Роман-Эссе. Боль.

истинно верующий на милость вседержителя Христа Спасителя.
Передав просьбу, служка не уходил, и Олег, оценив тактичность старика, стал собираться под его одобрительным взглядом... Убрал инструмент, смахнул стружку с верстака, привел в порядок одежду и молча вывалился через порог под палящее солнце, в ясную прожаренную синь кипящего от зноя дня... Никифор следом за ним... и только у покоев владыки опередил, и по свойски, но почтительно нырнул в апартаменты, и через минуту поманил рукой: Проходи!
Отец Василий удобно сидел на стуле за большим дубовым столом так, чтобы свет боком падал из окна под его правую руку. В простой не 00 чину монашеской рясе он пытливыми, умными глазами, одним взглядом, охватил вошедшего и приглашающе кивнул на ряд стульев у стены, отметив, как Олег перекрестился на образа и после, обстоятельно уселся на стул, опустив огромные ладони между колен... И только тогда сделал знак служке, и тот мгновенно исчез, словно испарился.
Без предисловия, обдумывая каждое слово, как бы вставляя в рамку, владыка заметил:
- Похвально, красиво свою работу творишь, с душой, сразу видно - дерево тебя любит, не всем оно дается, открывает свои секреты... и записи
твои видел - прошение - редкой ясности и чистоты почерк.
Мой Никифор слаб стал, годы свое берут, - вот и решил я, тебя попросить навести порядок в моей канцелярии,., и опередил: - Не тороплю, обдумай и если не откажешь помочь старику, завтра можешь и приступать, и как бы уже решенное узаконил:
- Ну, вот и хорошо! С божьей помощью и начинай, и чуть помолчав, устало продолжил:
- Сам меня просил, светлый старик... полюбил он тебя! - и перекрестил Олега, означив конец аудиенции.

XX.

Юрий лежал в купе на нижней полке в одиночестве.. Владимир ушел по своим делам и возвратится должен был не скоро. Под вагоном, мягкой отрывистой скороговоркой перестукивались колеса, и непонятно зачем и откуда, отдаленная печаль, плотно охватила сердце и окунула в воспоминания:
- Снег валил стеной... Дворники на кабине, со скрипом ползали по стеклу, не справлялись, и Пашка, вцепившись в руль, сбавил скорость, не ехал, а крался по невидимой дороге... Закутанная в белую вату ночь словно остановилась на месте - ни туда, ни обратно - и в этой вате с измученным ревом пробивалась машина.
Возвращались из Волгограда, куда возили доски на продажу... Коммерция! - каждый выживал, как мог и как умел. Мотор захлебывался, и Юрии предложил переждать непогоду... Но Пашка торопился и только крепче сжимал зубы, гонял, желваки под кожей и выдыхал:
- Ничего, Васильч! - прорвемся! На Магадане не такое видали...
У Юрия вызывала уважение эта целеустремленность и любовь шоферов-дальнобойщиков к своей работе, их профессиональная смекалка, оптимизм в непростых ситуациях и преданность выбранному делу.
Павел исколесил весь Союз вдоль и поперек... Уже с ним Юрий возил картошку в Питер, сахар в Архангельск, а теперь возвращался с Волгограда.
- Васильч! - делился он - мне ничего не надо, только дорога и хорошая машина,.. так бы ехал и ехал, а ей ни конца, ни края и больше никакой
мирифлютики и марафета...
Старенький «КАМАЗ» жалобно вздыхал, трясся всем телом, безбожно жрал солярку и масло, до кипения грелся на подъемах, пускал пары и все равно не сдавался - глотал и глотал под себя накатанные и разбитые в пух и прах версты...
Вся страна разворачивалась перед глазами, любой промысел: хрусталь, игрушки, посуда; пуховые - козьи и кроличье платки, носки и варежки, полотенца и постельное белье - все сверкало, пушилось и плескалось вдоль дорог... Картошка в ведрах и мешках, молоко в бутылках, свекла, капуста, ягоды, грибы - все, чем была богата та или иная местность, выносилось на обочины трассы.
Развалившиеся фабрики, заводы, совхозы, колхозы вместо зарплаты платили натуральной продукцией... Денег катастрофически не доставало. Они упали в цене, и бесконечные очереди работяг толпились и заворачивались кругами, бились с боем у окошек касс.
Человек за свой труд не мог получить месяцами, годами положенное жалованье - нищенскую зарплату. С треском разлетелись государственные предприятия, сталелитейные, нефтяные и газовые концерны, химические гиганты, а что добывалось шло неизвестно в чьи руки. Все дробилось на мелкие части, перепродавалось за те же государственные деньги, и заведомо скапливалось у одних - уже частных владельцев.
Миллиардные состояния делались буквально за месяцы, - нет, не деловыми людьми, а простыми мошенниками во власти. Правительства менялись, как перчатки, каждый рвал от дармового пирога свою долю - в зависимости от аппетита и возможностей...
Одни прятались за границу, другие оседали на дно, а наиболее наглые и ненасытные продолжали хапать и хапать... Уже пошло узаконенное ограбление страны и отпущение всех грехов, по долгожданной амнистии Владимиром I, который для этого и был поставлен Борисом I.
А снег продолжал свое белое дело... Разъяренный ветер выдувал из кабины тепло, но Пашка не сдавался и упорно гнал машину вперед и вперед - всем телом, глазами помогал ей, нащупывал, интуитивно, в свете фар под ребристыми сугробами волнистую дорогу и вспоминал:
- Васильч! А ловко мы тогда оставили чеченцев с носом в Пушкине, почти до самой Москвы гнали без остановок, пока они отстали, - настырные суки до халявных денег... В Питере, как у себя дома заправляют, и менты им не помеха, а там, кто знает, может они в одной упряжке пашут?.. У них тоже зарплата, хоть стой с красной фуражкой и побирайся.
Москва встретила их солнечным, рассыпчатым, словно только что народившимся светом, глубоким влажно-синим небом и липкой, нежной зеленью распустившихся деревьев.
Юрий оставил Павла доторговывать оставшейся картошкой, а сам созвонился с Трухой (Трухиным Славкой)...
Тот, после зоны, давно перебрался в столицу и был владельцем на паях с женой, небольшого кафе недалеко от Павелецкого вокзала и двух торговых точек в Бирюлево. Он довольно быстро прикатил на джипе, и они умчались к нему домой. После купанья, разморенный и оттаявший от дорожной грязи и осложнений, выйдя из ванныДОрий в душе ахнул...
Славка сидел на кухне за столом, спиной к окну, широко расставив ноги, а между них застыл в такой же позе бульдог, и Юрий поразился их сходству - собаки и хозяина - ни дать, ни взять близнецы-братья.
На рынке Труха только указывал пальцем на нужную вещь и советовал: Что купить? — спортивный костюм, кроссовки, летние туфли, шелковую с коротким рукавом рубашку и солнцезащитные очки... Все было приобретено в минуту (а носилось долго-долго), после он повез Юрия в собственное кафе.
Тихая, неприметная улица приятно удивила своей опрятностью и аккуратной суетливостью. Небольшое в шесть столиков заведение встретило с порога вкусными, аппетитными запахами. Стол, как скатерть-самобранка в мгновение ока заполнился первым, вторым блюдами и салатами с бело-матовой бутылкой водки из холодильника...
Сам Славка не пил и, ухаживая, щедро подливал еще и еще, а сам, отдавая должное закускам, мел все подряд, официантка только успевала убирать пустую посуду...
Лет через пять,  он заснул за рулем на трассе «Москва - Тамбов» и ушел из жизни раз и навсегда, поставив жирную точку, - как закономерность, как должен закончить человек, вечно спешащий за призрачной птицей удачи, которая уже давно задыхалась в его кармане, вереща о пределе сил и возможностей в этом мире... И никто не знает, где поймаешь эту птицу, а где потеряешь, как и саму жизнь?
Есть люди, которые и после смерти бродят рядом с тобой, тревожат сердце, и ты натыкаешься на них, видя их в прохожих: в походке, лице, фигуре и такое напоминание неприятно ранит душу, когда ты понимаешь, что их давно уж нет в живых...
Такое случалось не раз, - вдруг, навстречу или спиной, шел Карев Николай - среднего роста, крепко сбитый с длинными обезьяньими руками и лысоватой, не смотря на молодость, головой, причесанной редкими белокурыми волосиками на пробор.
Одаренный редкой силой, у него был тонкий женский голос, но это не портило цельности его натуры, особенно, когда он, захлебываясь, хохотал до слез или начинал часто чихать в крепком подпитии.
Юрий был твердо уверен: чтобы не случилось, он всегда рядом, хоть убивай, но не отступит, пойдет с тобой до конца... И эта бескорыстная дружба возвышала их обоих и все попытки вбить клин между ними, заканчивались ничем... Даже слов порочащих их отношения они не терпели и старались отойти в сторону или осадить задавшегося советчика.
Глубокой ночью Юрий приехал из Волгограда и на вокзале случайно встретил знакомого майора, и тот буквально ошарашил его:
- Знаешь, Колюха Карев сгорел! В доме у соседа заснул... бычок от сигареты... рядом керосин и ... и вместе с хозяином в головешку.
Оглушенные дикой новостью они на следующий день пришли на место пожарища... Завалившиеся друг на друга черные бревна ясно показывали: шансов у них не было никаких.
По глазам понял - Сашка переживает крепко. Всего два года, как Юрий свел Седыха с Николаем, и он по достоинству оценил надежность нового друга, справедливость и щепетильность, доброту и жесткость в поступках и словах и главное, природный такт, - просто удивительное качество у простого, малообразованного парня.
Немного погодя, они прошли в дом... Суетились родственники, горела свеча и пахло церковным, не жилым... Покойник лежал в гробу и Юрий с трудом заставил глянуть на опаленное огнем лицо друга и, сглотнув перехватившее горло дыхание, отвернулся... Память сфотографировала на всю жизнь...
Разве мог он подумать, даже в самом страшном сне, что такое может случиться? Юрий допускал всякое, но сгореть заживо в двух шагах от собственного дома, когда Николай в любом состоянии не поддавался, ни на какие уговоры переночевать у кого-либо, словно знал: какая участь ожидает его в гостях?
Наблюдая за родней Николая, Юрий прекрасно знал, что все эти слезы, вздохи, тихие с надрывом слова - одна видимость.
При жизни они давно забыли о нем, и он уже свыкся со своим одиночеством, - вспоминал мать, братьев, как отрезанный ломоть,  почему-то он не устраивал их никаким образом...
Тайна сия и посейчас осталась загадкой... Какая причина? Здесь в своей-то семье не разберешься, а здесь чужая?
Юрий с Александром приняли участие в похоронах, помогли, чем могли, и на поминках, глядя на распоясавшихся братьев, незаметно поднялись и скоро поминали друга в кафе, где никто не мешал им и не лез в душу с пустыми разговорами.
- Да, уходят друзья! Сколько еще придется потерять или самому потеряться там, откуда еще никто не возвращался.
Но лучшие из них, навсегда остаются в нашем сердце, в памяти, - и для них всегда найдутся лучшие слова и лучшая часть души, и дай Бог, чтобы так же вспоминали тебя - подумал Юрий, - но водка от этого не становилась слаще, а еще горчей, колом застревала в горле.
Правильно замечают: самое тяжелое - хоронить детей! А друзья - те же дети и бывает даже дороже, если мы допускаем их до своих тайн, а проще до души, и когда они уходят, они уносят частичку нас и вместе с скорбью облегчают нашу душу, чтобы ей, потом, было легче взлететь к небесам, оставив на земле надоевшее измученное тело.
- Пухом земля праху твоему» Николай, и вечная покойная жизнь душе твоей... Я, друг твой, поминаю и люблю тебя и буду