«стихи 1918 г.» против воли Гумилёва: в ревельском издании этого указания нет. В отношении большинства остальных стихотворений сборника это просто неверно, «Египет» опубликован в 1910 году, правильнее было бы сказать: стихи 1910–1920 годов. А в отношении «Либерии» указание правильно и раскрывает обличительную («контрреволюционную») сущность стихотворения.
В 1920 году Гумилёв вписал в альбом матери Оцупа (она жила в Царском): «Не Царское Село — к несчастью, / А Детское Село — ей-ей. / Что ж лучше: быть царей под властью / Иль быть забавой злых детей?» В «Либерии» обезьяны, здесь на их месте – «злые дети». У властей, у ЧК к моменту ареста Гумилёва накопилось немало претензий к нему, кроме участия в заговоре.
*
Октябрьскому перевороту посвящено много стихотворений Волошина, написанных как непосредственно вслед за событиями: «Отдалась разбойнику и вору» («Святая Русь», 19 ноября), «безумствуют, кричат, … казнят и жгут» («Трихины», 10 декабря: Волошин отсылает читателя к «Преступлению и наказанию» Достоевского), «Бесы земных разрух / Клубятся смерчем огромным» («Из бездны», 15 января 1918 года), так и ретроспективных: «Враждуют призраки, /Но кровь / Из ран её течёт живая … Мечтой врачует мир Россия» («Русская революция», 12 июня 1919 года). О сюжете стихотворения «Красногвардеец» (10 июня 1919 года) Волошин писал Ю.Л.Оболенской 1 февраля 1918 года «Узнал, что пятеро из моих “приятелей” красногвардейцев, что приезжали водворять большевистский строй в Коктебель, расстреляны под Старым Крымом матросами за грабёж и убийства». Революционный угар – бесовщина, одержимость бесами, сумасшествие («Русь глухонемая», 1918), упомянутое в Евангелии: «в комиссарах – дурь самодержавия, / Взрывы революции – в царях». «Не замкнут список палачей, / Бред разведок, ужас Чрезвычаек». Эпиграфом к стихотворению «Северовосток» он взял слова св. Лу, епископа Турского, обращённые к Аттиле: «Да будет благословен приход твой, Бич Бога, которому я служу, и не мне останавливать тебя». Этой же покорностью Бичу Божьему он и заканчивает стихотворение. Решительный протест вызывают у Волошина переговоры, начавшиеся в Бресте. Стихотворение «Мир» написано 23 ноября 1917 года, сразу же, как только была получена информация о начале переговоров. Он воспринимает переговоры, ожидаемые уступки немцам, в том числе – значительные территориальные, как «Иудин грех»: «С Россией кончено … На последях / Её мы прогалдели, проболтали; / Пролузгали, пропили, проплевали, / Замызгали на грязных площадях». Подробный историософский анализ происшедшего Волошин дал в 1924 году в поэме «Россия» (тогда опубликовать её не удалось ). «Где-то на Урале, средь лесов, / Латышские солдаты и мадьяры / Расстреливают царскую семью». «Великий Пётр был первый большевик … Он, как и мы, не знал иных путей, / Опричь указа, казни и застенка, / К осуществленью правды на земле». «Дворянство было первым Р.К.П./ – Опричиною, гвардией, жандармом». «Один поверил в то, что он буржуй, / Другой себя сознал, как пролетарий, / И началась кровавая игра». «Истории потребен сгусток воль: / Партийность и программы безразличны». «В России нет сыновьего преемства, / И нет ответственности за отцов. / Мы нерадивы, мы нечистоплотны,/ Невежественны и ущемлены. / На дне души мы презираем Запад, / Но мы оттуда в поисках богов / Выкрадываем Гегелей и Марксов». «В анархии всё творчество России». «В мире нет истории страшней, / Безумней, чем история России».
Написанное 12 января 1922 года стихотворение, посвящённое памяти А.Блока и Н.Гумилёва, он и назвал соответственно «На дне преисподней»: «С каждым днём всё диче и всё глуше / Мертвенная цепенеет ночь. / Смрадный ветр, как свечи , жизни тушит: / Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь. / Тёмен жребий русского поэта … Горькая детоубийца – Русь! … Умирать, так умирать с тобой / И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!» А в 1925 году написал стихотворение «Поэту», очень актуальное в свете рассматриваемого сочинения Д.Быкова: «Если тебя невзначай современники встретят успехом, - / Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды: / Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем. / В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает, / В дни, когда спазмы любви выворачивают народы, / В дни, когда пулемёт вещает о сущности братства – / Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся. / В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога».
Таким образом, прославляли большевистскую революцию, мечтали и о мировой лишь двое: Есенин и Маяковский, да и их хватило ненадолго. Ещё быстрее них разочаровался в большевиках Блок. Остальные шесть поэтов к Февральской революции относились по-разному (Мандельштам и Цветаева – довольно настороженно, Ахматова была как бы в стороне от этих событий), а в отношении большевиков были практически единодушны. Но большей частью по цензурным соображениям им приходилось высказывать своё осуждение иносказательно, обиняком, как бы случайными проговорками, многозначительными деталями текста.
6. РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ПРОЗЕ
Только второстепенные люди делают медленную пользу … Ускорение жизни высшими людьми утомляет её, и она теряет то, что имела раньше. Люди очень рано почали действовать, мало поняв. Следует, елико возможно, держать свои действия в ущербе, дабы давать волю созерцательной половине души. Созерцание – это самообучение из чуждых происшествий. Пускай же как можно длительнее учатся люди обстоятельствам природы, чтобы начать свои действия поздно, но безошибочно, прочно и с оружием зрелого опыта в деснице … Все грехи общежития растут от вмешательства в него юных разумом мужей. Достаточно оставить историю на пятьдесят лет в покое, чтобы все без усилий достигли упоительного благополучия. А.Платонов «Чевенгур»
Теперь мы можем перейти к главному преступлению Д.Быкова перед читателями, к его главной лжи. Вернёмся для этого к цитате из книги Д.Быкова «Борис Пастернак», приведённой мной в конце главы 4, к фразе «прозаики почти не справились с задачей – явления мистические лучше удаются поэтам». Речь здесь идёт о воспевании Русской революции, те, которые не воспевали, тем самым - «не справились»! Получается, что воспевать удаётся лишь на мистическом уровне (на нём можно всё что угодно заболтать), а чуть ближе к земле, к существу дела – не получается никакого воспевания, песня застревает в глотке. Только на потустороннем уровне возможно выдавать любую строчку за воспевание избранного объекта. Восхитительно это выражение «почти не справились», его корявость выдаёт с головой жульническую основу высказывания. Таким способом Д.Быков уговаривает нас не интересоваться тем, что писали прозаики про Русскую революцию. За семь лет после «Бориса Пастернака» позиция Д.Быкова явно не изменилась – у прозаиков не найти ничего путного о Русской революции, в этом дух и «Краткого курса». Этим своим подзаголовком Д.Быков изящно намекает нам, что он в своей работе над книгой использовал примерно те же методы, что и его великий предтеча в своём «Кратком курсе» - ценность обоих сочинений, как источников полноценной информации примерно одинакова.
Начну, разумеется, с Андрея Платонова, с его «Чевенгура». А.Шиндель писал в 1989 году: «Может быть наше время войдёт в мировую историю только потому, что оно так засвидетельствовано». Книге уже 84 года, но опубликована она всего 25 лет назад, и многими ли достаточно внимательно прочитана … Вполне возможно, что в этом, косвенном сопоставлении её с «Илиадой» очень мало преувеличения.
Особенность позиции Платонова, его угла зрения в том, что этот мыслитель и величайший мастер слова смотрит на происходящее как бы из самой народной гущи. Он имеет уникальный опыт работы и на промышленном производстве, и гидротехнического обеспечения сельскохозяйственных работ, пламенного революционера в годы гражданской войны, участника военных действий, работы в советских канцеляриях и партийной печати, участия в партийных дискуссиях.
Платонов не уклоняется от трудных вопросов, но, конечно, не ждёт скорых и простых ответов на них. Он как бы предоставляет своим героям высказываться по различным поводам, время от времени сам принимает участие в разговоре, советует рассмотреть проблему со всех сторон, не упуская её острых углов.
В качестве характерного примера я вынес в эпиграф к этой главе текст вымышленного писателя Н.Арсакова, стилизованный Платоновым под язык XIX века (подобные мысли можно встретить и в других текстах Платонова, в частности – в «Эфирном тракте»). Там же Платонов упоминает замечание своего героя о том, что «дети со слишком нежным телом» умирают уже в утробе матери из-за «грубости мира, проникающего даже в материнское лоно». «Если бы десять таких детей уцелело, они сделали бы человека торжественным и высоким существом. Но рождается самое смутное в уме и нечувствительное в сердце, что переносит воздух природы и борьбу за сырую пищу».
Очень важную для Платонова мысль высказывает самый главный в романе резонёр Захар Павлович: «большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда всё могло поместиться». Иначе говоря, большевик не должен иметь никаких привязанностей, помимо партии, мирового пролетариата и мировой революции. Например, Россия – лишь средство для разжигания мировой революции. Но и это не всё – сердце большевика должно быть свободно от любых «буржуазных предрассудков», ограничивающих его действия при выполнении заданий партии, какими бы чудовищными ни выглядели эти задания и меры, необходимые для их выполнения. Только одна иллюстрация, причём – не из самых сильных: Копёнкин убивал «с тем будничным тщательным усердием, с каким баба полет просо». 11 Очарователен матрос Концов, стреляющий «в попутные огни железнодорожных жилищ и сигналов», чтобы «приобрести чувство обязанности воевать за пострадавших от его руки».
О революционном энтузиазме молодого коммуниста Саши Дванова Платонов пишет с грустью: «в нём встала детская радость вбивать гвозди в стены, делать из стульев корабли и разбирать будильники, чтобы посмотреть, что там есть». И далее: «много хорошего прошло мимо узкого бедного ума Дванова».
Социальные корни революции гневно обнажает кузнец Сотых в Чёрной Калитве: «Десятая часть народа – либо дураки, либо бродяги, сукины дети, они сроду не работали по-крестьянски – за кем хошь пойдут … И в партии у вас такие же негодящие люди».
Игнатий Мошонков – «полномочный волревкома в Ханских Двориках» - «бедняцкая карающая власть и сила» - «думал о социализме как об обществе хороших людей». О том, что после революции люди станут лучше, мечтали многие. Этому уделено много места в романе Платонова. Я обсуждал это, в том числе, - в недавней статье «По страницам “Дилетанта”. II». Напомню также цитаты из П.Сорокина и Д.Быкова – эпиграфы к главе 5. Здесь же отмечу наблюдение Полюбезьева в Чевенгуре: «Ходили какие-то худые люди и думали о чём-то будущем». Это – очередная двусмысленность – Платонов обыгрывает двойное значение слова «худой»: и «тощий», и «плохой». Так как только что упомянуты упитанные чевенгурские дети, сохраняет силу лишь второе значение - «плохие». Яков Титыч так и говорит: «мы будущие, а
