заявление на развод.
«Наш бугорок сегодня злой, опять ему не повезло», - читала за дверью на сон грядущий сыну супруга. И это в то время, когда В.В.Фрудко приводил веские доводы о семейно-бытовой несовместимости в своём заявлении? Как она могла, как могла, а?
Позже, каким –то замысловатым образом прозвище просочилось в сплочённые ряды его сослуживцев.
Супруга, конечно, долго не мучилась в догадках и узнала о существовании заявления . Валерий Вильевич без лукавых намёков сам напрямую постращал немного её вынесенным им приговором. Но слегка пошурша извилинами, супруга, на правах матери и во исполнении закона о сожительстве, хладнокровно залезла в стол к В.В.Фрудко, в пыль затёрла черновик заявления, а оригинал запечатала в конверт и отослала в Организацию Объединённых Наций, в отдел по правам человека, тем самым вскрывая перед КГБ истинную гнилую сущность В.В.Фрудко, и страхуя семейный очаг от мужниных бзиков.
Домашнее отбывание для Валерия Вильевича с того момента превратилась в сущий ад. Болезненнее и мощнее ударов В.В.Фрудко никогда ранее не получал, чем негаданное открытие: жена оказалась в данной ситуации умнее и практичнее его, и что самое ужасное – ни сколько не стыдилась этого.
Помимо прочего, она чутко реагировала, фиксируя его настроение, и своевременно принимала контрмеры.
Вот до какого беспредела докатилась! Против кого, против иппоинтеллектуала! Как могла? Сама же себе роет яму. Забыла, кто она? Обыкновенная торгашка, дочь обыкновенного торгаша, пришибленного печкой во времена кукурузного синдрома.
Это же он, он, Валерий Вильеввич, снизошёл, соизволил взять её в жёны. Посочувствовал, так сказать, сжалился по расчёту. Но право голоса, даже из жалости не давал ей. Как могла?
Как-то во время завтрака, когда он мучительно искал повод, чтобы обидеться на жену и в обиде всыпать по первое число (так, мол, и так, и чтоб знала своё место, больше не выпендривалась) она уже предусмотрительно молчала в глубокой обиде, загребая неэкономно столовой ложкой гречневую кашу.
«Как принимает пищу! - злорадствовал Фрудко: – Она ведь целиком, до самого мизинца засовывает ложку в рот, зондирует прямую кишку, что ли?»
- Не чавкай, – сказал он жене.
Не зло, не обидно, с воспитательной только целью. Она ещё спросила:
- А что такое?
- Тараканы от соседей сбегутся.
И только. Обычно сказал, не хлёстко, по- свойски, в общем, сказал.
- А-а-а, – ответила она, – это тебе показалось, опять, наверно, на бугорке поскользнулся: и тараканы соседские - в глазах.
Каша изо рта Фрудко полилась лавой. Представляете, какая температура была у него внутри. Он накалился до бела. То, что долгие годы в нём неприкосновенно лежало студнем, вдруг забурлило, вскипело возмущением, да так паром с гречневой кашей и вышло. Слов не было, одна каша.
Короче, поведение жены сделалось нестерпимым. «Надо бы срочно разработать и принять соответствующие постановления и ряд воспитательных мер, направленных на подавление антидомостроевских явлений и эмансипационных предрассудков. Вот так, дорогуша! Никак иначе!»
Из-за поворота подкрадывался троллейбус, высекая рогами с треском огни из неба. В.В.Фрудко очнулся. Прудовск маялся дождями, пахло прелыми помоями, весна головой билась о порог.
Рядом топтался сутулый мужичок в ермаке, белых брюках, войлочном ботинке «прощай молодость» и шапке времён Ягоды с право-троцкистским блоком. Через плечо с аккуратной лихостью была перекинута полевая сумка, сшитая из кирзового сапога с металлическим носком. Другой выставлялся из брючины.
Мужичок щупал и перекатывал двумя пальцами подол пальто В.В.Фрудко и восторженно цокал языком.
- В чём дело, гражданин? В глаз захотел, что ли? – спросил не то что бы грубо, но прямо и принципиально Фрудко.
- Хорош мундирчик, – позавидовал мужичок. – Одним словом - фактура! Такой не то, что марать, носить жалко! А Тимоня цену одежде знает - будто бельтинг на ватине. Крашеный, не ношеный и в чулан заброшенный.
Троллейбус заскрипел тормозами, и мужичок сиганул следом за уплывающим транспортом в гущу пассажиров.
«Стоять упорно, не поддаваться панике!» – скомандовал себе Фрудко.
Троллейбус проплыл мимо (так, так – всё по плану!), соблазнительно пронёс перед носом дверцы, покачал задом и прочно замер двумя шагами правее привычного. Дверцы распахнулись. Сзади охнуло, зашевелилось, впился угрожающе в бок чей-то локоть.
Сперва Фрудко плавно, будто волной оттащило чуть назад и в сторону, замерло, и с оттяжкой, могучим русским размахом впечатало смертельно в боковину транспорта. После такого не живут! Фрудко успел подумать: «Бугорка-то нету, вот те раз, неужто жена его срезала?», затем раскинул руки и квашнёй расплылся по тротуару.
На него наступили. Потом ещё раз наступили. Потом наступили и потоптались. Потом он увидел мужичка в армяке. Мужичок через окно троллейбуса кривил рожицы, демонстрировал, будто он перетирает пальцами, щупает подол его пальто, качает головой и цокает языком.
«Провокация! Эта рожа армячная, должно быть, куплена женой. Всё! Кровная обида!»
Потом В.В.Фрудко полежал ещё немного, поднялся и пошёл переодеваться домой.
На работу он опоздал. Впервые. Не запланировано опоздал, не имея на это веских причин.
Прискорбно, что в городе Прудовске все обо всех всё знают. Более прискорбно, что знают даже то, что ещё не произошло. А как известно: не только и не столько человек создаёт о себе мнение, сколько мнение создаёт человека, т.е. делает из него то, что он заслуживает. Процесс взаимопроникающий.
Например: есть мнение, что гражданин такой-сякой должен упасть и сломать себе шею. И если он не рухнет, подкошенный мнением, то он самым подлым образом пойдёт против общественного мнения. Или, не дай бог, упадёт и шею не сломает. Это вдвойне плохо. Значит, гражданин заигрывает с общественным мнением. Значит, гражданин двуличный, себе на уме, прохиндей. С ним – осторожно, он может, падая, и товарищу подножку поставить или умышленно увлечь за собою мордой в грязь, цепляясь непроизвольно и вопреки мнению.
Непредвиденное падение совсем выбило из колеи Валерия Вильевича Фрудко. Ладно, если бы он работал где-нибудь в сапожной мастерской или грунт копал, но ведь он относился к элите Прудовска.
Его стол и стул размещались в центральном здании города, десятиэтажном красавце о престижности и важности которого и говорить впустую нечего. Центр культуры и трудовой доблести всей округи и близлежащих населённых пунктов – вот что такое Пылевой Столп, вот что такое централизованное управление треста Спецстроя. Место, где люди присутствуют с репутацией, незапятнанной незапланированными падениями.
Вызовут! Наверняка вызовут! И вынесут: «Упал? Почему упал? Почему не предупредил заблаговременно вышестоящие инстанции?. Та-ак. Это не объяснение. Не крепко держитесь на ногах. Вообще стоять на ногах не можете. Не хорошо, своим аморальным поведением вы накладываете грязное пятно на лицо всего любимого треста, вместе с прилегающими населёнными пунктами. Есть предложения: вынести на вид, уволить по ст.33 пункт 8 и дело передать в прокуратуру. Упал, видите ли! Если каждый возьмёт в привычку падать, то кто на работу станет ходить?»
В половине одиннадцатого, когда В.В. Фрудко как штык сидел на рабочем месте, зазвонил телефон. Голос прошуршал в трубке:
- Хороший был мундирчик, пальтишко в бёдрах приталенное, износу ему не было, - и озадачил в финале короткими гудками.
Значит, в тресте уже было известно.
Ах, этот врождённый страх. Он всегда боялся телефонных звонков. Вздрагивал и холодел ногами, после в них ещё долго щипала «газировка» - патологический испуг с последствиями неудержимой икоты.
Обычно приговоры в тресте выносились по телефону: в двух словах, молниеносно и «свой в доску» превращался в субъекта «с воздуха», просителя, случайного прохожего. Кому, как не Фрудко знать о необъятной любви руководства к резким метаморфозам. Сам неоднократно с высочайшего позволения сообщал приговор.
Взял трубку внутреннего телефона, трижды крутанул диск и вслушался. И затем:
- Фрудко звонит… я говорю, Фрудко звонит, повторяю – Фрудко, да, Фрудко. Фрудко – это я. Я и звоню. Как откуда? Отсюда. Отсюда – это со своего рабочего места, на девятом. Что? Почему не на пятом? Потому что – на девятом, бросьте валять Ваньку. Алло, алло, кто говорит? Какой Ванька? Я куда звоню? Всё правильно, я уже говорил – Фрудко звонит. Как какой? Э-э, чёрт, Валерий Вильевич Фрудко. Что за тон – «ну и что!». Я по делу звоню, по важному делу. Да бросьте вы! У вас-то откуда могут быть важные дела! Да Фрудко я, Фрудко! Срочно Бундыка к телефону! Не понял, почему – не у вас? А где он? У меня его нет! Поэтому вам и звоню. Что? Как вышел только что? Так какого лешего сразу не передали ему трубку?
Отшвырнул в отчаянии аппарат и процедил:
- Свиньи! Все! Ну, Бундык, побегаешь ты у меня, полижешь мне подмётки, мой кредит ещё в силе!
Первая оригинальная мысль - позвонить Храпезникову и намёками, а если не поймёт, напропалую:
«Бундык – человек лишний в его отделе. Или Фрудко, или Бундык, двум не усидеть в крохотном кабинете – дышать нечем, воздух испорчен, а между тем, по стране и за рубежом идёт серьёзная кампания за сохранность окружающей среды и чистого воздуха. Донесём, так сказать, чистый воздух подрастающему поколению работников стройки! А без чистого воздуха будущие кадры гибнут. Разве Храпезников против кадров?...
Нет, на счёт кадров позвонить лучше в отдел кадров. Однако и здесь звонок может оказаться опрометчивым: с прошлой своей просьбы он ходил в должниках у кадровиков. Какой-то мизер, а не просьба. Пообещал коробку конфет, в случае успешного исхода. Просьба успешно была исполнена и, разумеется, быстро забылась, а коробка конфет осталась висеть долгом».
Вообще, если серьёзно призадуматься и посчитать, что случается крайне редко, да и то у окошка кассира в день получки, то окажется, что Фрудко в тресте был всем чего-то должен, поскольку на обещания он был человеком настолько щедрым, на сколько неисполнительным. Поэтому и считал, что все ему чем-то обязаны. Может быть тем, что он вот такой, весь из себя безгранично положительный, к тому же ещё и зализанный дамским вниманием. Он убеждал себя в том, что женщины при виде его млеют, но умело скрывают это. Кроме него об этом знал ещё один человек, но почему-то в пику Фрудко распространял по тресту обратное.
Бундык крадучись проник в кабинет и притаился за своим столом. Вид у него был ленивого и усталого пса, который свыкся с тем, что в целях воспитания его надо бить по три раза на дню, но благосклонный хозяин щадит его только из-за хорошей родословной.
В руках он теребил газету закордонного производства и набитый строчками, замусоленный клок бумаги. Он тихо спросил, будто в умилении заплакал:
- Вы, Валерий Вильевич, меня искали? Я, как узнал, быстрёхонько к Вам.
- Ты что же, дружок, скрываешься от меня? – на вопрос конкретным вопросом хлестанул Фрудко: – Ты, Анатолий Янович, эти штучки-дрючки демонстрируй в другом отхожем месте, а здесь – работа. Работа и работа – прежде всего. Ну,
