Кого еще прославишь? Какую выдумаешь ложь?

плохие».
Платонов изображает всю жизнь в Советской России как «бред продолжающейся жизни». Очень характерно в этом смысле путешествие Александра Дванова из Новохопёрска в Воронеж. «В Лисках он влез в поезд, в котором ехали матросы и китайцы на Царицын». Но из Лисок в Воронеж и в Царицын ведут две совершенно разные железнодорожные ветки: в Царицын – через Бобров, Таловую и тот самый Новохопёрск. Путь в Царицын через Воронеж – совершенно немыслимое кругосветное путешествие. Тем не менее, Дванов  достаточно быстро добрался с ними до Воронежа, а они отправились дальше – в Царицын! Так же фантастичен ряд других деталей этого путешествия  (на отрезке Новохопёрск – Лиски).
Бредовы в своей основе все дебаты в Чевенгурском ревкоме и принимаемые им решения (в такой условной форме Плетонов обсуждает действия самого советского правительства). Б.Пастернак в «Докторе Живаго» тоже писал о декретах советской власти, как о «шалых выкриках», полностью оторванных от реальной жизни. Перед Сербиновым (а это сам Платонов)  «сплошным потоком путешествия проходила Советская Россия – его неимущая, безжалостная к себе родина … вспоминал бедных неприспособленных людей, дуром приспособляющих социализм к порожним местам равнин и оврагов». 12
Грустным, даже, пожалуй, трагическим обобщением выглядит наблюдение Дванова: «мужик чем-то походил на  … воробья – лицом и повадкой: смотреть на свою жизнь как на преступное занятие и ежеминутно ждать карающей власти». 13
Конечно, всё это – лишь несколько частных примеров из сложного многогранного текста романа.  Много ценных наблюдений о революции и первых годах советской власти есть в «Сокровенном человеке», «Ямской слободе», «Че – Че – О», «Эфирном тракте», некоторых рассказах.
*
К выводу о том, что в русской прозе революция отражена слабо, Д.Быкова явно привело, в том числе, введённое им же ограничение – говорить только о тех, кто жил в СССР, то есть – пренебречь эмигрантами. О «Тихом Доне» Д.Быков писал: «Перед нами история самоуничтожения лучшей части русского народа». Понятно, что то же самое происходило не только на Дону, но и во всей России. А, следовательно, мы должны принять во внимание то, что эта «лучшая часть народа» не только самоистреблялась, но и в значительной своей доле вынуждена была покинуть пределы отечества. В том числе и писатели создали за рубежом много прекрасных текстов, включая свои размышления о русской революции; имели для этого значительно лучшие условия по сравнению с оставшимися на родине. Указанным выбором Д.Быков сделал свой «Курс» несуразно однобоким. В серьёзном разговоре о литературе, посвящённой революции, подобное ограничение совершенно неприемлемо.
Прекрасным дополнением к «Чевенгуру» служит  не имевшая себе равных до «Красного колеса» трилогия М.Алданова «Ключ» (1930), «Бегство»(1932) и «Пещера» (1934) – взгляд на революцию и начало гражданской войны из столицы («Ключ»), со стороны столичного общества, властей и деятелей Февральской революции.
Действия в романе «Ключ» разворачиваются в течении двух месяцев, предшествовавших революции, всё наполнено её нетерпеливым ожиданием. Браун отмечает, что русские встречают насмешкой всякую официальную словесность, мы самый насмешливый народ в мире, а вовсе не французы. Руководитель столичного охранного отделения Федосьев  с грустью констатирует: «Истинным чудом ещё держимся»: юристы не в ладах с законом и т.д. «Расползается русское государство». Вспоминает, что П.Н.Дурново в своей записке предсказывал – следствием войны будет революция, причём – социалистическая. Интеллигенция живёт в самообмане. Считали обязательным читать Плеханова и совсем не обязательным – Паскаля или Шопенгауэра. Браун говорит о поколении Леонида Андреева – они «прожили жизнь на ходулях». Федосьев рассматривает фотографии революционеров: тупость, поза, актёрство, самолюбование, часто – дегенеративность и преступность. Все их действия – из честолюбия, злобы, стадности. Всё время – чужие мысли, книжные чувства, газетные слова. Живут фальсифицированной жизнью, не замечая своей лжи, самообмана. Душа общества, думский оратор князь Горенский (он напоминает Керенского не только фамилией) сам не знает, о чём скажет в следующей фразе, важно, чтобы звучало громко, вызывающе, будоражило   - о «прыжке из царства необходимости в царство свободы» (что есть, то есть – сиганули! В этом нам не откажешь), о Горьком – «совести народа», пророчески воспевшем «грядущий Ахерон». Браун говорит: несчастье революции в том, что смешивают первый сорт с третьим, и третий выдают за первый; все люди – лишние; оптимизм и глупость – синонимы.  Обе стороны: и власти, и революционеры равны и крошечны.
  И вот революция победила. У многих неестественно молитвенное выражение лица. Все как бы на сцене во время победного марша, точно несутся куда-то на крыльях. Толпа торжественно несёт на руках освобождённого ею «узника царизма», но по удивительному стечению обстоятельств это – тайный агент охранки, ошибочно обвинённый в уголовном преступлении – убийстве!
Когда большевики взяли власть («Бегство»), Горенский вынужден был признать, что народная дикость – исторический грех России (а без культурного населения никакие реформы невозможны). Безмерно возвеличивавший русский народ  до революции, теперь он стал его презирать. Браун вспоминает, что Шопен после взятия Варшавы назвал Господа Бога – «москалём». Они замечают близость большевиков по духу к черносотенцам – по умственному, культурному и моральному уровню, по методам: и те, и другие – погромщики. Просто у черносотенцев  не нашлось своего Ленина. Но тех культурный мир презирал, а перед этими расшаркивается. Назвали всероссийский погром освобождением трудящихся классов. Оправдалась ставка на зависть, тупость, страх, ненависть. Народы становятся объектом истории именно тогда, когда объявляют (им объявляют, за них объявляют), что наконец-то  стали её субъектами (герои «Чевенгура» грустно называют себя «дубъектами»). Самые совершенные формы рабства создаются революциями. Всё худшее в России повалило к большевикам (то самое, о чём говорил Сотых в «Чевенгуре»). 1 мая 1918 года торжественно хоронили «жертв революции» на Марсовом поле. Однако  многие знали, что это, в основном, - городовые, убитые в феврале 1917 года. Германский представитель присоединился к протесту дипкорпуса против красного террора. Витя Яценко понимал, что у его поколения не будет органической жизни, какая была у его родителей. Но его отец перед своей смертью с грустью констатирует, что никаких твёрдых, подлинных ценностей у них не было. Были лишь звонкие слова. В этом несчастье эпохи, ни настоящей любви, ни настоящей ненависти. Федосьев с профессиональной завистью говорит об успехах большевистской полиции:  «Мы строились на века: не могли систематически, пачками развращать людей. Они о веках не думают, - именно это, в пределах небольшого срока, сообщает их системе силу огромную, почти непреодолимую».
  Может быть, самое ценное в романе «Пещера» для рассматриваемой темы  - вставная повесть о розенкрейцерах и Декарте: удивительный отзыв Декарта о самом замысле розенкрейцерства (как и большевики через триста лет, они брались быстро усовершенствовать человечество.  Алданов много внимания уделил трудам Декарта и посвятил его философии специальную книгу «Ульмская ночь»; привожу этот отзыв в сильно сокращённом и несколько вольном пересказе).
Объединение лучших людей для победной борьбы со злом? Да, это великое дело, величайшее из всех дел. Но нужно заранее обо всём договориться. Что есть зло? Можно ли с ним бороться? Есть ли хоть малая надежда на победу?  Какое объединение людей должно способствовать победе?  Не ясно и не бесспорно, что такое зло.  Чтобы навести в этом порядок, понадобятся столетия, исполненные зла. В трудных человеческих делах я побаиваюсь всякой новой правды. Но та правда, которая при первом своём появлении выражает намерение осчастливить мир, внушает мне смертельный, непреодолимый ужас. Палачей всегда приводили за собой пророки. Ибо все они были и лжепророками – для значительной части людей. Насколько изменился (злодей)  Деверу, которого вы хотите переделать, за последние три тысячи лет: сменил звериную шкуру на латы, только и всего. И во мне, и в вас сидит Деверу. И сколько тысячелетий нужно, чтобы изменить наш душевный состав. Через тысячу лет любой школьник будет знать в тысячу раз больше меня. Мир же станет тогда ещё непонятнее. Чем больше будем знать, тем понятнее всё будет глупцам, тем непонятнее умным. На каждую разгаданную тайну появляется десять неразгаданных. Роскошь собственной правды я держу про себя. В нас живут чёрные души наших предков. Переделывать мир наскоро у меня охоты нет, - я не люблю спешной работы. Подкапываясь под чужую веру, вы подкапываетесь и под свою собственную.  Борьба эта самоубийственная для обеих сторон – одержав победу, вы погибнете от равнодушия и скуки. Большинство людей живёт без всяких мыслей, стоящих этого слова, и здесь ничего худого нет. Опаснее те, что раздавлены одной мыслью. Их тоже довольно много в мире. Из них – и члены вашего братства, и его ненавистники. Истинный, чуждый фанатизма, разум разрушает мало и неохотно, твёрдо зная, что имеет возможность разрушить решительно всё. Вы нашли опасную игрушку: грозный таран для разрушения того, что разрушать не надо.
Декарт у Алданова заканчивает свою речь ссылкой на пророка Илию (III Царств, 19: 11 – 13): «Не в ветре Господь … Не в землетрясении Господь … Не в огне Господь … После огня было веяние  тихого ветра». 14
Социалист Серизье строит свою карьеру на решительной поддержке «русской революции» («старый мир припёрт к стенке»). Об этом, в целом, договорились и все социалисты Запада: для интересного социального опыта  стоит пожертвовать миллионами жителей России. Не следует мешать этому опыту, поддерживать белое движение. Продолжали в этом смысле лгать своему пролетариату.
  Американец – богач  Блэквуд задумал «неподкупную газету» для «распространения добра». Но мир – царство зла, из затеи Блэквуда ничего не вышло, получалось лишь очередное потакание всяческому злу. Браун говорит: разум не торжествует почти ни в чём и нигде. Лучшее, что он знал в жизни – иррационально – это музыка. Бетховен переживёт Декарта. Мы все ещё поплатимся за неоправданный идеализм Версальского мира.  Поплатимся за то, что родились не в то время. Купили билет на антракт. В коммунистическом мире появится новая порода людей, которая, как глубоководные рыбы, приспособятся к невыносимому давлению. В пору революций и гражданских войн даже порядочные люди ведут себя как разбойники. Для соблазнения людей обезьяньи идеи – самые лучшие.
Наверное самый лучший роман Алданова «Начало конца» - о событиях 1936 – 1937 годов. Роман отчасти связан с «Пещерой» общим героем – левым адвокатом Серизье. Алданов показывает в романе, в частности, каким образом большевики покупали благожелательные отзывы в печати о себе видных западных деятелей. Если в «Пещере» Декарт говорит о том, что человек практически не изменился за последние три тысячи лет, то в