Мечта и Цель

остановка сердца.
– Наркоз превысил допустимую дозу. У пациента наблюдается клиническая смерть.
– Готовьте дефибриллятор.
– Дефибриллятор под напряжением.
– Разряд!



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Удача отворачивается от нас,
когда мы упорно делаем то,
чего не хотим.

Игорь очнулся лежа, с ощущением тугих ремней на запястьях воздетых над головой рук. Смутно удивляет факт наличия обеих, озадачивая, почему это должно удивлять. Мужчина подвигал ногами – их участь та же; помимо конечностей, к длинному столу, – ложе было именно деревянным столом, – его прижимает широкий кожаный ремень, опоясывающий низ живота. Игорь приподнял голову на несколько сантиметров, насколько позволила металлическая скоба ошейника, бегло осмотрел себя – внутри разливается топкая слабость, как когда работал сутками без сна, и, добираясь до кровати, лежал с отключившимся телом и продолжающей работать головой. Из одежды – только штаны. Он уронил затылок на твердую поверхность, легкий ушиб разошелся приятным звоном в темечке, долетел рикошетом в виски. Мужчина похлопал глазами. Сознание отчаянно вопрошает к памяти за информационной поддержкой, но связь между ними нарушена. Лишь отдельные урывки воспоминаний помогают разобраться, что не стоит ждать добра ни от оков, ни от странно пахнущего стола, ни от гнилостного запаха сырости в воздухе, ни от непроглядного мрака, ни от пугающего тикающего звука, опускающегося с потолка.
Тик… … … … Так… … … … Тик… … … … Так…
Не было иных ориентиров, чтобы понять причину столь растянутого интервала между секундами: толи неисправен механизм, толи восприятие. Кричать и звать кого-либо не захотелось – отговаривали тугие ремни и скобы. Но звать и не пришлось.
Громыхнул металлический засов, отодвинутый властно, по-хозяйски. Игорь склонил голову набок, чтобы увидеть, как взревела тяжелая несмазанная дверь, и в развернувшийся прямоугольник света вошли трое; огонь факелов отбрасывает рыжие пятна, трепещущие на склизких каменных стенах тесного каземата. Двое мужчин остались у незапертой двери; легкие латы на плечах, бликующие отсветом двух огней, говорят о принадлежности к тюремной страже. Темный балахон третьего утаивает внешность и одеяния, однако ткань с витиеватой тесьмой по кромке надвинутого капюшона выглядит богато. Он остановился перед Игорем, близко наклонился, пристально рассматривая узника, который может видеть лишь подбородок и плотно сжатые губы, недовольно выдвинутые из-под тени капюшона. Игорь почувствовал исходящее сплетение ненависти и призрения.
Тик… … … … Так… … … … Тик… … … … Так…
Незнакомец разогнулся, прислушался.
– Кто догадался запустить маятник? – спросил он стражу глухим и резким тоном.
– Ну я догадался, – с вызовом ответил один, приложил большой палец к ноздре и продул соседнюю.
– Зачем?
– А для острастки!
– Добро… – довольно похвалил вопрошающий, скривив губы злой усмешкой. – Поджигайте факелы и уходите.
Двое стражей разошлись на шаг, приставили горящие пакли к стене. Секунду ничего не происходило, но потом пламя стало ярче, перебросилось на просмоленные тряпицы настенных факелов, вделанные по периметру всей темницы с коротким отступом друг от друга. Они возгорались один за другим, линия огня ширилась в обе стороны, огибала углы, пока не сомкнулась в квадрат. Рьяно пылающие языки пламени заполнили каземат бардовым светом преисподней, но даже это не рассеяло мистическую тень капюшона на лице незнакомца. Над каждым факелом взвились черные ленты чада, воздух враз стал удушливым, выжженным. В периферии взора что-то мелькнуло, зрачки Игоря скользнули к потолку, чтобы намертво приковаться к машисто раскачивающейся секире огромного маятника. Грубая сталь орудия пыток запачкана продольными мазками спекшейся крови и пятками ржавчины, но выпуклая полоска лезвия сверкает безукоризненно заточенной сталью. Крошечные искорки вспыхивают на ней, пока маятник проносится над жертвой в левую сторону, тягуче переваливается, возвращается направо.
Тик… … … … Так… … … … Тик… … … … Так…
Рассудок Игоря спасает лишь отрицание реальности происходящего. «Что бы это не было – это не может быть наяву», – думал мужчина.
– Вера не спасет тебя теперь, – жестко обронил незнакомец, ухмыльнулся и добавил: – Она и раньше-то давала осечку.
Игорь не понял, что фраза обращена ответом на его невысказанную мысль, сказал почти невозмутимым голосом:
– Знаешь, мне уже снилось нечто такое, от чего нынешнее сновидение даже кошмаром не назовешь.
– О-о! Вижу, наша беседа принесет мне уйму удовольствия, – незнакомец склонился над ухом узника, – Сказать почему? Я просто обожаю видеть момент, когда переламывается дух человека, именуемый внутренним стержнем. Почему такое сравнение, странно? Я понимаю, если бы звали столбом или еще как, колонной к примеру. Надежность стержня карандаша или ручки подразумевает упования на аккуратность владельца…
Мужчина бросил высокомерный взгляд на незнакомца.
– Да, ты прав, – внезапно согласился незнакомец. – Такая словоохотливость, охарактеризованная в вашем языке как словесный понос, – весьма удачно, скажу, – часто возникает среди людей взбудораженных и возбужденный предвкушением некоей приятности. Между прочим, как привычка, такое свойство крайне полезно при знакомстве с барышнями, попадающими под классификацию «блондинка» в вашей социальной структуре.
– Я так понимаю маятник – антураж. Настоящая пытка, – твоим языком, – уже началась.
– Знаешь, а мне по душе такое нахальство. Я его откровенно люблю. Его столь много в вашем мире, что помыслам о благодарности или понимании уже обставить его. Жаль только, что нахальство у вас такое робкое, забитое. Вы соревнуетесь в поношении начальства, правительства, но лишь единицы придают старания огласке перед лицом виновника недовольства. Вы придумываете благостные мотивы причинам покорности: не убий и тому подобная ересь, – но радует то, что, не смотря на фантазию и находчивость, главной причиной остается животный страх. Вы – ничтожны. Даже бесы перед сатаной не так выслуживаются, как люди – перед начальством.
– Твои замечательные рассуждения не имеют ко мне отношения. Должно быть, ты ошибся камерой.
– Не теряешь чувство юмора – молодец, хвалю. В месте, куда ты попал, муки скрашивает только юмор, пусть и непроглядно черный. А тема покорности и выслуги относится, в том числе, и к тебе. Ты не ведаешь этого, покуда слеп и глух. Но возрадуйся, ибо я тот, кто проливает свет и дарует ответы на все вопросы. Платой станет отчаяние, которое забрезжит из сердца тугим фонтаном, вслед за осознанием бесповоротности, безвозвратности времени. Однако, к величайшему сожалению, нам  не предоставлена вечность. Пока что…
Незнакомец отстранился на шаг. Механизм под потолком угрожающе заскрежетал, маятник замер в крайней точке, трепыхнулся, посыпав металлической пылью, и продолжил раскачиваться. Но теперь, каждый взмах стал опускать секиру на сантиметр ближе к животу Игоря, а интервал перевала сократился.
Тик… … … Так… … … Тик… … … Так…
Человек в балахоне опустился на массивный деревянный стул, взявшийся вдруг за изголовьем ложа, прислонился к высокой, грубо выструганной спинке и опустил руки на столь же неудобные подлокотники.
– Если спросить меня, какая манера разговора, – монолог или диалог, – мне ближе, то я отвечу, что предпочитаю второй вариант. Довольствоваться чтением мыслей я не намерен. Желаю, чтобы ты сам слышал то, что говоришь. Я во времени не ограничен, а твое пребывание в так называемом чистилище весьма непродолжительно. Так что давай сразу расставим все по местам: твоя нужда в беседе несравнимо выше моей. Ты для меня, все равно что нищий попрошайка. Я таких зову вопрошайками. Ловко придумано, не так ли? Так что будь любезен проявить вовлеченность, а не лежать в полудреме, будто на приеме психиатра. Хотя некая аналогия присутствует… Какие тебя терзают проблемы? Желаешь поговорить об этом, ха-ха?
Запах гари кусает ноздри изнутри, липкий пот покрывает тонкой пленкой. Игорь повозился, но движения не принесли облегчения. Раскачивающийся маятник не пугает, но тревога понемногу закрадывается душу. Хуже всего интуитивное принятие происходящего, какое бывает во снах, когда с легкостью принимается левитация, или то, что клыкастые львы разорвут до смерти, пусть тебе и невдомек, каким образом оказался на арене Колизея. Но в снах ученый выявил некую особенность – они кажутся реальными лишь о поры, пока не прозвучит вопрос: «А не сон ли это?». Осознание ответа всегда приходило сразу… но не в этот раз. Сейчас иное все – немыслимое сплетение логики и воображения.
– Что со мной произошло? – задал вопрос Игорь.
– Ты умер, – буднично констатировал незнакомец.
Игорь думал, что собеседника снова захлестнет витиеватая демагогия, но после короткого ответа наступило молчание, сопровождающееся потрескиванием промасленных тряпиц факелов и тиканьем маятника.
– Где я?
– Здесь.
– Что будет, когда маятник опустится?
– Он разрежет твой живот. Это будет происходить постепенно.
– Что будет потом?
– «Потом» не существует. Важно только «сейчас».
– Я не понимаю…
– «Потом» не существует.
– Что это значит?
– Это значит, что альтернативное многообразие «потом» – бессчетно. В силу специфики мира, из-за мириад составляющих его элементов, ты не увидешь четкое «потом». Будущее всегда будет вопреки ожиданиям.
– Почему?
– Потому что, продвигаясь вперед, меняешься ты и мир вокруг. Это неизбежно даже для тех, кто стоит на месте. В результате «потом» претерпевает постоянное изменение. Из этого следует, что «потом» – всего-навсего иллюзия. Как цифры или слова… или время на часах. Будущее – лишь некая кодировка восприятия.
– Хорошо. Я понял. Тогда объясни, что мне ожидать после того, как меня разрежет маятник.
– Это не столь важно. Я не заинтересован отвечать на этот вопрос.
– Зато я заинтересован.
– Нет, не заинтересован. Ты решительно не хочешь знать, что будет «потом».
– Ерунда. Если я буду знать, что ожидает меня, то я смогу понять, хочу ли я этого.
– То есть ты не уверен: хочется ли тебе ощущать, как ширится надрез на животе, и начинают выглядывать сизые кишки, или нет. Я правильно понял?
– Я думал, мы обсуждаем вопрос глобально?
– Все верно, глобально. Но пока рассматриваем частности.
– Ладно, но тогда ответь. Если потом не существует – откуда тебе знать, что маятник меня разрежет.
– Ни откуда. Я тебя обманул. А ты мне поверил.
– А почему я должен поверить тебе теперь?
Рот под тенью снова скривился в усмешке.
– Молодец… Теперь я задам вопрос: почему ты ни разу не выслушал своего приговора?
– Какого приговора? – удивился Игорь.
– Каждый раз, во время совершения казни, ты убегал из сна, не дослушав приговора.
– Да, что-то было такое… Но ты сам ответил – меня убивали.
– Ну и что? Подумаешь, убивали! Гордые самураи, ради своего представления о чести, сами вскрывали свои животы, сразу после того как напишут стихотворение на прощанье. А ты просто трус. Хоть раз переборол бы страх, чтобы понять нечто большее, нечто возвышающееся над иллюзиями.
– А по-другому нельзя?
– Ишь ты! С претензиями о мироздании обращайся в