здоровье. Зачем им думать о том, чем они обеспечены. А Валерий Вильевич всегда ощущал недомогание: недостаток почитания и уважения к себе. Например, старый приятель, с которым нога в ногу и душа в душу сосуществовали, вдруг швырнул неприязненный взгляд, или поздоровался как-то вяло, без любви в глазах или усмехнулся не по делу.
Всё! Начиналось: выплывало из желудка к горлу, переворачивалось и заклинивало. В.В. Фрудко уже лихорадочно сопоставлял факты, подетально отщипывал и вычислял: какой из слухов, распространённый им о старом приятеле, мог выплыть наружу, и главное, кто мог указать на Фрудко – как первоисточник сплетен.
Думал, ломал голову бессонными ночами, и догадка приходила. А если этот субъект был ниже его рангом, начинал затяжную и коварную атаку против предателя – до победного, пока не втопчет, не унизит окончательно этого субъекта и… старого приятеля ( до кучи, чтобы больше вяло не здоровался с В.В. Фрудко).
Правда, надо признаться, бессонница у Валерия Вильевича была не каждую ночь. Были и минуты отдохновения, поскольку старых приятелей на пальцах одной руки можно пересчитать.
Что-то он расслабился, вытянул наружу сокровенное. Не к добру. Сокровенное не только словом, но и мыслью оскорблять - чревато различными нехорошими последствиями. Один знакомый в пылу откровения в присутствии Фрудко негаданно предположил, что если влезть и покопаться в душонке любого черезчур порядочного человека, выудить из него прошлое и приставить к уголовному кодексу, то этак годков 5-8 лишения свободы можно наскрести. Вполне… Сказал знакомый и через полгода отправился на пятилетку в места сожительства с порядочными гражданами.
Сколько их там, порядочных –то? «Вам лесник делянку выделил, которую и за пятилетку не вырубишь!» Вот и анекдотец сверкнул в памяти.
Валерий Вильевич на второй этаж к комсомолятам, как правило, являлся с подарком: каламбурчиком, анекдотиком, да и просто – с самим собой. А чем не подарок, собственно говоря? Там же, но в противоположную от комсомола стену был вмурован профсоюзный комитет из шести комнат. «Этаж отдушины», так трогательно и "комплиментарно" называл его Фрудко.
Он воткнулся в первый комсомольский проём двери и явил себя в «предбаннике» кабинета секретаря комитета комсомола Юлия, Юльгенса, Юльченчика. В предбаннике за печатной машинкой сидела секретарь-машинистка и, прищурив глаз, метилась указательным пальцем в клавишу.
- Ой, - сказала она увидев В.В. Фрудо, потому что всегда говорила «ой!» вместо приветствия, и, сожалея о том, что сбила прицел, вдруг доложила:
– А Юлий Фадеевич занят! К счастью, как всегда!
- Что значит, занят? – повернувшись в профиль к секретарше, сделал замечание Фрудко, - Это я могу быть занят, а секретарь может быть занят только одним – ожиданием того, что не занят ли я? Запомни, девочка!
- Ой, - сказала секретарь-машинистка, - запомнила, – и не попала пальцем в клавишу.
В.В. Фрудко заморозил на лице улыбку и вошёл в кабинет.
За сквозным, как взлётная полоса, столом сидел комсомольский актив Пылевого столба: во главе угла Юлий Фадеевич, справа от него – Сергей Залётный, слева - Соня-идеолог, чуть дальше – «страшный прапорщик» Слава, ещё дальше – Соня Маленькая и многие другие.
У дверей, склонив страдальчески голову, стоял «вьюнош» и ковырял ботинком паркет. Шёл приём в ряды молодёжной организации.
Сергей Залётный по праву первого зама изматывал с полчаса паренька своим необъятным кругозором.
Прищурив левый глаз, он хитро, исподволь, будто дипломат австрийского конного завода травил вопросы. Прищуренным глазом неустанно вёл наблюдение за носком ботинка, причиняющим ущерб казённому имуществу.
- Устав ты знаешь! Молодец! –усыплял бдительность вступающего в ряды Сергей Залётный и тут же замысловато оглоушивал:
- А вот скажи, чем отличается Жан Жорес от Жана Поля Бельмондо?
Круто задумавшись, и подогнав краску к лицу, «вьюнош» хлюпал носом и отчаянно ввёртывал ботинок в паркет:
- Мне кажется, - прибитым голосом шептал он, - это, фамилией, прежде всего.
Сергей Залётный докучал дальше:
- Хорошо, тогда наводящий вопрос: а чем отличается Евгений Онегин от Александра Грибоедова? – и по уши удовлетворённый вопросом, опрокидывался на спинку стула.Скрип паркета становился отчаянней. Свистящим шёпотом паренёк выдыхал:
- Мне кажется – фамилией, прежде всего.
-У меня вопросов больше нет. Считаю, что принять его в наши ряды можно. Проголосуем? – подводя черту, предлагал Сергей Залётный.
- Минуту. Есть ещё вопросы? – обращался к присутствующим секретарь: – Тогда, у меня вопрос. Скажи мне, ты учишься, как нам известно, в ГПТУ на отлично и, в общем, даже хорошо, а литературой ты увлекаешься?
- Прежде всего.
- А какие у тебя любимые книги?
Скрип прерывался – в кабинете воцарялась гробовая тишина и начинало пахнуть ладаном – и вновь возникал, ускорялся и усиливался.
- Разные, прежде всего, – лаконично и достойно отвечал вьюнош.
- Классиков мировых литератур читал? – вскрикивал с места «страшный прапорщик» Слава: – Кто написал «Му-Му»? Ну, живо, отвечай!
- Этот, как его, Ге-ра-сим, прежде всего.
- Фамилия! Фамилия классика! – настаивал Слава.
- Пургенев, прежде всего, - и выворачивал ногу так, будто отцовский танец твист выкаблучивал.
Сергей Залётный с опаской взирал на сверлильный аппарат выступающего:
- Пора заканчивать! – предостерегал он, - дело ясное, парень толковый, с царём в голове. Я думаю, вопросов ни у кого больше нет? Принять единогласно?
- У меня вопрос, – вдруг ожил гэпэтэушник и перестал ковырять паркет: - Вот в тресте все говорят: Мариец, Мариец. А что такое мариец - национальность такая или фамилия?
Все разом повернулись к секретарю и воззрились на него в молчаливом испуге. Юлий Фадеевич привстал от этакой наглости. В комитете учились ведь задавать вопросы, а не отвечать на них, прежде всего.
Немного почесав затылок, он правдиво и гордо ответил так:
- Вообще-то, Мариец – национальность такая, но у нас в тресте – это фамилия!
Юлий зажигательными речами в любой момент заседаний мог поднять и увести за собой массы. Но он этого не хотел, видит бог, и приберегал запас красноречия на мажорную концовку заседания. Если говорил - всегда точно, кратко, не куда-либо в космос, а конкретно – меж глаз. Массы вставали и шли следом, оглушённые простотой и доходчивостью слов, облизанных южным говорком Юлия..
На последних словах секретаря Валерий Вильевич удачно обнародовал себя перед комсомолятами. Непринуждённо, играючи - то ли в полу профиль, то ли в фас с полутенью.
Он спросил: - « Как живётся-можется?» – поздоровался с «активом» за ручку, с каждым отдельно, прочие сверлили взглядом его тыл. Не оборачиваясь, он и им бросил: « Героическому племени – тоже привет!»
Племя сурово молчало. «Вьюнош» долбал паркет.
- Мы здесь проводим очередной приём в ряды, – сразу пояснил Сергей Залётный, - присаживайтесь, проголосуем. У нас здесь имеется в наличии присутствия, между прочим, и представитель многотиражной прессы. Вот, некто Виктор Петрович, почти ваш земляк. Вы ещё не знакомы? – и Залётный показал куда-то за спину В.В. Фрудко
- Так что просим любить и жаловаться, – вставил шпильку страшный прапорщик Слава и замкнулся в себе на амбарный замок.
Вольностей Валерий Вильевич не позволял. Как гражданин и сослуживец, тонко излучающий из недр своих юмор и безгранично любящий его, Фрудко юмора со стороны не понимал и не принимал.
Однажды Слава имел хамство рассказать анекдотец: «Алло, это база? Кто говорит, Фрейман? Кто? Иванов? Так это что, военная база?» - примерно в таком духе.
Валерий Вильевич моментально проявил бдительность и соответствующим образом, в соответствующие инстанции отослал соответствующую записку:
«Вячеслав Куляшёв заведомо ложно порочит строй и стрижёт на нём купоны. Я, как честный и возмущённый пролетарий с интеллигентским уклоном, заявляю: до каких пор мы будем закрывать глаза, затыкать уши и сталкиваться с негативными элементами? Элементы, прошу, читайте не как батарейки к радиоле, а как субъект фривольного типа. Яблоку от них некуда упасть! Почему яблоки на рынке стоят три рубля (их мало), а негативные элементы ничего не стоят (их хоть одним и другим местом ешь)? Прошу принять меры! Добросердечный желатель».
По логике вещей человек с высшим образованием такую ахинею написать не мог. Именно поэтому Валерий Вильевич и написал, будучи уверенным, что меры незамедлительно будут приняты.
Отреагировали молниеносно и меры приняли, но страшный прапорщик Слава видимо ещё многого не осознал и продолжал мешать жить честному пролетарию с интеллигентским уклоном. Нате вам, выкусите, на фиг!
И когда Фрудко позволил себе развернуться и оценить намётанным оком представителя местной прессы, его лицо от мыслей отдавало ещё кислятиной. На всякий случай он протянул вяло руку первым:
- Новый птенец из гнезда Мисюковой? – презрительно бросил он и почувствовал приступ изжоги. Не было, и вдруг возникла! Мелкими перебежками и рывками она кралась от печени и расползалась по горлу.
Журналист глянул затравленно на спадающую виселичной верёвкой над головой руку. Привстал, из правой руки переложил карандаш в левую, где трепыхался раскрытый блокнот, потом закрыл блокнот и положил перед собой, потом подумал, взял блокнот в правую руку, достал карандаш, переложил блокнот в левую. Потом присел, потом всё сложил в кучу и резко отодвинул от себя. Потом отвёл протянутую руку и, тужась, простонал, точно из кустов:
- А вы – старый петух, выпавший из того же гнезда?
Знакомство состоялось.
- Ну и фрукт, запечённый в сахаре, скажу я вам, этот самый журналист. Где его Мисюкова подобрала? – оценил В.В. Фрудко, когда скромно потупившись, прочие комсомольцы разбрелись из кабинета по своим углам:
– Чует моё сердце – субъект не нашей среды. Он ещё много всякого наворотит у нас, если его, конечно, оставить без неусыпного контроля и чуткого руководства.
- Чёрт его знает, – с многозначительностью ответствовал Сергей Залётный, – рожа у него неприятная, чересчур уж любопытная. Но ты же знаешь контингент Мисюковой – безобидные букашки, правда, про этого у меня есть кое-какие пикантные подробности.
Валерию Вильевичу нравилось разговаривать с Залётным. Что-то у них было общее. Залётный умел себя преподнести. Он в приватных беседах ловко и ненавязчиво подчёркивал, что обо всех знает больше, чем следовало, даже больше тех, о которых он знает. По роду разнообразной деятельности он просто перегружен информацией, но по роду своей чести он, как айсберг, информированность демонстрирует лишь на одну восьмую, остальное тайной погружено под язык.
На самом деле Залётный вообще ничего не знал. Ему некогда было знать по роду своего семейного положения. Существо его было забито другими мыслями: где бы, кого бы, как бы надуть, купить на грош пятаков и от малого отломить много, но в рамках законности, естественно. Он был обладателем завидной для современной кучки молодёжи черты – всё подряд тащить в дом. Целиком, оптом, по частям, в розницу. А поскольку
