Роман-Эссе. Боль.

помнить тебя пока жив
и передам память эту друзьям своим и этой книге на вечные времена. Не печалься и не грусти, живой ты в сердце моем и в этой жизни и в других,.. пока будет улыбаться солнце и существовать мать земля наша... Аминь!
Так закончил свои размышления Юрий, покачиваясь на мягкой полке уютно постукивающего на стыках вагона, и сон, наконец, опустился на его успокоенную душу,... на долго ли?

XXI.

Посетительница стояла у открытых дверей, пока Елена в тусклом свете лампочки разглядела и узнала Анну - свою бывшую одноклассницу и, став боком, пропустила растерявшуюся гостью мимо себя...
Та, смущенная от неожиданного прохладного приема, мялась в прихожей, и снова пришлось ее приободрить,.. подтолкнув домашние тапочки к ногам...
Все-таки, как ни говори, они не виделись около пяти лет, - вроде бы у каждой своя жизнь и необходимости во встречах не было... Но неисповедимы пути Господни, и он сводит людей, когда они, и сами того не ожидают, больше уповая на случай, чем на закономерность жизни, текущей некоторый раз совсем рядом - параллельно, но никогда не перехлестываясь, а здесь нате — взял и завязал на узелок.
Земля слухом полнится, а в маленьком городке все секреты на поверхности...
И они, не сговариваясь, лепеча о пустяках, быстро накрыли стол... И Анна, вопросительно глянув на хозяйку, водрузила из звякнувшего пакета на середину бутылку водки, и Елена, без слов, тщательно протерев хрустальные рюмки, присоединила их к общему ансамблю, ожидающего их угощения. И в нише за шторой заскучавший было черт, с удовольствием потер лохматые лапы, в ожидании грязной бабьей попойки...
Он и не заметил, как в открытую форточку, не обращая внимания на сигаретный дым, влетел ангел-хранитель, и бесцеремонно усевшись между подругами, ласково обнял их за плечи нежными, невесомыми крылами.
И уже сидели не две взрослые, много чего повидавшие и испытавшие женщины, а две юных хохотушки, два юных прекрасных создания, совершенно непохожие друг на друга - беленькая и черненькая - еще не доросшие до блондинки и брюнетки, в свои неполных семнадцать лет они были само волшебство и колдовство одновременно, - сама любовь, вернее ее начало, - столько еще было невинной чистоты, столько счастья в их глазах, что ангел-хранитель смущенно отводил взгляд в сторону, заливаясь невидимым румянцем, от своего необходимого шпионства.
А черт, в злобной трясучке, корежился, затыкал уши от взрывов серебряного смеха, заполнившего хрустальными колокольчиками всю квартиру, в котором сливались две еще совсем безгрешных, без единого пятнышка, беспечных души, - они целовали друг друга, неумело кокетничали и с такой откровенностью обсуждали перспективы бесчисленных женихов и ухажеров, что рогатый задыхался от зависти, а ангел, скромно опустив пушистые ресницы, окунал стрелы в этот обворожительный и заразительный в своем великом могуществе смех.
А они хохотали и хохотали, - можно было подумать, что проказливые и неуемные смешинки не только не знали усталости, а наоборот только набирали силу, заряжались друг от друга, наполняя все вокруг этим божественным звучанием, - звучанием нерастраченной юной прелести и ранней молодости.
Сама жизнь - небо, звезды, луна и солнце, мороз и ливни - все сверкало, искрилось и трепетало в нем, сам Бог боялся нарушить их веселье -две материнских сущности, спрятанных в них.
И сама вселенская красота тихо уходила в тень перед сиянием их, сама Природа вот-вот готова была захохотать вместе с ними, и, улыбаясь, окрашивая румянцем их щеки, гордо и целомудренно оглаживая их точеный стан, прибавляла еще больше привлекательности их чарам, - губам, глазам, каждому изгибу хрупкого тела, напоенного всеми ароматами цветущих трав и омытого всеми росами утренних и вечерних зорь.
От этого смеха и погода, стараясь попасть в унисон с девичьим счастьем, резко поменялась, сгибая притаившегося за шторой черта в три погибели.
- Шепот дождя в рефрен шороха листьев, то усиливался, то ослабевал в зависимости от порывов ветра, словно кто-то с усилием нажимал на клавиши органа, постепенно отбрасывая шипящие и шепелявые ноты, открывая дорогу все более глубоким, чистым, прозрачным звукам, величаво пронизывающими душу и высокое небо, до самых потайных уголков, выметая оттуда, как ненужный сор, как залежалый товар, серую пыль суеты, - и душа - легкая и обновленная жаждала нового счастья, новых побед и поражений, под флагом повернувшейся неожиданным углом жизни...
И рогатый, визжа от ненависти, черной тенью метнулся в форточку и изо всех сил надул черные щеки, зябко выхолаживая зазеленевшую было землю...
Северный ветер напористо врубился в задубевшее пространство, и весенняя сила отступила, бросая в дрожь простывшие до синевы лужи... По-осеннему закачались, прогнулись голые деревья, сиротливо размахивая холодными ветвями...
А ветер все гнал и гнал, вколачивал в крыши и в землю ледяные ливни и, не находя с ними общего языка, падал перекрученным водопадом вниз, вворачивал хляби небесные в хляби земные, задыхаясь ворочался под черным капюшоном низкого неба, и только впереди пробивался мелко рассеянным светом  далекой железнодорожной станции.
И так было всю ночь... Утро же захлестнуло землю просторным, ярким солнцем, упало медово-янтарной лавой, и, ветер, раздвигая влажно сияющую синеву все шире и шире, угнал стальные, ржавые тучи к черному горизонту и накрыл даль особенными облаками: рассеянные легкой, быстрой кавалерией - лавой и фронтом, они понеслись, покатились слоями, прозрачной тенью над землей, и сразу стала видна их беспечная сущность, - изменчивость и шаловливая ветреность завязывать мимолетные романы, кружить голову и, посылая воздушные поцелуи, мчаться дальше, хихикать над глупыми и обалдевшими лицами растерянных поклонников.
- В отмытом до сияющего блеска окне, пушистым мгновением трепенулась косая тень пролетевшей птицы, или это ангел-хранитель
выскользнул из форточки, ласково погладив усталые лица, крепко спящих на одной постели подруг...
В квартире было тихо и покойно. Электронные часы осторожно передвигали стрелки, перешептывались секундами, минутками, узелками отмечая текущее вперед время, стараясь не потревожить, просветленный воспоминаниями, помолодевший до неузнаваемости сон одноклассниц...
- Спите, милые... И пусть не черная, а светлая печаль покоит ваше сердце, - отлегнет боль, и забудется горе... И пусть ангел-хранитель до самой
старости и в старости хранит чистый серебряных смех на устах ваших.
И не бог, а сама душа с улыбкой, пусть встречает каждое утро и провожает каждый вечер тихой радостью жизнь вашу, и в ночь - сон  звездный херувим молодости материнского счастья пусть трубит в серебряные трубы над вами, готовя вечный путь в память детей и внуков, ибо все они вышли из лона вашего и любви вашей.
А черт, спасаясь от серебряных труб, черным привидением несся над землей, и черный костер ненависти горел в его сердце... Он искал родственную душу, пока вдали не засиял адским пламенем громадный костер мегаполиса.
Взвыли на последнем издыхании Иерихонские трубы и замолчали... и не стены рухнули великого города, а сам сатана опустился в кипящее жерло, в гнездилище, истекающее по всей стране заразными метастазами всех названных и неназванных пороков и непотребств, завезенных на Русскую землю со всего мира.
И рогатый, восхваляя Содом и Гоморру, вкатился кубарем в маленькую квартирку на окраине города, из которой шло такое благоухание - бальзам на его черную душу, - что он не мог пролететь мимо, еще не зная, что это только цветочки, а все ягодки там, впереди - дальше, глубже к центру, но это мало беспокоило его:
- Никуда не денутся, всякому делу свое время! - хихикал он, поглядывая с антресолей на симпатичную, с высокой чуть расплывшейся фигурой, хозяйку лет тридцати двух, с чистеньким ангельским личиком без единой морщинки - хоть в икону вставляй, - что бес засомневался: В нужное ли место он угодил? - Но тут же успокоил себя, по опыту знал, что именно в таких, обманчивых на вид особах, кроется настоящий букет желанных  мерзостей и подлостей, тем более, не смотря на французский парфюм, серой разило  за версту,  и  он  с  привычной  опаской, заглянув  за личину наряжающейся куда-то женщины, ужаснулся и взвыл от восторга; шерсть поднялась дыбом, затрещала синими молниями, глаза засияли зеленым пламенем, - даже ему было далеко до глубоко припрятанных тайн, покрытой тройным мраком, фонтанирующей чистым фосфором души...
А хозяйка, приняв ванну, порозовевшая, удобно устроилась у зеркала... Стремительно зашипел фен, и через минуту окружил маленькое кукольное личико пушистым облаком пепельных волос.
Она внимательно посмотрела на свое отражение и, прищурив один глаз, занялась ресницами... Тушь, пудра, крема, помада, духи - все было самого высокого качества.
На это она никогда не жалела денег, как и на одежды, белье, и обувь... Весь этот арсенал был ее оружием и необходимостью в ее работе, чтобы увеличить силу соблазна, поострее навострить крючок для очередной жертвы, а там - время покажет как распорядиться с той или иной добычей...
- Работать? Вы что? Пусть муж работает! — это было ее кредо. А их у нее было двое официально и неофициально - история умалчивает, и все они по настоящему любили ее, тянулись, рвались из кожи как могли ради нее, но видимо не в коня корм... Она, не задумываясь, сломала им жизнь и отбросила в сторону, как ненужный хлам...
Стыд, совесть? - эти ипостаси были абсолютно чужды ей. Сидя дома, как в золотой клетке, она томилась от безделья и даже ребенок - сын от второго брака - только на время притормозил ее желание блуда, каждодневного веселья - пьянства, разврата, - сплетни, интриги на словах и на деле были ее коньком...
Всякое общение с ней напоминало сидение на пороховой бочке, -никогда не знаешь, что она может выкинуть в следующую секунду, какой преподнести сюрприз...
И как закон, всегда оставляла такой след, что не отмоешься до самой смерти и даже после... Больше всего доставалось от нее родным и знакомым... Пока они ошарашенные и одураченные ее крайней изворотливостью и беспринципностью, понимали с кем связались, все уже летело в тартарары...
Отец, мать, сестры, тетки - были для нее пустым звуком, - просто товаром, - которых сам Бог велел обобрать и ошельмовать...
Виноваты были все, кроме нее, это она одна - обиженная и униженная - любит всех и старается делать добро по высшей квалификации; с профессиональной точностью и тонкостью ударить по самому незащищенному и больному месту...
И кажется, вроде бы, и выгоды никакой? Но она и сама себе не хотела признаться, какое испытывает наслаждение, идя по душам близких людей, как по пуховому одеялу.
И ради этого мазохизма, ей ничего не стоило переспать с младшим братом первого мужа, или соблазнить друга отца, или улечься в постель с женихом сестры... Подумаешь! Какая мелочь!., -она всему находила оправдание, с откровенным бесстыдством, выдавав очевидное за ложь и наоборот...
Прикидываясь порядочной и сама, веря в это, старалась войти в доверие, влезть в душу, безошибочно определяла слабость человека и без малейшего колебания и сожаления давила на него...
Терялись отец и мать, стыдясь назвать ее дочерью, если даже