дядя Ваня родные братья моей матери. Им далеко за сорок, мне 15 лет. Они разговаривают между собой в комнате. Я же сижу на веранде и становлюсь невольным слушателем.
Дядя Вася:
- Видел сегодня Ленку на рынке.
- Какую, рыжую?
- Да.
- Ну и как она?! – восклицает дядя Ваня. И это восклицание рисует передо мною рыжую зеленоглазую бестию, вернее всего бывшую девушку дяди Васи, может и не певунью, но красавицу.
- Деревенская бабка.
- А как же ты ее узнал?
- Я бы ее не узнал, она окликнула: «Василь!»
- Ну и что она.
- Замужем, взрослые дети, корова, привезла молоко продавать.
Дядя Ваня больше ничего не спрашивает. Я не вижу их, но мне кажется, что они поглядывают друг на друга и видят перед собой не стареющих мужчин, а молодых вихрастых парубков и что - то еще, навсегда унесшееся вдаль.
- И ты знаешь? – говорит дядя Вася, почему –то с появившейся грустной интонацией в голосе, - дала мне сметаны: «Возьми», - говорит – « такой сметаны в городе нет».
- Купил?
- Нет, денег она не взяла.
- Хорошая сметана? - С полным безразличием спрашивает дядя Ваня. Его сметаной не удивишь – он повар: спрашивает просто так, чтобы что–то спросить. Раз Ленка уже не та, какая разница, какая у нее сметана.
- А, я ее и не попробовал. Вытаскиваю ее из сумки, а она выскользнула, бац об стол и я в сметане с головы до ног.
Опять молчание.
- И представляешь, - помолчав, продолжает дядя Вася, - в банке даже следа от сметаны не осталось, как - будто кто-то вымыл ее и вытер насухо.
О чем еще говорили братья, я не знаю. Мне нужно было уходить. Я попрощался и ушел. Грусть разговора передалась мне, но ненадолго, и, наверное, я бы и позабыл о нем, если бы вскоре дядя Вася не заболел и не умер от рака желудка. Болезнь его заживо иссушила. Когда я пришел проститься с ним, умирающим на руках своей жены, меня поразило, что дядя Вася был в сознании; вернее уже не дядя Вася, а то, что от него осталось. Я понял, что он сразу попросил жену, чтобы я ушел. Я в нерешительности замер, но только на секунду. Уже никому и на секунду не было дано уменьшить его муки. Я вышел, почему-то вспомнил подслушанный мною разговор и подумал: неужели это все связано, неужели может быть такое возмездие, и за что? Неужели и к такому может привести прекрасное чувство, которое люди называют любовью.
«ЛИТЕРАТУРИЯ»
Почему так много писателей среди врачей?
Думаю, потому что врачи изучают латынь, и те из них, которые начинают владеть латынью как языком, а не на уровне неразборчивого написания рецептов, получают дополнительный шанс владеть пером. Может быть, и процесс написания болезней тоже дает эффект, конечно. Но почему именно в 19 веке было так много хороших писателей? А потому, что в это время образовалась многочисленная интеллигенция, которая владела обязательно французским, естественно русским, а иногда и другими языками. Различие в строении языков, наверное, заставляет по-другому слышать слово.
Но почему не идет совершенствование далее? Только потому, что лучше не бывает? И поэтому тоже. Человек не может быть совершеннее Бога. Для человека есть предел. Но почему тогда снова наступает обвал? И в искусстве, и в науке? Достигшие вершины, как правило, достигают и какого–то материального достатка, и не только материального, и их дети идут по уже проторенным путям, не царапая тело и душу, иногда и до крови. Ведь и императоры, в основном, к своим потомкам относились по другому чем к присягавшим. Люди, не ощутившие вкуса жизни, приходящего только с опытом, только с сомнениями и тревогами, восторгами и разочарованиями не могут быть все классиками. И получает такой человек в наследство то ли театр, то ли какое – то производство, то ли империю, а интуиции – то, и недостаточно. И рушатся театры, производства и империи в ожидании новых борцов, творцов и мыслителей, которые к звездам – через тернии.
МОНА ЛИЗА
Два года мы жили в общежитии аспирантов в одной комнате, сначала втроем: Володя, Володя и я; затем вдвоем с Владимиром Александровичем Сидяком. Он подошел ко мне при распределении по комнатам и сказал:
- Давай жить вместе.
Может быть, потому, что мы были из одного города и на вид примерно одного возраста, как оказалось, одногодки, нам было уже по 35. Второй Владимир был значительно моложе, лет на десять. Помню, купил я какую - то туалетную воду, как водится, с иностранными надписями, одну из которых помню до сих пор: Нааr Wasser. Принес я эту бутылку в комнату и спрашиваю:
- А что такое Нааr Wasser?
И по выражению их лиц, и по продолжительному молчанию, понимаю, что совершил что - то непоправимое. А все мы к этому моменту уже сдали кандидатские минимумы: и по специальности, и по философии, и по иностранному языку.
- А по какому языку ты сдавал кандидатский минимум?
- По немецкому.
- А сколько получил?
- Четверку.
- И тут понимаю, Wasser – это же вода, по немецки. А…,- говорю, - Wasser – это вода.
- А что такое Нааr? – спрашивают.
“Если туалетная вода, то значит для чего то “туалетного”.
- Ну ты даешь! - говорит Володя-старший. Я чувствую неловкость и понимаю, что вряд ли мне удастся реабилитироваться. Тайное становится явным.
- За сто пядесят рублей. Пятьдесят рублей до пятерки не хватило. По остальным предметам оценки вполне соответствующие. Соответствующие знаниям, я имею в виду. А с языками вот так. В лоб ни за что бы не сдал.
Конфликт, в общем - то, исчерпан, но и характеристика получена. Она не оглашена, но это не изменяет ситуации. Конечно, Володя-младший читает английские газеты, а Володя-старший и английские, и немецкие, и техническую литературу, правда иногда, как он говорит, со словарем.
Это, конечно, эпизод, но из таких эпизодов и составляется мнение о тебе у других.
- Что для нас самое главное? – спросил Владимир Александрович, когда мы поселялись уже вдвоем. – У каждого из нас куча недостатков, но мы должны стараться на них не реагировать. Стараться не реагировать.
То – есть, быть терпимыми к недостаткам друг друга. Я молча согласился, не уточняя, какие это мои недостатки составляют целую кучу. Правда, честно скажу, что по прошествию времени я его недостатков и не обнаружил. Конечно, у каждого человека они есть, но, наверное, то, что является недостатками для одних, не является ими для других. Это просто черты характера. Ну, приходил он пару раз сильно подпитой, бил ногой по шифоньеру, на что тот очень-очень шумно реагировал, я был уверен, что он обязательно развалится. Человек недюжинной силы, мастер спорта по рапире, он, наверное, выпускал избыток энергии таким способом, ввиду отсутствия специальных клапанов.
- Черт- говорил Володя-младший - черт, только серой не пахнет.
Мы жили вдвоем, но не часто пересекались. У него свои знакомые, свое общество , свои друзья. Я уже знал, что самый большой недостаток – это любопытство, которое если и должно быть, то очень в меру. О чем можно спрашивать человека? О том, на что ты можешь повлиять, в чем можешь быть полезен другому. А о чем тебе следует знать – и так обязательно раскажут. Недаром говорят: молчание – золото. Поэтому, я не знаю как и с кем он проводил время за пределами общежития, но иногда он вдруг предлагал мне пойти куда-нибудь вместе, например, в Полетехнический музей, на лекцию посвященную Дюку Эллингтону, или на выставку живописи , где был и великий шедевр Леонардо да Винчи Мона Лиза Видно, кто-то, с кем он собирался пойти, не смог, или не захотел.
-На один день выставляется, надо посмотреть! – сказал Володя.- Вставать надо рано, чтобы на первый поезд метро попасть, иначе не достоимся.
Раннее вставание меня никогда не привлекало, но ради такого… Видно, ночующих прямо в очереди было немало. Что за нами, что впереди - специалистов по искусству видимо- невидимо. Дождя нет, но все равно промозгло. Вот мы за ограждением, затем в ограждении: уже и уходить неудобно. Взрослые дядьки, не владеющие кистью, а туда же. В очереди сначала несмелые замечания, затем непродолжительные разговоры, а потом уже и что-то об искусстве, кто что знает. Когда написал, почему, какое впечатление производит и на кого. Почему такую картину - и всего на один день. Власть предержащие наверное уже насладились в полном или неполном одиночестве. Если наслаждались, об этом информационные средства к вечеру сообщат: что и как, и что Они там сказали, окруженные или неокруженные деятелями искусства. Вот мы уже и в зале. Идем, вроде в похоронной процессии: медленно и монотонно. Картина небольшая. Ее издалека и не разглядеть. Маршрут движения по залу, наверное, традиционный: вдоль одной стены, поворот, и назад, вдоль другой. Вот там , на повороте, и расположили картину. Она под бронированным стеклом. И растояние до нее остается достаточно приличное, не плохо бы иметь театральный бинокль. Но где его было взять, если бы даже удалось раньше догадаться.То ли поворот неудачный, то ли картину как-то не так повесили, то ли просто лучше нельзя, но пока ищешь фокус – уже удаляется картина, гораздо быстрее, чем приближалась. Крутишь шеей, но это мало помагает. Заметил только блики, наверное, от неудачного освещения, вместо обворожительной, как говорят, улыбки. Репродукции мне гораздо больше нравились. Конечно без очарования. – Ну, это же не подлинник. Действительно не подлинник. Ну а что теперь о подлиннике рассказать, если спросят. И не поругаешь, и не повозмущаешься: кто ты такой, ты даже не знаешь, что такое Наar Wasser. Пока ты собирался идти, но еще не пошел, одно дело, но если ты уже осуществил свое желание, свои намерения, ты уже был тут, ты должен был что-то понять, что-то увидеть, что-то унести, а иначе зачем ты был тут.
На улице вроде приятней, может быть потому, что сквозь тучи проглядывает хоть и не теплое, но ласковое солнце.
- Ну, как тебе…?- спрашиваю у Володи.
- Давай лучше по пиву, - немного помолчав, говорит он.
Мы очень проголодались и промерзли. Взяли по бутылочке пива в какой-то ближайшей забегаловке, очень контрастирующей с самим словом «искусство», и что-то пирожковое, кажется, котлеты в тесте. После пива, немного повеселев и согревшись, можно и в обратный путь. А что мы хотели, что мы искали, какого еще такого восторга или удивления нам надо было? Просто почтили память Великого Леонардо, он, несомненно, заслужил этой толпы и не только благодаря кисти. Ведь он один из Сынов Божьих, но, уверяю вас, такие выставки никоим образом не сближают зрителя и творца. Но почему же запомнилась эта выставка, это социалистическое мероприятие, направленное на выстраивание зрительских симпатий, нужных симпатий; но мероприятие, сделанное без души и сердца, сделанное людьми тоже не знающими что такое Наar Wasser. А потому, что и приближение к великому искусству приятней совершать с нравящимися тебе людьми, людьми, по твоей мерке масштабными. Конечно, по мировым меркам, не такого масштаба как Леонардо да Винчи. А сколько признанных, но очень далеких от этого масштаба? А сколько достойных и не признанных? Почему так? Как в той притче о посещении королем одного из двух великих художников, которого звали, например, Гойя. –А как звали другого? – спрашивают у рассказчика – Не помним, - отвечает, - король не успел к нему зайти.
Советские цари не очень-то могли замечать кого-то достойного. Разве только тогда, когда нужно было делать бомбу. А
