Изгой. Книга 2

нужного ей, очевидно, попутчика. Иначе бы она из-за женского самолюбия ни за что не подошла к симпатичному молодому офицеру, чтобы не показать произошедших с ней перемен в худшую сторону.
- Конечно, - не медля, согласился Владимир, - поедем вместе, - тут же ловя себя на мысли, что и в этот раз не удалось уехать без обременительного сопровождения. Только теперь на помощь смершевца рассчитывать не приходилось, придётся прорываться в вагон силой. Как-то он, не обладая пронырливостью и наглецой Сашки и стесняясь даже лёгких соприкосновений с новыми соотечественниками, справится с нелёгкой мужской обязанностью обеспечения женщины приличным местом в вагоне. Стыдно будет, если придётся стоять, тем более что у попутчицы, судя по её виду и настроению, здоровье не ахти. И вообще он не знал, как себя с ней держать. Шатрова стабильно и широко излучала добро и уверенность, с ней было легко и приятно, а эта, после того, что он слышал от Вари, после безобразной сцены между женщинами и особенно после внешних перемен вызывала лёгкую неприязнь. Любовь Александровна, наверное, как и любая женщина, это чувствовала и мирилась, соглашаясь ради дорожных удобств на маленькое зло.
- Как они там? – прорываясь сквозь видимую отчуждённость попутчика, задала она дежурный вопрос.
- Я не живу у них, - с готовностью поддержал нейтральную тему разговора Владимир. – Дом у них оказался разрушенным, и они сами живут в землянке – мать, сестра Марлена и он сам.
Любовь Александровна помолчала, переваривая невесёлую весть, потом со вздохом промолвила тихо и обречённо:
- Что ж, значит, придётся устраиваться у подруги в городе.
С прежней лукавинкой в голосе и глазах произнесла, будто читая его мысли:
- Вам всё равно не удастся от меня избавиться.
- Я и не думал об этом, - оправдывался Владимир, слегка покраснев. Он не был бы немцем, если бы не добавил обычную в таких случаях и ни к чему не обязывающую вежливую фразу: - Мне приятно вас сопровождать.
- Не врите, - резко одёрнула его Горбова и деловито спросила: - Билет у вас есть?
- Нет.
- Тогда, может быть, вы сходите за ними?
- Хорошо.
- Вот мой паспорт, если понадобится. В прошлый раз у вас в поезде документы проверяли?
- Да.
- Тогда вам лучше уже сейчас знать: по паспорту я – Паламарчук Нина Алексеевна. Не перепутаете? Не побоитесь такого знакомства?
- Нет.
Она посмотрела на него внимательно, очевидно, решила, что доверилась правильно, и прежним вялым тоном поблагодарила:
- Спасибо. Идите. Я посижу с вещами.

- 8 –
Владимир удивился военному стилю краткого разговора, а главное, собственным обрубленным ответам как перед старшим офицером. Какая-то сила, исходящая от новоявленной Паламарчук, принудила к краткости и послушанию. Он пошёл к вокзалу, раздумывая об этой метаморфозе, произошедшей в характере бывшей капризной и легкомысленной красотки. Желающих приобрести билеты не было, и он, предъявив паспорта, которые кассирша даже не раскрыла, получил две маленькие картонки, расплатился и подошёл к вокзальному окну, выходящему в сторону их места ожидания поезда, до которого по расписанию оставалось порядка получаса. Около всё так же понуро сидящей Горбовой, наклонившись грудью и головой и оставляя прямой поясницу, как это делают привычные к строевой подготовке кадровые военные, стоял молодой худощавый мужчина с неприкрытой русой шевелюрой в потрёпанной офицерской шинели, несмотря на то, что было тепло, и в пыльных сапогах. Он о чём-то быстро говорил ей, поминутно оглядываясь на вокзал, вероятно, карауля появление Владимира. Потом, низко склонившись, взял её руки с колен, поднёс дважды к лицу, очевидно, поцеловав каждую ладонь, чем ещё больше утвердил невольного наблюдателя в своём офицерском воспитании, выпрямился и – Владимир готов был поклясться, что ясно видел, хотя было далеко, и окно было грязным – прищёлкнул каблуками. А уж то, что, прощаясь, он резко склонил голову, хорошо было видно и через запылённое стекло. Не оставалось сомнения, что Горбову провожал немецкий офицер. Прямая спина, вздёрнутый подбородок и чёткий уходящий шаг только подтверждали догадку, а прощальное дальнее приветствие поднятой над головой полусогнутой в локте рукой не оставило никаких сомнений. Владимир даже подивился, почему провожатый не вытянул привычно руку. Вот это да! Попутчица становилась загадочной и, значит, опасной. Потребуются максимум осторожности и минимум слов.
В том, что в ней не осталось ничего стрекозиного, легкомысленного, убедил и вопрос, заданный в упор, когда Владимир вернулся:
- Вы видели?
Он не сумел бы соврать, даже если бы и захотел: слишком испытующе и требовательно смотрели её, оставшиеся в той неземной красоте, глаза.
- Да.
Она продолжала глядеть на него, слегка расширив зрачки, углубив взор в себя, соображая, что попутчик может, а что не должен узнать.
- Его зовут Гена. Он сопровождал меня в здешнюю больницу, но там, кое-как осмотрев, порекомендовали, не откладывая, обратиться в центральный госпиталь в Минске. Возможно, понадобится операция, а у них нет для неё ни медикаментов, ни подходящих условий, ни опытных хирургов, - Любовь Александровна еле заметно, горько усмехнулась. – За время войны они всему разучились, кроме мясницкой работы. Поэтому я – с вами, а его убедила, что могу вам довериться, хотя он очень напрашивался в провожатые, но для него поездка – крайне опасна. – Она испытующе посмотрела в лицо выбранного спутника, соображая, очевидно, стоит ли приоткрыться больше. Решила, что стоит, дабы повязать одной с ней тайной, надеясь, что тайна эта не сделает их врагами и не оттолкнёт нужного в дороге помощника, а вызовет с его стороны сострадание и жалость к ней и привяжет надёжнее. Обнадёжила реакция молодого офицера на замену её фамилии. И вообще, ей стало на всё наплевать, не хотелось больше неправды. Она жила уже по инерции, нисколько не заботясь о безопасности.
- Настоящее имя его – Ганс Заммерлих, он – майор фронтовой разведки. Не захотел прозябать в плену, ожидая долгого освобождения, и с такими же отчаянными пробирается домой, в Германию.
«Ещё один разведчик, теперь свой. Не много ли для одного дня?» - подумал Владимир, услышав почти то, что ожидал. – «Вот кому стоило бы помочь, но теперь поздно. Да и, судя по внешнему виду и уверенному поведению в тылу врага, такой и без помощи доберётся до своего дома, и очень скоро. Может, догнать и напроситься в компанию? Вальтер Кремер с отличным знанием русского языка не будет группе в тягость. Наоборот! Догнать?» Даже пятки зачесались. Он пересилил себя, уговаривая, что начатое дело не бросают, что не хватает ему к нелегальному положению в России добавить ещё и подпольное существование на родине, что кривой и медленный путь к цели всё же надёжнее. Ганс, вернувшись к своим, станет героем, а он – Вальтер-Владимир – всего лишь предателем-перевёртышем под вечным мечом расплаты за измену и от своих, и от оккупантов. Сначала надо очиститься.
- Я шла вместе с ними, - продолжала признания Горбова. – Он – настоящий рыцарь. Хорошо видел, что я сдерживаю и затрудняю их передвижение, но ни разу не попрекнул, не подстегнул, а, наоборот, видя мою слабость, делал частые остановки. Четверо, не выдержав медленного темпа, ушли, остались со мной Ганс и ещё двое младших офицеров, полностью доверявших старшему. – Горбова вздохнула, переживая свою роль балласта и, оправдываясь, сказала: - Правда, я помогала, чем могла. Заходила в деревни и городки, добывала продукты, гражданскую одежду, обувь, узнавала, где стоят воинские части, где дороги. Но этого мало! Тем более, Ганс знает немного русский язык. – Она облизала сухие губы, вспоминая своё нелёгкое тогдашнее решение. – Здесь, на этой земле, меня ничто не удерживало, я уходила вместе с ними. – Горбова снова вздохнула. – Но не получилось. В конце концов, окончательно поняв, что мне не под силу лесные тропы и ночёвки под деревьями, и им я в тягость, хоть они и скрывают это как могут, попросила, чтобы немного вернулись и помогли добраться до здешней больницы. Почему-то захотелось, раз не суждено уйти совсем, остаться там, где всё знакомо и, несмотря ни на что, дорого. Так и не удалось найти новую родину, начать новую жизнь и забыть всё, что здесь со мной случилось. Не смотрите на меня изумлённо – я не одна такая. Поверьте, знаю, что говорю.
И всё-таки было неожиданно, что кто-то стремится перебраться тайком в страну побеждённых из страны победителей.
- Война кончилась, но для многих продолжается, - непонятно изрекла бывшая простушка, основательно пришибленная послепобедной жизнью. – После немцев настало самое благоприятное время для уничтожения своих. Не только тех, кто был за линией фронта и может сравнить жизнь там и здесь, и тех, кто по доброй воле или по принуждению помогал немцам. Но и тех, самое главное, кто решил, что завоевал право на новые власть и жизнь, кто начал задумываться и, того более, мыслить и говорить иначе, чем все, подвергая сомнению пройденный и намеченный пути, кто хотя бы чуточку умнее и не боится показать это. Может быть, видели: каждый день на восток, куда-то вглубь страны идут эшелоны с живыми трупами, наглухо закрытыми в товарных вагонах как скот. Я не хочу оказаться среди них. Уж точно, везут их не для новой счастливой жизни, а в концентрационные лагеря на медленное убийство.
«Так вот в каком поезде я ехал с разведчиком», - ужаснулся Владимир.
- Умный человек Иван Иванович, а дождался, - обвинила Горбова мужа в легкомыслии. – Вы знаете, что у нас случилось в Сосняках?
- Мы видели, как привезли сюда Ивана Ивановича и Варю, - осторожно сказал Владимир, помедлил и коротко, фактами – всё равно узнает от брата – поведал историю, случившуюся с ними здесь, исключив постыдное заточение в тюремном вагоне.
- Значит, Варьку кокнули. Легко отмучилась, - после некоторого молчания то ли посочувствовала, то ли позлорадствовала Любовь Александровна. – Вы не обижайтесь на меня, Володя, вам не понять наших бабских распрей. Хоть о мёртвых и не говорят плохо, но мне её не жаль. Не потому, что спуталась с немцем, а потому, что совратила, стерва, Ивана Ивановича.
- Не может быть, неправда! – непроизвольно вырвалось у Владимира.
- Ещё какая правда. Я сама их застукала под машиной, ремонтников без штанов. И они меня видели тоже.
«Вот тебе и Варвара – святая праведная душа» - огорчённо поразился Владимир. – «Пожалела, видно, Ивана Ивановича, да неудачно у них вышло».
- Если вам не нравится моя компания, - вдруг закапризничала как прежде Горбова, - то оставьте меня, я доберусь сама, – но это была самая обычная женская уловка на жалость, потому что следующие её слова противоречили предыдущим, - правда, будет тяжело.
- Нет, нет, - поспешил Владимир с опровержением, - будем добираться вместе. А вот и поезд.
Сели в поезд они на удивление спокойно. Правда, Владимир с грузным мешком на лямках за спиной встретил останавливающийся последний вагон заранее, вцепился на ходу в поручень, с трудом втянулся на предусмотрительно заранее опущенную проводником вагона ступеньку – потом, когда толпа нахлынет, этого не сделаешь – и уж никого, как ни рвали и ни толкали, вперёд себя не пропустил, стойко перенося тычки и оскорбления за наглую бесстыжую молодость. В