терпкое.
Надежда Петровна плавно опустила его голову на подушку, утешающе погладила по голове, как малого ребёнка, и ободряюще улыбнулась ему.
Но её, видимо, обеспокоило выражение лица Тимофея и то, как он болезненно повёл плечами, словно в попытке улучшить положение тела.
– Что-то не так? – участливо спросила она. – Неудобно лежать на спине? Если нет, можно чуть-чуть так повернуть, слегка приподнять с одной стороны... Под спину подложим что-нибудь.
– Не знаю. – У него дрогнули губы. Откуда ему знать, как ему удобнее, на боку или на спине!
– Ну и ладно. Как есть, так и есть. А если что, можно попробовать, осторожно так.
– Хорошо. Но только я сам!
И не успела Надежда Петровна что-либо предпринять, как Тимофей, предупреждая их гипотетические действия, ухватился за край матраса и повернулся на бок, сопроводив свой поворот стоном-выдохом. Он мгновенно взмок и едва не потерял сознание.
– Тим! – ахнула Лена.
– Господи, что ж вы делаете! – испуганно воскликнула Надежда Петровна. Она досадливо всплеснула руками и, сморщившись, резко мотнула головой. – Вы сумасшедший! Ну, разве так можно? Никто бы не стал вертеть вас насильно!
Она присела на край кровати, взяла за запястье его руку, с сердитой жалостью глядя на него, и своей свободной рукой стала успокаивающе поглаживать по спине. Тимофей лежал, закрыв глаза, и почти не дышал, ждал, когда утихнет спровоцированная им самим боль.
Уходя от них, Надежда Петровна дала Лене массу наставлений и посоветовала не проводить экспериментов. Прыткость себе дороже выйдет. Никаких лишних движений, а если уж возникнет такая необходимость, то двигаться осторожно, очень плавно и с чьей-нибудь помощью.
30.
Постояв безмолвно посреди комнаты, Лена присела на край дивана. Тимофей лежал лицом к дивану, а, значит, и к ней. Не отрываясь, она смотрела на это дорогое ей лицо. Глаза его закрыты. Рубец на щеке завораживал взор. Лена перевела взгляд на его шею. Там прикрыта одеялом ещё одна отметина. И она вдруг с бессильной яростью подумала, что её удар был значительно слабее, он оставил на лице Алексея менее яркий и страшный след. Боже, почему у неё такая хилая рука?! Она стремительно встала с дивана, задышав со сдавленной тяжёлой силой. УБИТЬ! УБИТЬ ИХ ВСЕХ! Она задохнулась от этого страшного желания, почти жажды – УБИТЬ! Лена сдавила виски руками – мягкими подушечками кистей. Сердце бешено стучало, как на износ, оно словно решило выпрыгнуть из груди.
"Нет. Нет". Она давила на виски всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока эта жажда не перекипела в пламень холодный. В комнате до звона в ушах тихо. Страшась этой тишины и подчиняясь ей, Лена свела своё дыхание к минимуму. Она стояла и настороженно прислушивалась к дыханию Тимофея. Он тоже, видимо, старался дышать тише, но у него это получалось гораздо хуже – соответственно, хватило его ненадолго. Не выдержав, он судорожно вздохнул и медленно опасливо, как минёр при разминировании, стал поворачиваться на спину. Лена шагнула к кровати и наклонилась над Тимофеем, её руки зависли над ним, но он вполне справился сам, он опять лежал на спине, но глаза так и не открыл. И вдруг задышал часто-часто, и она вздрогнула от устремлённого на неё взгляда.
– Пожалуйста... Дай мне выпить.
От неожиданности Лена слегка отпрянула.
– Воды?
– Нет. Там, в шкафу коньяк, не помню на какой полке. Достань. Побыстрее. Прошу тебя.
Лена заколебалась, неуверенно глядя на него.
– А тебе можно? Ведь коньяк, он расширяет сосуды, он...
– Думаю, мне всё можно. Даже, - он как-то неприятно ухмыльнулся, - даже коньки отбросить, если ты будешь стоять и раздумывать.
– Тим? – жалобно вопросила Лена.
– Прости. Может, он как-нибудь поможет. Прости.
Оглядываясь на него, она пошарила в шкафу. Там и правда на одной из полок она нашла среди прочего бутылку. Она долго возилась с пробкой, наконец, справилась с нею и, постаравшись минимизировать дозу, налила коньяк в чашку, в которой до этого был настой.
– А... – Лена беспомощно огляделась и устремила вопрошающий взгляд на Тимофея, – Чем ты закусишь?
– Ничем.
Она замешкалась, прежде чем помочь ему выпить. Он дрогнул лицом, заметив её замешательство. Выпив, он отстранил голову от её руки и усмешливо спросил:
– Я стал тебе омерзителен?
Чашка едва не выпала из её рук. Она поймала её и аккуратно поставила на тумбочку. Не услышав в ответ ни слова, всё с той же усмешкой, он вздохнул и закрыл глаза. Она стояла над ним, нервно сплетя пальцы, и неотрывно смотрела в его искривленное вспухшим рубцом и ухмылкой лицо.
– Тим! – голос почти не слушался её. Она подняла лицо кверху, глотая наплывающие слезы. Душа её кричала, я люблю тебя! ЛЮБЛЮ! Но я боюсь, боюсь оказаться нелюбимой! В параллель с этим диким страхом в ней росло и ширилось, захлёстывая всю её, страстное желание жалеть его. Её переполняло всепоглощающее чувство любви-сострадания. Боже, а она стоит над ним, как истукан! Она уже поняла, что её-то любви он жаждет, в ней ищет утешения и спасения. А сам-то он любит её? Любит? Броситься к нему и узнать!
Лежать неподвижно, когда она стоит над тобой и так страшно молчит, оказалось непосильным делом. Коньяк, конечно, не помог. Боль и дурнота, мутными волнами наплывающие на него из глубин его существа, душевная боль и тоска, как нервный зуд, тянули опять сменить позу. Ему пришлось сдерживать себя, отчего лицо его напряглось сверх меры, приняв болезненно-несчастное выражение.
В этот момент Лена склонилась к Тимофею и, едва касаясь, будто совершая грабёж, коснулась ладонью открытой части его плеча. Она повела ладонью по его плечу и медленно опустилась на колени рядом с кроватью, глядя в лицо Тимофея заворожённым взором.
– Тим, я люблю тебя. Я люблю тебя.
Его лицо стало ещё напряжённее. Она приподняла край одеяла и прижалась щекой к его руке.
– Я люблю тебя. – Прошептала она.
Он услышал, как она смеётся глухим горьким смехом.
– Почему ты считаешь, что ты мне омерзителен? Потому что эти типы… они хотели, чтобы я целовала тебя? И теперь мне противно, да? И поэтому ты стал мне омерзителен? Да?
– Да.
Она еле слышно усмехнулась его ответу.
– Но разве ты не понял, не почувствовал, что … что меня это не испугало? Тим, не почувствовал? Тогда я должна быть омерзительна тебе. Я, я, я! – она судорожно со всхлипом вздохнула и отняла своё лицо от его руки. – Это я затащила тебя в этот ужас...
И опять звонкая тишина поглотила их. Среди этой тишины голос её зазвучал обречённо и безжизненно.
– Ты меня уже не любишь. Конечно, после всего случившегося. Но ты не думай, ты мне не омерзителен, совсем нет, и я всё сделаю, чтобы... чтобы ты выздоровел, если, конечно, я сама тебе не противна, и ты сможешь принять мою помощь. – Она говорила, низко опустив голову, и не видела, как, задыхаясь, Тимофей силится сказать, и не может издать ни единого звука. Нервно дёрнув ладонью по простыне, Лена приподняла голову, мельком глянув на Тимофея, и опять опустила голову вниз, чтобы через мгновение пружинисто подскочить с колен и склониться над его лицом.
– Тим? Ты... может тебе дать воды? – прошептала она, с замершим сердцем глядя на него.
– Лена, – наконец, чуть слышно, с придыханием произнёс он. – Ты... лучше прижмись ко мне.
Дав волю чувствам, она разрыдалась и сбоку прильнула к его плечу головой, продолжая реветь, судорожно сглатывая слёзы. Тимофей стал поворачиваться. Она подняла голову и сквозь слёзы испуганно зашептала:
– Тимка, перестань, не вертись! Тебе нельзя!
– Я хочу обнять тебя. Ты же не обнимаешь меня, тычешься, как бычок и пускаешь пузыри.
– Я не пускаю пузыри, я плачу!
Встав на край кровати коленями, она обеими руками нежно, но крепко, прижала его спиной к кровати.
– Ну и поплачь. – Прошептал он. – Говорят, это помогает. Особенно, таким как ты, – он дрогнул в улыбке губами, – сильно провинившимся.
Застыв над ним, Лена смотрела на него непонимающими глазами.
– Но... я ... – начала говорить она, но, кроме этих двух слов ничего не нашлась сказать.
– В следующий раз думай, прежде чем кокетничать и обниматься с кем попало.
– Ну, Тим! – упрекнула она и облегчённо перевела дыхание, улыбнувшись на улыбку, засветившуюся в его глазах. – Ты сам обнимался со всеми подряд! Ты меня провоцировал.
– Вот здорово. Я виноват! – сопровождая слова жестом, он дёрнулся под её руками, мягко лежащими на его плечах, пытаясь развернуться набок; она машинально надавила посильнее, возвращая его в прежнюю позицию. Охнув, Тимофей мгновенно обмяк.
Она рывком отняла от него руки.
– О, дура! Тим, милый, – расстроено зашептала она, – тебе больно? Ты слышишь меня? Тим!
Лена лихорадочно осматривала его, пугаясь его лица, его закрытых глаз. Шёпотом призывая его откликнуться, она прильнула губами к его лбу, нервным движением, порывисто гладя его по голове. Наконец, он внял её призывам и, вздохнув, открыл глаза.
– Как будто прошло сто лет. – Еле слышно произнёс он. – Сто лет назад на вокзале я уснул на твоём плече. И всё потому, что двести лет назад у меня вытащили деньги.
У неё зашлось сердце от его слов, и, глотая набегающие слёзы, она сказала:
– И за все эти двести лет ничего хорошего. Да ещё такой вот финал! Ты неправильную выбрал скамейку.
– Нет. Просто, наверное, так устроена жизнь, за всё надо платить.
– Платить? Да они просто... – она задохнулась, вскипев от охвативших её чувств. – Они сволочи!
– Лена... – произнёс он и замолчал, лёжа с закрытыми глазами. Она смотрела на него и ждала, сдерживая свой протест, чувствуя, что он не договорил.
– Они сволочи, не спорю. Но почему-то так получается, что платить всё равно приходится. Одни легко отделываются, другие... – он осторожно потянул в себя воздух, облизал пересохшие губы и с едва прикрытой фатальностью в голосе докончил, – Наверное, за слишком большое везение соответственно отдаёшь больший куш.
– Везение? О каком везении ты говоришь!
– Ты – мое везение.
– Ну да – везение! Мордобойка из-за засушенной бабочки!
Тимофей сдвинул свою руку и, не отрывая её от простыни, придвинул к Лене, попав в прижатое к постели плечо, и нежно погладил пальцами по шелковистой коже.
– Мы вместе платили по счету.
– О чём ты говоришь! Тим! Какой ещё счёт!
– Тот самый, по которому мы заплатили.
– Не-е-ет... – страдальчески непримиримо прошептала Лена, – никому и ничего мы не должны платить.
– Лена!..
– И, пожалуйста, не сравнивай меня с собой!
– Тебе досталось не меньше.
– Меня не били. – Её затрясло, она перехватила гладящую её плечо руку и прильнула к ней губами.
– Над тобой издевались другим способом. Тебя принуждали делать противное твоей душе, твоему естеству.
Оторвавшись от его ладони, она подняла на него глаза. Лицо его донельзя натянулось, и опять та тоска, что пугала Лену по пути сюда, появилась в его глазах. Глядя на него расширенными глазами, она поднялась с колен и села на край кровати, держа корпус очень прямо. Окинув его пристальным, пронзительным взглядом, Лена вдруг протянула к нему руку и мягко стянула с него одеяло.
– Лена, – забеспокоился он, – что ты собираешься делать?
Замерев, он смотрел на неё встревоженными болезненно горящими глазами, как она с зачарованным видом осматривает его, пробегая взглядом по всему его телу, сидя неподвижно, как статуэтка – живые лишь одни глаза.
– Тим, ты всё ещё любишь меня? –
