они могут. Был таким Юрий Истраевич Земсков, воспитанник детского дома, всю жизнь наводивший справки о своем отце. Моя настоящая фамилия …. , - говорил он, и называл совсем другую фамилию. «Отец на Отечественной погиб, а мать померла». Он несколько раз говорил мне об этом, напоминая, как бы для того, чтоб я не сомневался. Я молча выслушивал его, стараясь вниманием к услышанному показать, что я в этом и не сомневаюсь. Но я не нахожу для него нужных слов, внутренне не уверенный, что ему надо менять его фамилию. Я абсолютно не знаю, что в таких случаях логично. Но понимаю, что это, именно это сейчас, перед старостью, самое важное для него: он не брошенный, он был бы очень нужен своим родителям, если бы они были живы. И не сомневайтесь, что он был бы очень хорошим сыном, сыном, которым можно только гордится. Я не знал, что ему сказать еще и потому, что и так считал его достойным человеком, гораздо более достойным, чем многие другие, которые не были лишены родительской любви. Но, в общем не знал, как сформулировать ответ: он не однозначен. Его видение мира и реакция на различные события зачастую очень отличались от реакции других. Так, по четвергам, в дни безопасности, когда главный инженер шахты, или его заместитель, а иногда и сам директор шахты, докладывал о несчастных случаях, произошедших за неделю, он, поставив ноги на ширину плеч и сложив руки за спиной, как бы пародируя говорящего, сообщающего, что погибших от несчастных случаев за неделю столько-то, как бы представляя себя там, на сцене, вдруг говорил:
- На цикле…одного можно.
Цикл в угольном производстве – это часть технологического процесса по выемке угля, за которую комбайн, или врубовая машина, возвращается в исходное положение, что, зачастую, соответствует 200 – 300 тоннам угля. Он говорит тихо, но не шепотом, так, что его очень хорошо слышно вокруг. Я иногда даже думаю, что и до докладчика доходит смысл сказанного. Но, то ли докладчик не решается сделать замечание, то ли он и сам понимает, что это заявление не далеко от истины. Я рад, что это всегда проходит без последствий, но так и не знаю, испытывает ли сам Юрий Истраевич страх.
Я горный мастер, и на нарядах меня руководство зачастую поносит, на чем свет стоит. Я человек взрослый и понимаю, что этот крик не обязательно от плохого отношения именно ко мне или к моей работе, это профилактика, в случае чего: что я, мол, говорил, я им всегда был недоволен; это дополнительное средство защиты, выработанное системой. И я мало на это обращаю внимания, стараясь думать при этом о чем-то другом, отвлекающем, например, решать какие-нибудь математические задачи. Но иногда, наверное в основном из-за моего плохого самочувствия, могло показаться, что я очень расстроен. И после таких разносов, вроде бы невзначай, Юрий Истраевич во время рабочей смены, особенно если и в эту смену опять что-нибудь ломалось, говорил:
- Как подумаешь - жить невозможно, а передумаешь - можно, да еще как!!!
Меня это всегда внутренне веселило. « Да не обращаю я на них никакого внимания,» - хотелось сказать мне, но я молчал, иногда ответив на высказанное замечание улыбкой. По штатному расписанию, в смену, для работы комбайна должно выходить 12-14 человек, а на практике зачастую выходит всего 7 – 8. И наряд из-за этого не снижается, все равно, например, 150 тонн. Особенно это волнует горного мастера в ночные смены: а вдруг и из тех, которые никогда не прогуливают, кто-то проспит, не услышит будильника. Вот пришло уже пять человек, или даже семь, но все равно волнуешься. Все они называют себя одним словом: ГРОЗ, горнорабочий очистного забоя, но не все равноценны. Некоторые еще не умеют, многие уже никогда не научатся, но если есть среди них те, трое - уже не страшно, дадим наряд, сделаем все возможное. Уже минут двадцать прошло, как идет наряд, а нет Юрия Истраевича, хочется промолвить « Е…!!!» Но вот в проеме нарядной его раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо:
- Извините, завозился , - говорит он обычно в этих случаях . Живет он далеко, часа полтора пешего хода. А оттуда никакого транспортного сообщения, только вкруговую. Сельский житель, селянин он и есть селянин.
- А почему Вы не на велосипеде? – спрашиваю я его однажды.
- А я пешачком , - как-то недовольно отвечает Юрий Истраевич. Ночью, на велосипеде, может, я действительно говорю глупости.
Как- то пожаловался Юрий Истраевич: Пашешь, пашешь, а жинка все недовольна».
- Но вы же человек пьющий – заметил я.
- Не пьет только верблюд в пустыне.
Возражений и замечаний он не любит.
Пришло время провожать его на пенсию. Обычай такой: шахтер продолжает работать, но дату такую отметить необходимо. Можно ведь и не доработать до нее, это дело реальное. Есть, конечно, профессии и порискованнее, но мало ли что есть. Мы - то про себя говорим. Пришли мы к нему домой, как принято. Смотрю, а изба у него мазанка. Я, право, не ожидал. Тридцать лет человек проработал, одна жена, не выпивоха, труженик, да еще какой. Хозяйство свое, живность там разная. Я, конечно, ему ничего не сказал, но видом,что ли, свое впечатление выказал. Прошло какое-то время, Юрий Истраевич как- то мне и говорит:
- А я с одной стороны избу обложил шлакоблоком.
- Молодца. С фундаментом, - спрашиваю, я немножко по строительству- то кумекаю.
- На хрена?
- Как на хрена? А углы завели?
- На хрена?- опять спрашивает он.
- Так завалится же стена.
- Да ты чо, некуда ей валиться. - И так на меня неодобрительно глянул, что, мол, не ожидал, не ожидал такого он от меня.
Прошло несколько месяцев. Нет, мы не ссорились. Отношения, какие были, такие и остались. Может быть, меньше цитатами перебрасывались. И вот он как-то:
- А я ведь внучку чуть не убил.
- Не понимаю.
- Стена- то рухнула, а она только что отползла. Чуть - чуть и …
«Ну, слава богу, - говорю я и себе, - не дай бог, он бы решил еще, что я накаркал». А что, такое бывает: накаркал. Однако часто это просто закономерности, продиктованные ошибками или шалостями. Эх, Юрий Истраевич, Юрий Истраевич. В нем и детская непосредственность и детское же упрямство: нет - и все! Как-то рассказывает он мне, что после бутылька,* если лето, он заходит по дороге домой на какое-то озеро, и заплыв подальше от берега, ложится на спину и спит. Может быть, и не спит, но дремлет достаточно глубоко. Во-первых, полное расслабление, отдых и достаточное отрезвление, которое устраняет ворчливость жены, и можно сразу по приходу домой по хозяйству пошустрить. «Ну что ворчать? - думаю, - на этого могучего человека? Он постоянен, не прогуливает, не дерется, ну, может не самый лучший хозяин, но и не самый худший. А ты что, самая лучшая хозяйка, Софи Лорен или Джина Лоллобриджида**, которой добивается великий Карузо?»
И вот, спит он на середине озера и вдруг удар камнем. Он просыпается и видит, что с берега какой-то хрен камни кидает.
- Ты что, - говорит Юрий Истраевич, -охренел что ли?. Или что-то похлеще вымолвил.
- А я думал утопленник.
- Падло, какой утопленник, утопленники вниз лицом, знать надо.
Это действительно так, но, может быть, тот, который кидал камешки, этого не знал. А сколько возмущения было в Юрии Истраевиче, он готов был сокрушить обидчика в своих помыслах. Да забыть надо, балбесов много, а он весь сокрушается, кипит, как бы спрашивая: «Что делать, почему ненаказуемы такие балбесы?» Что с такими делать впредь, он в неведении. А я в неведении, что делать с такими, как Юрий Истраевич. Конечно, такие люди, как Юрий Истраевич, несомненно, ценность. Им не нужны ни сквозные, ни звеньевые, они сами знают, что надо делать, и они будут делать именно то и именно там, где надо и как надо. Самое страшное оскорбление в лексиконе Юрия Истраевича – «сплошной», это перековерканное название сквозного бригадира. Рабочий, как правило, самый ничегонеделающий. Работать надо, а не заниматься разбором полетов. Ты лучше киркой или лопатой подсоби, а не делай вид, что у тебя такого не могло случиться. Да, сквозной - это уже абсурд, но без звеньевого работа сразу развалится: очень много таких, которые при первой возможности перестают шевелиться, за ними глаз да глаз нужен.
…Я давно уже на пенсии. Как-то встретил родственника жены Юрия Истраевича.
- Жена умерла, остался он один… Ну и убил , - говорит, - его кто-то…
Мне показалось, этот человек не сомневается, что один он не мог долго шагать по жизни. Он, человек, ненавидящий пастухов и стадо. А мне кажется: «Мог, и еще как !». Только в том случае, если бы на этой земле было больше человеческого тепла и справедливости.
И вспоминая Юрия Истраевича я как будто слышу, как он говорит:
«Да сколько той жизни? Да, и какая она!», но совершенно уверен при этом, что именно он очень любил жизнь, и может быть даже больше, чем те, которые так не говорят.
* трехлитровая бутыль самогона
** известные зарубежные актрисы
БРАТЬЯ ТОЛИКИ
Мы проезжали поездом через Харьков и дядя Вася, родной брат моей матери, со своим сыном, должны были прийти к вагону, чтобы повидаться. До этого мы никогда не виделись. В то время любые нежелательные контакты могли привести к аресту, тем более, что мой отец был сотрудником госбезопасности: в должности начальника следственного отдела, в должности завидной для многих, да упаси господи. Родственники жены дяди Васи были в оккупации и, видимо, поэтому отец предпочел не посещать их дома. Мы с отцом и сестрой (мать оставалась в вагоне) пошли навстречу встречающим. «Вот они» - сказал кто–то. Я увидел очаровательно красивого мальчика с волосами цвета спелой пшеницы и голубыми глазами, веселыми и ласковыми. «Какой у нас брат!» – успел я прошептать своей сестре. Он, действительно, был красив, хотя, конечно, в каждом лице можно найти недостатки. И каждое лицо можно увидеть как в выгодном, так и в менее выгодном ракурсе, даже если лицо это принадлежит красавцу или красавице. Но при первом взгляде я был поражен. Мы уехали, через два года не стало отца, и еще через время дядя Вася позвал нас в Харьков. Жизнь свою отец закончил вынужденным самоубийством. Такие самоубийцы, по-моему, не грешны перед господом. Конечно, человек должен терпеть все, что бог послал, но если самоубийство - это попытка спасти кого-то, а этот кто-то -твои дети и жена, быть может, бог простит?
И вот мы приехали в Харьков. Мать, моя сестра и я. Было лето, и я с Толиком спал в одной кровати на веранде. Если можно так назвать расширенное крыльцо. У дяди была однокомнатная квартира с кухней и этой верандой. Удобства, конечно, во дворе. Но во времена социализма так жили многие, и это считалось еще неплохим вариантом. Сколько было комуналок! Может быть, были и хорошие, но сколько было невыносимых, склочных, с жильцами, которых окончательно «испортил квартирный вопрос». Толик тогда перешел в десятый класс, я - в девятый. Он относился ко мне как к младшему брату, я к нему как к старшему. Но при этом , как мне кажется, между нами существовала какая-то доверительность, основанная на том, что мы братья.
Вскорости, мы с мамой сняли квартиру за городом и, может быть поэтому, мне не довелось быть в его компаниях. Самых близких его приятелей я знал, это были все сплошь тоже красавцы, каждый по-своему мне казался неотразимым. Я не посвящался в их победы, хотя их успех был очевиден. Да, - неоднократно слышал я о них, -
