спросила она, продолжая сидеть и неотрывно смотреть на него.
Он потянулся к ней.
Она, наконец, шевельнулась, мягко и гибко развернулась и коснулась рукой его ступни, любовно провела ладонью от пальцев к щиколотке и вдруг склонилась и поцеловала его в ногу ниже колена. Он вздрогнул и хрипло прошептал: "Лена! Боже! Что ты!".
Странный, щемящий, горько-сладостный вихрь закружил их. Тимофей задыхался, сжимая и разжимая пальцы, не имея сил ответить ей тем же, когда её руки, губы, волосы скользили по его бедному избитому телу, лаская его, пробираясь по нему от пальцев его ног до его лба, до его стучащих висков.
– Он мне омерзителен! – из хаоса, поглотивших его ощущений, из завораживающих ночных неслышных звуков всплыл грудной горько-нежный смешок. Ты ещё сомневаешься? – казалось, говорил этот короткий характерный звук; и Тимофей застонал от ожога её губ. Она провела губами и щекой по его плечу, руки её скользнули одна под тонкую его поясницу, другая поверх него, обнимая, и она затихла рядом, разметав по его ребрам волосы.
– Господи. – Произнёс он почти неслышно.
Она почувствовала, как он напрягся в её объятиях, и его руки, неловко задев её плечи, легли ладонями на её голову, зарывшись пальцами в её мягкие волосы.
– Я так хотел тебя. Я так мечтал об этой ночи! – его тихий хрипловатый голос дрогнул издевательским смешком. – О, боже, Леночка... ты простишь меня? – Тимофей вдруг словно захлебнулся, пальцы на мгновение сжали её голову, потом толкнули, и его руки соскользнули на простыню.
С обрывистым страхом, когда пугаешься чего-то неведомого, Лена замерла и тут же приподнялась.
– Тим? – она встревожено глянула в его запрокинутое лицо, и вся вспыхнула, содрогнувшись. – Тим? Ты... ты плачешь? – одним движением она переместилась к его лицу. – Тимка! – она с ужасом смотрела в его страшное, оскаленное в улыбке лицо с катящимися на подушку по вискам слезами. Ничего лучшего она не придумала, как губами ловить эти солёные скорбные капли, тут же проливая на него свои, не менее солёные.
Потом, отплакавшись, Лена замерла в неудобной позе, согнувшись над своим любимым, прижавшись щекой к его щеке.
– Я самонадеянный наглец, и бог покарал меня за это. Слишком многого захотел! – Тимофей булькнул язвительным смехом. – Подавай ему нежную и юную дриаду! Сразу в постель!
– Я люблю тебя. – Прошептала она ему в ухо и стала целовать его в глаза, лоб, щёки, в его сухие горячие губы, ответившие на её поцелуй... и медленно–медленно повторила, – Я так люблю тебя!
И опять они затихли.
– Лена. – Сквозь полудрёму донёсся до неё очень близкий – прямо в ухо, и ускользающе далёкий, наверное, из-за её полубредового состояния, глухой хрипловатый голос.
– Да?
– Помоги мне отодвинуться к стене.
– Зачем? – её голос звучал сонно, вполне соответствуя тому гипнотическому бреду, в который она впала после столь огромных нервных потрясений.
– Чтобы тебе хватило места. Когда ты касаешься меня, мне в тысячу раз легче. – Глухо с придыханием говорил он, – Ты лечебная.
– А сам обнимался с другими. – Шмыгнув носом, опять упрекнула Лена.
– Ну ты и зануда! – он слабо улыбнулся, – Я уже устал объяснять – я не обнимался, ну, если только разок в профилактических целях. – Он опять попытался улыбнуться, но губы плохо слушались, и получилась непонятная гримаса, – Ты же сама видела: не я, а меня обнимали!
– Не вижу разницы. – Она потёрлась щекой о его здоровую щёку и нехотя отстранилась от него.
Подсунув под него руки – под лопатки и под бёдра, – она помогла ему передвинуться к стене. Поправила под его головой подушку. Глаза её светились любовью и счастьем: ты живой, живой!!!
Ах, как ей было страшно! Ей и сейчас страшно, но уже не так. Ибо душа её пела: ты живой, и ты мой! И я – твоя... Вся-вся – твоя!
Они словно витали в нереальном мире, где переплелись любовь и боль, наполняя их страстным, обострённым ощущением нежности. Она поцеловала его в рубец у шеи и легла с ним рядом, осторожно правой рукой обняв его сверху, до одури нежно нащупывая ладошкой наименее уязвимое место для этой правой руки. И прижалась к нему сбоку всем телом, вытянувшись вдоль него.
Слегка повернув тяжёлую голову, Тимофей прижался щекой к её лбу и с коротким смешком сказал:
– Отныне я больше никому не позволю обнимать себя. Я хочу, чтобы только ты обнимала меня, и чтобы ты была моей и только моей.
– Да. Я хочу быть только твоей. А обниматься с другими и, правда, лучше не надо. – Она осторожно пошевелилась, устраиваясь удобнее, и натянула на себя и на него одеяло. – Я делаюсь неуправляемой и злой. Я ужасная?
– Нет. – Его глаза засветились чуть насмешливой умиротворённой улыбкой. Он устало закрыл их, обрывисто втянул в себя воздух и замер. Потом, преодолевая тяжесть, окутывающую его, с защитной насмешкой в голосе, еле слышно сказал:
– Я не хочу с тобой расставаться. Выходи за меня замуж. Мы будем недурной парой.
В ответ он почувствовал, как лицо её прижимается к его шее, она кивает головой, щекоча шею и плечо, а её тело всё крепче и крепче прижимается к нему, словно врастая в него и отдавая ему свою энергию и силу.
Она судорожно вздохнула, как ребёнок, приходящий в себя от обид и невзгод, на которого вдруг снизошло прощение, а с ним и успокоение.
– Я так люблю тебя! Я буду слушаться.
– Вот и хорошо. А я буду, – он запнулся, подыскивая слова, и, не открывая глаз, докончил, улыбнувшись, – я буду стараться.
