываться от мстительных мусульман, - что и в Азии живут вполне порядочные люди, но Гузкин к таковым не относился. Как и его преемник в череде Ольгиных любовников, но, повторяюсь, - об этом ещё будет сказано позже.

Потом, возможно, Ольга меня же обвиняла меня в том, что всё это случилось, - куда, дескать, я смотрел, когда любому дураку должно быть ясно, что к жене шастает не бывший, а самый настоящий, действующий любовник. Однажды, в очередное его посещение, я выказал своё резкое неудовольствие по поводу, что они собрались вдвоём якобы в кино, так она настоящий скандал устроила, что, дескать, я держу её взаперти, она-де свободный человек, делает, что хочет. В кино они тогда так и не пошли, постеснялись всё-таки.

... Куда только подевалась потом Ольгина спесь! - не прошло и месяца, как она, обливаясь слезами, ползала передо мной на коленях, рвала на себе волосы, и клялась, что у неё было помутнение разума, и больше оно никогда не повторится.

В постановке этого спектакля одного актёра и зрителя, в общем-то, не было необходимости, и я его никак не спровоцировал, ни в чём не упрекал, просто смотрел мимо неё, не замечая, и для меня самого он стал потрясением, когда, зайдя однажды на кухню, - жили мы теперь в разных комнатах, а кухня была одна на двоих, вернее на троих с Машей, - вдруг увидел, как она, ещё недавно по поводу своих измен надменно бросившая: "Зато пожила!", - чтобы, видимо, у меня не оставалось сомнений, что она понимает под понятием "жить", - вдруг рухнула на колени и поползла на них ко мне по полу, рыдая и умоляя её простить.

Тут же её поднял и усадил на табуретку. Верить, что она так быстро раскаялась, у меня оснований не было, ведь ещё месяца не прошло, как она торжествующе бросала: "да кому ты нужен", презрительно называла "спортсменом" за ежедневные утренние пробежки, которые я не пропускал ни при какой погоде, вела себя самым вызывающим образом, ведь она уже видела себя среди цветущих яблонь.

Она была хорошей артисткой, "драматургом" же была абсолютно бездарным. Взять хоть эту историю с Ирой Иконниковой, - ну какой, кажется, был мне смысл жениться на Ольге - бесприданнице и бессребренице - без планов поселиться в квартире её родителей или получить какие-нибудь другие дивиденды, если у меня была столь верная подруга, ведь по сочинённой ею легенде выходило, что хоть прошло уже пять лет, как я женат, а та никак не могла меня забыть. Судя же по тому, что по той же легенде она была мною принята и обласкана, я тоже в неё без ума влюблён, - несмотря на то, что она явно много старше моей жены и наверняка гораздо менее привлекательная, а, скорее, "страшнее атомной войны", коли, за пять лет так и не нашла мне замену, - и под предлогом командировок постоянно езжу к ней в Приморский город, из которого я и уехал-то как раз для того, чтобы жить со своей семьёй. Если бы мне нужна была гражданская жена только на период обучения в аспирантуре, то вполне достаточно было позволить приходить Ольге ко мне в мою холостяцкую комнату, на те же "консультации", на которые она когда-то напрашивалась, или даже жить в ней постоянно, по крайней мере, до тех пор, покуда она не вернулась бы к старому любовнику, как оно и вышло в действительности.

Каким же надо быть неумным и непорядочным, чтобы поверить в ложь о моих постоянных поездках к старой любовнице и про её к нам визит? Гораздо правдивее, если бы она, любовница, была новая, времени её завести перед переездом в Город на Большой Реке я имел предостаточно. Ольге же, видимо, показалось, что если она привлечёт якобы любовницу, имя которой уже известно её легковерной мамаше, то это будет выглядеть более, чем убедительно, и послужит достаточным оправданием, - я первый, дескать, начал. Вообще-то тёща всегда производила на меня впечатление личности крайне недалёкой, но с громадными амбициями.

Как-то она предприняла поездку на свою родину, туда, где прошло её босоногое детство, чтобы побродить за околицей своей деревни, вспомнить, как катал отец на тряской телеге. По пути она заехала к моим родителям, привезя с собой бутылку дешёвой "андроповской" водки: "веселись, мужичина". Мой отец, пока был жив, всегда мрачнел при воспоминании о своей бывшей "свахе", не только из-за "андроповки", конечно, хотя этот как будто незначительный факт весьма её характеризует.

Сидя за общим столом, посмеиваясь, - как будто с радостной вестью приехала, - она сообщила переданную дочуркой информацию, что их сын бьёт жену смертным боем (только вот почему-то документальных подтверждений этому не было, а что ей стоило хотя бы раз медицинскую экспертизу пройти?), а также регулярно навещает свою любовницу. У неё не достало тогда ни такта, ни ума понять, что родители знают меня гораздо лучше неё, и у них нет оснований верить ей, чужой женщине с "нехорошими глазами", как их охарактеризовала моя мама, - когда я попросил прокомментировать такую её оценку, она просто сказала: "Нехорошие и всё", - и какой-то фитюльке, которая, также пребывая вместе со мной у них в гостях через год после нашей свадьбы, разобидевшись на мой пустяковый упрёк, при проводах отошла в сторону ото всех, тупо уставилась в заплёванный пол вокзала, и так и не подошла к нам до самого прихода поезда.

...Только теперь я разобрался в "драматургии" ещё одного "спектакля", "поставленного" женой в самом начале нашего проживания в Городе на Большой Реке. Тогда я надолго уезжал для защиты диссертации и в первый раз поймал тёщу на перлюстрации писем. Это лежало в кармане пиджака, - в нём жена просила купить какую-то импортную тушь для глаз. Я выполнил её заказ лишь наполовину, купил отечественную, - не было ни времени, ни желания вникать в эти тонкости косметики, зато потом в тёщином письме прочитал про себя, какой я невнимательный, - меня просили одно, а я сделал другое, - сэкономил, дескать, сколько-то копеек! Поскольку с ней я этой информацией не делился, и жена тоже ничего такого ей не сообщала, стало ясно, что мои карманы тщательно исследовались в поисках компромата.

Тогда я написал ей довольно резкое письмо, что негоже в её возрасте засовывать свой нос в чужие письма, не оставленные демонстративно на столе с невысказанным приглашением почитать, а спрятанные от любопытных глаз. "Благодаря" письмам могучей Ире Иконниковой, потом я получил ещё одно подтверждение её нечистоплотности.

...Вернувшись домой после триумфального завершения своей аспирантской деятельности, я вдруг с изумлением узнал, что за время моего отсутствия Ольга позаботилась о расширении супружеского ложа, притащив с улицы тяжеленную деревянную скамейку со спинкой, одну из двух, - на них коротали дни бабушки нашего подъезда. Как сказали бы через много лет, она решила приватизировать эту несчастную скамейку, ночью затащила её в квартиру, отпилила всё лишнее и приставила к слишком узкой по её мнению старой кушетке, приехавшей в контейнере почти одновременно с ней.

Её мамаша запихала в тот контейнер всю ненужную ей рухлядь, годами хранившуюся у них в гараже, - она, видимо, всё-таки решила, что две подушки и одеяло не могут считаться богатым приданым для такой замечательной дочери, поэтому весь этот хлам, пообтёртый и заржавленный, всучила ей: владей, мол, и помни беспримерную родительскую щедрость.

Среди этого хлама, по недоразумению так и не доехавшего ещё раньше до свалки, были и новые вещи, - прикроватная тумбочка, десяток чешских книжных полок и кухонный гарнитур. Они приобретались на деньги, присланные моими родителями, - тёща так сильно на меня "наезжала", чтобы я попросил ссуду у них, разумеется, безвозвратную (это и был её план, - где достать деньги после вложения всех накоплений в наряд для своей дочурки), что я не выдержал и в одном письме родителям попросил выслать в город таких необыкновенно находчивых умниц, - команда их городка в середине шестидесятых блистала в КВН и даже однажды была его победителем, - значительный перевод на имя Ольги Добряковой. Позже эти предметы мебели станут декорациями ещё одного сколь бездарного, столь и позорного спектакля, бесславно проваленного в самом его начале постановщиками - уже бывшими женой и тёщей, ещё раз показавшими своё гнилое нутро, но и об этом речь тоже впереди.

...Полтора месяца до моего отъезда на защиту мы теснились на этой кушетке, предполагая в скором времени приобрести что-нибудь новое, это ведь было ыремя дефицита, но жена, оказывается, нашла бесплатное решение, почему-то меня не дождавшись. В первую очередь меня неприятно поразило, что Ольга нечиста на руку, - я сам неоднократно сиживал на этой скамейке под черёмухой, и было жалко видеть, во что она превратилась.

Тогда я не оценил даже, что в одиночку ей было не под силу затащить эту длинную тяжесть между захлопывающимися дверьми на пружинах, да и зачем, ведь это было моей и только моей проблемой, а уж во время моего отсутствия она вообще должна была о ней забыть, одной-то ей не должно быть тесно. Постарался эту историю не вспоминать, а от остатков скамейки как можно быстрее избавиться, чтобы, не дай Бог, их у нас увидел кто-нибудь из ненароком зашедших соседей, - уж они бы наверняка подумали, что это моих рук дело, а не женских вовсе, - и только когда стало ясно, что во время моего отъезда она вызывала своего любовника, приехавшего за ней "на край света", и что она всего лишь придерживала дверь, когда тот заносил тяжёлый и неудобный груз, и любовалась потом, как он ловко работает ножовкой, отпиливая всё лишнее для расширения плацдарма их "любви". Эти её вызовы не могли кончиться