Изгой. Книга 2

русыми волосами, зачёсанными назад, и с пышными рыжеватыми усами. С квадратного гладкого лица на нарушителя застолья-зачемоданья смотрели спокойные серые глаза, оценивая невовремя появившегося потенциального покупателя. Двое других, одинаково чернявых, только один – худой, а второй, можно сказать – жирненький, оглядели Владимира мельком и вновь обратили свои взоры на высыхающую и выдыхающуюся влагу.
- Я бы хотел купить чемодан, - объяснил своё неудачное появление Владимир.
Русый чуть помедлил, решая, как не упустить покупателя и не откладывать почти начатой выпивки. Потом, не вставая, снял с ближайшего штабеля один из чемоданов, поставил рядом так же, как у всех, на попа и пригласил, как приказал:
- Садись.
Не посмевший отказаться Владимир осторожно уселся, боясь сломать импровизированное сиденье и – напрасно, потому что сразу же почувствовал его основательность. Гостеприимный русак поставил перед ним свою кружку, а себе придвинул початую бутылку, в которой ещё оставалась почти четверть объёма. Чернявые не сказали ни слова, очевидно, тот был у них авторитетом. Сидел он как-то неудобно – одной ягодицей, свешивая вторую и морщась при каждом движении.
В который уже раз Владимир подивился расточительному отношению русских к спиртному: и сами пьют не в меру, и делятся без счёту. Немец никогда бы не истратил сразу всю бутылку, никогда бы, не спрашивая, не налил рюмку соседу, и никогда бы не предложил выпить своего шнапса незнакомому. А тут сплошь и рядом так – водочное гостеприимство и братство.
- Ну, что, будем? – поднял бутылку тамада и предупредил: - Пьём половину.
- Будем, - согласился худощавый чернявый.
- Поехали, - предложил для себя другой тост жирный.
- Ваше здоровье, - нашёлся, что сказать, и Владимир.
Дружно выпили и медленно зажевали, громко хрупая луком.
- Бери, какой понравится, - обратился к Владимиру русый, - сразу и обмоешь.
- Вам из-за меня и так мало досталось, - смущённо ответил тот и, решив наладить доверительные отношения с мастером, вызвался дополнить выпивку: - Где здесь можно купить? Я бы сходил.
Чернявые одобрительно захмыкали, откладывая недоеденные куски, жирный потёр свои ласты, а не руки, оживая от предвкушения дармовой выпивки, а русый протянул руку ладонью-лопатой кверху и коротко сказал:
- Давай, сделаем.
Владимир оттопырил нагрудный карман и, не вынимая всех денег, выудил сотенную и вложил в широкую твёрдую ладонь мастера.
Тот поднялся как-то боком и, чуть приволакивая одну ногу, направился к ближайшей, закрытой на висячий замок, будке, постучал в дверь, та, несмотря на замок, открылась, и в неё высунулась лохматая, небритая и щекастая красная рожа парня. Вытянув шею, он зыркнул вокруг, молча принял деньги, пропал в темноте своего обиталища, и через минуту оттуда показалась рука сначала с одной, а потом и с другой бутылками.
Одну разлили сразу, добавив к тому, что оставалось в кружках, причём сделал это русый так мастерски, что всем досталось поровну. И себе слил в кружку, которую взял у подпольного продавца вместе с бутылками.
- Тебя как зовут? – спросил он благодетеля-влагодателя.
- Владимиром.
- Меня – Иваном. Это Витёк, - показал на жирного, - а тощий – Серёга. Выберем тебе, Володя, самый наилучший из чемоданов, сам бы пользовался, да ложить нечего. Давай, примем пока за знакомство.
- Будем, - снова высказал свой тост худой.
- Поехали, - повторил своё и жирный.
- За знакомство, - произнёс Владимир, с внутренней дрожью поднимая почти полную кружку. От усталости и на голодный желудок он опьянел уже с первого тоста, но отказываться или манкировать было нельзя. Тем более что сам стал инициатором. Уж как-то так получается в этой удивительной стране России, что всегда никак невозможно отказаться от предложенной выпивки, хотя в Германии он сделал бы это, не задумываясь, и никто бы его не осудил потому, что там пьют каждый сам по себе даже в компании и столько, сколько кто хочет и может. А здесь водка – как обязательный материал для спайки, временного породнения, без которого невозможно ничего сделать и даже просто разговаривать.
Опять молчаливо заели, оставив по малой толике скудной закуски на последнюю бутылку.
Как ни странно, но после этой страшной русской дозы Владимиру не добавилось опьянения. Разве только чуть-чуть: он весь размяк, расслабился, чего давно уже с ним не было, бессмысленно улыбался, и ему казалось, что он давно знает и любит сидящих рядом чемоданных мастеров, и это застолье у них не первое. На тех алкоголь, похоже, вообще не действовал. Во всяком случае, ни в поведении, ни в выражении лиц ничего не изменилось. Возможно, только жирный стал более суетливым и смешливым.
- Слышь, Иваныч, - обратился он к русому, - ты чё сидишь-то боком, словно тебя шершень в задницу чмокнул?
- Козёл, - по своему обыкновению коротко ответил русый.
- Чё лаешься? Я ж пошутил, - обиделся жирный.
- Тебе в задницу козёл ткнул? – уточнил понявший русого худой чернявый Серёга.
- Козёл, - ещё раз подтвердил пострадавший.
- На двух ногах который? – обрадовавшись, что его не обозвали, опять полез на рожон жирный Витёк.
- И чего не поделили? – допытывался Серёга, не обращая внимания на перегретый водкой трёп соседа.
- Бабу, - опять коротко отрезал Иваныч.
- Козу, что ль? – плотоядно похохатывая, снова попытался втиснуться в разговор жирный.
- Настьку? – ещё уточнил Серёга.
- Её, - подтвердил русый. – Сейчас добавим – расскажу, обхохочешься-обплачешься.
Сковырнув сургуч и выбив одним ловким ударом-шлепком по дну пробку, он нацелился без промаха разлить третью бутылку, начиная с кружки Владимира, но тот прикрыл её ладонью и попросил, стараясь внятно выговаривать слова:
- Мне не надо, я уже готов: с утра ничего не ел, вот и развезло, как бы ни стало плохо.
Иван Иванович – «опять Иван Иванович», - подумалось Владимиру, – «и такой же крепкий телом и здоровый духом» - помедлил немного, не сразу усвоив, что парень отказывается от выпивки, потом поднял с земли свой мешок, достал оттуда небольшой кусок сала в тряпке, вероятно, купленный для дома, и полбуханки хлеба, нарезал того и другого, сказал просто:
- Ешь.
И, властно отодвинув руку Владимира, разлил всем поровну, потому что по-другому не мог и не мыслил.
- Теперь выпьем за выздоровление моей задницы, - предложил он заключительный тост, - а кто не хочет, пусть пьёт за своё здоровье, разрешаю. – Предупредил, как в первый раз: - Пьём по половине.
- Будем, - согласился по-своему Серёга.
- Поехали, - не изменил себе и Витёк.
- За ваше здоровье, - поднял и Владимир свою тяжёлую кружку, не мысля, как осилит её, и что с ним потом будет.
Выпили, и троица заела скудными остатками хлеба, помидоров и лука, согласно предоставив сало Владимиру, который не сразу и сообразил, что ест его один, а когда спохватился, то зардел не только от алкоголя, но и от стыда, и отложил недоеденный кусочек, боясь взглянуть на собутыльников. Чтобы не смущать парня, каждый взял себе по маленькому кусочку, и Владимир преисполнился бесконечной благодарности к этим простым людям и ещё больше полюбил их.
- Давай, Иваныч, трави, - понудил к обещанному рассказу Серёга, - самый раз для трепотни.
Иван Иванович не обратил внимания ни на подначку собутыльника, ни на жирненький снисходительный смешок Витька. Начиналась святая застольная байка, без которой приличная русская выпивка не мыслима, не запоминается. Она всё равно как серебряный гвоздь закуски, без неё и хмель злой, угарный, и возникшая нежная дружба разваливается сразу же, как разойдутся собутыльники.
- Вчера, сами знаете, жарко было, - начал, не торопясь, Иваныч. – Томление одолевает. Мы с Настькой уже с утра через забор переглядываемся, к обеду – совсем невтерпёж.
- Хоть к ноге привязывай проволокой, - сразу же посочувствовал Серёга, а Витёк заблеял по-бараньему.
- Да, - не отреагировал на замечание Иван Иваныч, - а Левонтий Настькин всё трётся во дворе и вкруг дома, всё не уйдёт куда-либо подале.
- Без совести мужик, это уж точно, - осудил Левонтия Серёга.
- А ты б ему показал килу, может, и понял, - заржал с поздним советом толстошкурый Витёк.
- И решили мы с полумига, - не отвлекаясь, продолжал рассказчик, - когда он заснёт после обеда – а Настька не пожалеет полбутылки для сладкого сна супруга – залечь в ихнем коровнике на сене.
- Дело не сделано, а уже затрата, - прокомментировал хозяйственный Серёга.
- А вторую полбутылки для себя оставили, небось? Для жара? – догадался Витёк.
- Само собой, - подтвердил догадку Иван Иваныч. – Забрались мы в сараюшку, дверь кое-как прихлопнули – не закрывается толком у раззявы-хозяина – и, торопясь, завалились на сено. Штаны спущаю…
- Отвязать не забыл? – спрашивает, подмигивая в плотоядной улыбке, Витёк.
- …она уже с задранным подолом ждёт, лицо отвернула, глаза закрыты – смущается, значит. Только изготовился сунуть, как следует, до дна, тут меня в задницу кто-то как саданёт!
- Во, не повезло, - снова сочувственно отозвался Серёга, - всё одно как стопарь от губ оторвали.
- И чё? Не сунул? – разочарованно поинтересовался Витёк.
- «Ой!» – взвыл я, - продолжал, не реагируя на реплики, рассказчик. - Обернулся: козёл, нагнув голову, стоит, ещё целится, подлюга. «Ты чё?!» - кричу ему сгоряча
- А он? – тут же поинтересовался Серёга.
- А он говорит: слазь, - серьёзно подыграл Иван Иваныч.
- Да ну? – удивился разыгранный Витёк и остался от удивления с открытым ртом.
- Настька подо мной скулит, смехом с визготнёй заливается, стервоза, даже подола не опустила. «Ты чё» - это я уже ей. А она сквозь смех свой подлый и слёзы пальцем на него тычет и стонет от радости: «Он тебе в жопе ещё дырку исделал».
- Вот подлюка! Надо было тебе исхитриться, стерпеть и сунуть ей как следоват, - пожалел пострадавшего Витёк.
- Где там. У меня уже свял, - объяснил Иваныч. – Рукой по заднице мазанул – кровь. Даже в глазах от боли вдруг засвербило.
- Крепко он тебя наколол, - определил Серёга.
- А тут ещё слышу: дверь кто-то отворяет. Хорошо, что плохо навешана, не сразу поддаётся. Совсем не до бабы стало. Вскакиваю, штаны надёргиваю и не могу – больно. И равновесия нет, падаю набок, путаюсь в штанах, а она, Настька, шепчет, дура, на весь сарай: «Левонтий застукал, ховайся в сено, потом засупонишься».
- Ну, попал ебарь, - опять посочувствовал сердобольный Серёга и тут же, разбавляя сочувствие ехидцей, добавил: - За такую рану на фронте запросто в штрафники загреметь можно было.
- Так он же не на фронте, - защитил рассказчика простоватый Витёк.
- В чужом тылу оплошал, - не снизошёл до жалости упорный Серёга, ни разу не улыбнувшийся за всё время рассказа.
- Главное, что ничего и не обломилось, - вдвойне пожалел раненого Витёк.
А Иван Иванович, терпеливо переждав их обмен мнениями, продолжал:
- Только я успел кое-как зарыться в тёмном дальнем углу в сено, слышу: дверь с грохотом нараспашку, и он орёт: «Чё, падла, закрылась? Чё тут робишь впотьмах?»
- А она? – торопит Витёк рассказчика.
- А она ж распалилась, - спокойно объясняет Серёга. – Валит его на себя, раз Иван не смог.
- Шиш, - отверг поклёп на даму Иван Иваныч. – У него – нечем.
- Как?! – тонко вскричал Витёк, испуганно уставившись почти протрезвевшими глазами на русого.
- Больной, что ли? – спросил и Серёга.
- Хуже, - отвечал Иван Иваныч. – Под Кёнигсбергом вылез он,