хорошо на крапленых картах.
В сущности, что такое Тимоня? Дяденька не от мира сего. Только вопрос: сей мир лучше и умнее или тот, из которого пришли Тимони? И вообще, кто для кого появился в сем мире на посмешище? Пока один, выбиваясь из сил здесь, квартиры зарабатывает, там другой спокойно перекраивает себе трусы из бельтинга. А по сути – оба одинаково благоустраивают свои жизни – и в юродивых дураках остается Виктор Петрович Лыков.
Конечно, Тимоня узнал Виктора Петровича. Кто из «лауреатов» не может знать бывшего зятя бывшего папы Шуры? Это настоящих пап Шур можно не знать для того, что бы потом было что вспомнить об усопшем. На настоящих ценник не повесишь, поскольку стыдно вывешивать такую мизерную цену. Другое дело – бывший. Уж он –то навертел за свою жизнь. Дальше – некуда! Слава справедливому труду – вовремя стал бывшим! А то – нате вам! Черезчур уж шикарно жить начал, когда кругом живут на зарплату.
Ну, а если в международном масштабе? Так в Южной Америке дети мрут с голоду, а в ЮАР вообще черт-те что творится: там негры организованными толпами для буржуазных эксплуататоров алмазы роют. Глубже копнуть - наверняка один такой южноафриканский есть у бывшего директора рынка, вероятно, Виктор Петрович его даже трогал. И это – когда в Южной Америке дети пухнутот недоедания.
Хватит, потрогал, Виктор Петрович! Ваша очередь прошла, дайте другим потрогать! На вас-то уже ценник повесили, уважаемый бывший зять бывшего папы Шуры. И никто иной, как Тимоня - комсомолец пионерского возраста и пенсионер, калеченый комсомолом.
Да, верно, Тимоня знал о Лыкове понаслышке, поэтому и злорадствовал, углядев в руках чемодан – как закономерную развязку пустых поползновений примака реализовать себя в условиях привычных для тещи рыночных отношений.
Где начинаются вокзалы, там кончается совесть. Если она еще была до входа в многонациональную утробу здания вокзала, если еще хило теплилась в тайниках собственной физиоструктуры.
Как правило, полноценные, серьезные ударники ком.труда, скромные и всяко разные граждане с отличными анкетными данными вдруг возле касс дальнего следования превращаются в круглых сирот. Круглые сироты – у них ни стыда, ни совести! А к сиротам Виктор Петрович всегда испытывал снисходительную жалость и боязливое любопытство. Даже в условиях, когда ему никто из очереди не грозился дать в морду и обрезать уши.
Очередь набухала с трех сторон – в единую дырочку кассы. Надо было удачно попасть в воронку, расслабиться и ввинтиться под давлением масс в самый эпицентр. Уже активно шли «разборки» и переклички:
« Граждане, куда эта очередь?»
«За мылом!»,
« Твою рожу никаким мылом не отмоешь!»,
« Да?»,
«Да! Киль манда, Караганда!»,
«Молкосос! Меня «кулаки» в ригах жгли, да и те не напугали, а ты еще молод!»,
« Меня там не было. Жаль. А то я, дедок, все качественно исполняю!»,
«Сделай милость, исполни качественно отходную на своих похоронах, сейчас я тебя утаптывать буду!»,
« Я тебя узнал, ты же – баран!»,
«Узнал. Ну, здравствуй, папа!»,
«Куда прешь, бабка, гастроном – за углом!»,
«Люди, чей парик под ногами?»,
«Дурак, это моя болонка!»,
« Хорошая..была собака, она и сейчас, как живая!»,
«Пропустите женщину с пьяным ребенком!» …
« К сведению граждан и встречающих пассажиров, поезд Ашхабад – Москва ко второй платформе третьего пути… опаздывает на два часа, до отправления поезда остается пять минут».
- Девушка, один – до Москвы, – спекшимся голосом выдавил Виктор Петрович.
- До Москвы нет.
- Тогда - до Сочи.
- Нет и не будет. Следующий.
- Тогда, хоть куда, – отчаявшись всмятку, решился Виктор Петрович, - хоть в Прудовск. Все равно мне не быть директором рынка.
- Плацкартный?
- СВ.
- Депутатскую карточку покажите.
Виктор Петрович сверху положил ещё три рубля.
С тремя уплывающими рублями причаливало прощание с городом, население которого приближалось к миллионному жителю. Представители Горкома уже дали распоряжение, а работники Горисполкома скрупулёзно и «потетельно» листали картотеки и анкетные резюме.
Уже проголосовали единогласно, что миллионный новорождённый появится в Центральном районе, ( по всем показателям именно этот район выполнил досрочно план года, а более тысячи работников трудятся в счёт надвигающейся пятилетки), уже из ста кандидатур (коммунистов, комсомольцев, беспартийных) осталось только двенадцать достойных, морально устойчивых, целенаправленных, и трое из них – с производства, на котором работал Виктор Петрович.
По слухам и досужим разговорам в день рождения миллионного жителя должны быть устроены грандиозные торжества – открытие трёх первых станций метро и магазина «Копчёные и варёные колбасы по сниженным ценам».
Вообще-то миллионный житель мог родиться и два года назад, но у строителей вгрызание в почву шло со срывами плана, были неполадки с обеспечением комплектующих, дважды проезжая часть уходила вниз на десять метров в гости к метростроевцам, и роженицам пришлось продлить срок беременности ещё на 20 месяцев. А ответственным лицам – припрятать ключи от новой квартиры, где по заказу местного телевидения намечено провести первый репортаж с семьёй счастливого рабочего, чьи грубые, натруженные руки внесли значительный вклад в успешное осуществление планов пятилетки.
Короче, Виктор Петрович предвкушал для своего пера неоглядное творческое раздолье и соответственные гонорары. Эх, судьба – индейка!
По длинной нити набережной гремели курсанты забойным шагом, и витала вкруг строя лихая бойцовская песнь. Не все слова пробивались на раздолье весеннего города, но смысл был понятен:
«Поехали, ва-ва-ва! Приехали, ва-ва-ва. А служба хороша!» и припев: «Эх, мать, ва-ва-ва! Эх, мать, ва-ва-ва!» Словом, пелось, дышалось, жилось. Так же, как и день назад, как всегда.
И так же, как всегда, т.е. день назад, казалось, что дел намечено невпроворот, а дело оставалось за малым: написать заявление по 31, без отработки, в связи с неожиданно открывшимся климатическим недугом – синдромом помидорной аллергии на почве афганской свинки, проставить штамп в паспорте об убытии из любимой жилплощади любимой тёщеньки, и свести счёты с одним вахлаком в шляпе, жившим где-то рядом с вокзалом.
Но дело в том, что сводить счёты Лыкову,- как бы мягче сказать, что бы не обидеть,- «рановато», поскольку «вахлак» в судьбу штыковой лопатой ещё не врезался, не влез обидой и бессонной ревностью. А не конкретных, обобщенных шляп по городу ходило, ездило, шевелилось видимо-невидимо. И сводить счёты авансом и наугад с кем попало – счетов не напасёшься.
Тимоня сидел на своем излюбленном месте. Над ним склонилась куча женской плоти с протянутой рукой. Тимоня ковырял пальцем по линиям дающей ладони и шёпотом предсказывал судьбу. А между тем успевал сладко улавливать токи от нависших над его головой безразмерных грудей, которые качались и гудели, как телеграфные столбы.
Виктор Петрович сказал:
- Уезжаю, Тимоня, в город Прудовск.
- С чем тебя и поздравляю, – парировал Тимоня, так и не взглянув на Виктора Петровича.
- В очередь! –предупредила куча, заподозрив блат в их отношениях:
– А ты, дед, не отвлекайся на всякую хренатень. Ты мне конкретно скажи: купит мне кто-нибудь песцовую шубу в этом году или не купит?
- Не народный контроль, чтобы очередь ко мне блюсти, – вскипел Тимоня, – купит тебе один айзер, купит, но после того, как ты ему подаришь фуфайку с номером на спине.
- А где такие продают? – не унималась куча.
- Это тебе в другом месте и другие люди скажут…
Виктор Петрович направился верблюжьей поступью к остановке троллейбуса, когда услышал, как предательски в спину ему Тимоня бросил:
- Эй, бывший зять, а хочешь сделку заключим на обоюдовыгодных условиях? Торопись, пока поезд в Прудовск не ушёл!...
Н Е М О Р Д О Й - В Г Р Я З Ь, Т А К Г Р Я З Ь Ю. - В М О Р Д У.
Опять с утра дождь. Мелкий и колючий, словно аллергическая сыпь на лице. Третий день к ряду не погода, а мерзость атмосферная.
Где это видано, чтобы март изощрялся ночными грозами и гонял над головами тучи в три этажа: под неподвижным, мясистым, стального цвета небом лениво шевелилось грозовое тело, налитое дождем, а над самой землёй неслась рвань облаков.
Всё вкупе называлось циклоном, контрабандным путём нарушившим девственные границы государства и проникнувшим из соседней страны в качестве подарочка синоптиков – народа щедрого на юмор, выдумки и прочие прикольные пакости.
Чёрт бы их побрал! А вдруг плохо скажется на озимых или яровых, или ещё каких-нибудь. Хотя бы немного о зерновых культурах синоптики думают? Чем они только у себя в институтах занимаются?
Сыпь дождя с ветром летела со всех сторон сразу. Пока дождёшься троллейбуса - основательно вымокнешь и задубеешь. Между тем поголовье на остановке заметно увеличивалось – до сорока и более – все алкали транспорта. Значит ещё проблема, кроме яровых и озимых, – без ущерба проникнуть во внутрь, что бы не оттиснули в хвост очереди или, не дай бог, не прижали к обляпанному грязью троллейбусу, отпечатав на его боку абрис тела в шляпе – как несмываемую память о жертве часа пик.
Но Валерий Вильевич Фрудко, гражданин шибко наблюдательный и глобально осторожный, знает один маленький секрет и держит при себе эту портативную тайну: один незаметный бугорок на проезжей части! Этот самый бугорок не мало нервов повытягивал у здорового поголовья. Да что там скромничать – нервные узлы, нервные центры вместе с позвоночными столбами!
А происходило обычно так: троллейбус резко тормозил возле остановки и по инерции взбирался на бугорок, – пассажиры кидались к ещё закрытым дверцам, расшвыривая по ходу и подминая хилых пережитков пенсионного возраста, женскую прослойку и неопытный школьный молодняк, – покачавшись нерешительно, троллейбус, обременённый законами физики, обречённо сползал вниз и предательски раскрывал створки в двух метрах от эпицентра пассажирской активности. После увиденного, иногда кто-нибудь сходил с ума, заболевал реактивным психозом – об этом смело можно говорить потому, что оставаясь на воздухе, они вслед ускользающим счастливцам подавали звуки, близко напоминающие паровозные гудки.
Итак, два метра - влево, здесь стоять упорно, не поддаваясь легкомысленному метанию толпы, и хитро маневрируя, заметать следы, уводить поголовье дальше от демаркационной черты.
Как –то в порыве нахлынувшей на него нежности и щенячей преданности, гражданин В.В. Фрудко поделился своей кромешной тайной с супругой. Та внимательно выслушала его, обтёрла платочком с лица мужнины слюни и сказала:
- Бугорочки, ямочки, рытвины, ухабы, колдоёбины… Не стыдно тебе? Вроде человек серьёзный, ответственный в быту, на пустяки не растрачиваешь себя - ребёнка, вон, сделал в часы досуга. А на работе шут знает о чём думаешь! Право слово – детский сад!
Для В.В.Фрудко это явилось неожиданной наглостью. Он не нашёлся, чтобы сразу и достойно ответить, резко обиделся и проследовал к себе в кабинет, где в едином присесте написал ровными и скучными строчками
