Желания были так многочисленны и, вместе с тем, осязаемы и просты, что однажды случилось неизбежное: они воплотились. Юноша, прекрасный, как бог весны, появился в древнем Утгарде и покорил сердца всех его обитателей. Он смотрел на них кроткими глазами и говорил, что именно утгардцы ведут самую достойную жизнь, ибо жить надо просто: сытная еда, добротный дом и немудрящее веселье. А все иное – гордыня и безумие. «Тот, кто отвел взор свой от звезд и приник к земле, истинно мудр, – говорил отрок. – Ибо по земле ходим, и ей принадлежим. И тот, кто не простирает взора своего дальше порога своего, истинно знающ, ибо лишь в доме знаешь все, за пределами же дома начинается ловля воздуха и собирание пыли». И за эти слова юношу любили еще больше.
Его прозвали Бальдр – Господин. За ним ходили толпы и любовались на солнечный лик. Через три дня после того, как Бальдр появился в столице Утгарда, врата ее закрылись.
Бескровные губы трогает ироничная усмешка. Как все воистину обманчиво! Зло, притаившееся за вратами Утгарда, представляли по-разному, но всегда жутким, отталкивающим и жестоким. Ведь это под его покровом плодилась нечисть на заброшенных землях, ставших Пограничьем, это оно посылало в миры стаи троллей и нежити. Кто бы мог вообразить, что зло столь прекрасно! И какое же это зло? Просто воплощенная мечта переевшего воображения. Вот эта мечта и разрушит мироздание, под умиленные славословия своих жертв. Разрушит, даже не ведая, что творит. Свято веря в свою правоту и убеждая в ней смертных. Да разве только смертных? Похоже, лишь асы да горстка нынешних утгардцев не купятся на всеобщее счастье, но что они могут против такой понятной ВСЕМ мечты? Есть только один выход: пока эта невинная рука не отворила Врата изнутри, Бальдра надо убить.
Ничто в зачарованном Бальдром Утгарде не дерзнуло бы повредить воплощенной красоте. И лишь лаувейя, с ее колючим стеблем и нежными цветами, не давала клятвы оберегать милого отрока. Она впервые расцвела на заброшенных землях Утгарда после того, как Врата закрылись. Но, тот, кто метнет в Бальдра стебель лаувейи, не должен уронить ни одной слезы по тому, кого, кажется, невозможно не любить. И да, прибавил Хель с чуть заметной ехидцей, сразить Бальдра может только утгардец и только, если он будет совершенен как бог. А где же ныне найдешь бога среди смертных? [/i]
ВЕТВЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
Солнце исходило злым жаром. Оно напоминало огромный белый глаз, высматривающий с высоты, не нарушает ли кто заведенный порядок. Кажется, и впрямь порядок нуждался в восстановлении: на белой скале, из тех, что окружали сияющий таинственным светом мертвый город, проступало черное пятно. Солнце сосредоточилось на том, чтобы выжечь его, стереть с ослепительной чистоты белого камня. Но это ему не удавалось. Воздух плавился от жара, стекал дрожащими струйками с нахохлившейся фигуры в черном плаще, обжигал бледное лицо с неподвижным взглядом и бессильно спадал к ногам, у которых лежал мертвый Лекко.
Локи потянул плащ у горла. Почти неосознанный жест, ни на миг не оторвавший оцепенелого взора от яростно сверкавших на солнце городских ворот. Это было единственное движение за бесконечно долгое время, пока он сидел на меловых камнях, подобный стервятнику, терпеливо наблюдающему за агонией того, кто умирает от жажды или потери крови.
Вдруг его ноздри расширились и жадно потянули раскаленный воздух. Взор ожил и устремился вниз, на распластанного по земле утгардца. Асгардский изгнанник перевернул тело на спину. Огненно-рыжие волосы Лекко посерели от пыли, глаза закрывала плотная повязка. Локи еще раз скользнул взглядом по мертвецу и вытянул правую руку в сторону закрытых Врат. От светившихся в жестоком солнечном свете пальцев оторвалось пламя, закрутилось в такой же белый, как все вокруг, шар и ударилось в вырезанные на утгардской стали руны.
Врата раскрылись.
Они открывались бесконечно медленно и бесшумно, и пропитанный солнцем воздух закручивался в пылающую воронку между расходящимися створами.
Локи поднялся со своего наблюдательного пункта, неумолимый, страшный и неправдоподобно огромный.
– Бальдр!
Его голос звучал как приказ. Город ответил молчанием. Из полностью открывшихся Врат доносился лишь свист суховея. Сверхъестественный свет над древней столицей Утгарда исчез.
Локи толкнул ногой мертвого сына Ярме. Тело не удержалось на пологом, словно отполированном, откосе и покатилось вниз. Локи спускался вслед за ним, снова неотрывно смотря на притаившийся город. Тело остановилось у самых Врат.
– Бальдр! – снова выкрикнул приемный сын Одина.
Снова молчание.
– Ты проиграл, Бальдр! – хрипло рассмеялся Локи, проведя языком по пересохшим губам. – Выйди и поклонись своему царю!
Засиял нежный свет. В его лучах из Врат вышел юноша в белой одежде. Он чуть не споткнулся о тело и замер, словно не веря своим глазам.
– Ты убил друга! – печально произнес он. – Предал того, кто верил в тебя, верил вопреки всему! Зачем ты завязал ему глаза? Не мог вынести последнего взгляда?
– Он сделал свое дело, – жестко ответил Локи. – Довел царя до Врат. Больше его служба мне не нужна. А смерть… когда-нибудь он все равно бы ее встретил. Какая разница – чуть раньше, чуть позже. Теперь мне нужен ты! Поклонись своему царю и отдай город, и я найду, как помочь тебе!
– Поможешь так же, как ему? – юноша кивнул на тело. – Ты никому не можешь помочь. Осознай это, и, быть может, смогу помочь я. Хотя думаю, уже поздно.
– Тогда бейся со мной, – тонким, срывающимся от злости голосом закричал Локи. – Бейся, иначе я войду в город!
Бальдр ответил кроткой улыбкой.
– Хотя ты и отворил Врата, самозваный царь, но в город войти не сможешь, – покачал он головой. – Пока я жив, не сможешь. А Бальдра тебе не одолеть. Никакое зло не может меня коснуться.
Вместо ответа Локи сделал резкое движение, и в юношу полетел огненный шар. Коснувшись груди, он рассыпался бессильно шипящими искрами. Обезумевший от ярости Локи бросился на Бальдра и вышвырнул его из Врат.
Бальдр отлетел, ударившись спиной о жесткую, изгаревшую на солнце почву. Он не успел подняться, как Локи очутился рядом, рывком приподняв так, что ноги юноши оказались над землей.
– На колени! – сквозь зубы процедил Локи и вновь бросил Бальдра на землю.
Бальдр упал на колени. Но из этого положения он напал на противника, заключив в неожиданно железную хватку его ноги. Оба покатились по земле, сжимая друг друга в объятиях, что крепче любовных.
Борьба длилась недолго. Бальдр оказался сильнее, чем можно было предполагать, да и Локи, видимо, совсем обезумел, а безумство, хоть и прославляется в песнях, но в бою проку от него мало. Вскоре светлый юноша придавил Локи к земле и, поднявшись, наступил ему ногой на грудь.
– Я же сказал, – проговорил он с прежней невинной улыбкой. – Ты меня не одолеешь. Одолеть может лишь тот, кто смертен и бессмертен одновременно. А такого нет.
– Уже есть! – улыбнулся в ответ Локи. – Повернись!
Что-то в его глазах заставило юношу подчиниться. Бальдр повернулся.
В городских воротах стоял Лекко. Глаза его по-прежнему были закрыты повязкой, в руках он держал лук. Тетива зазвенела в горячем воздухе. Бальдр пошатнулся, смотря расширившимися глазами на ожившего утгардца. Из груди юноши хлестала кровь. Бальдр упал.
А Локи поднялся.
– Наступать на поверженного врага – сколько позы! – фыркнул он. – И нисколько ума! Во всех Девяти мирах покупаются на самые простые уловки!
– Что… – задыхаясь, проговорил Бальдр. – Что это?
– Лаувейя, – почти приятельски сообщил Локи. – Этот цветок нежен и колюч. И смертелен для тебя. Он вырос после твоего договора со всем, что принадлежит Владычице. Лаувейя цветет только для Изначального, и никому другому никаких клятв она не давала. А тот рыжеволосый молодец, чумазый как мидгардский пастух, – сам Изначальный. Бессмертие, заключенное в смертную оболочку.
– Но ты… – потемневшие глаза Бальдра остановились на Локи. – Почему ты? Мне сказано, что зло бессильно, когда я…
Бальдр затих. Дыхание его остановилось.
Локи наклонился над ним и вынул из груди тонкий колючий стебель, ставший темно-красным от крови. Он уже не выглядел сверхъестественно огромным. Черный плащ исчез, уступив место привычному кафтану с зелеными отворотами. Светло-голубые глаза светились чистотой и покоем.
–Кто сказал, что я – зло? – спросил он мертвого Бальдра.
***
– Хорошо ты придумал с повязкой. Иначе у меня не хватило б духу выстрелить. Или слеза помешала бы.
Лекко смотрел на обескровленный, но по-прежнему прекрасный лик.
– Никогда бы не подумал, что причина Рагнарека может быть так удивительно красива, – проговорил он. – И так… трогательна.
– Рагнарек – слишком сильно для него, – Локи отошел к Вратам, изучающе разглядывая руны. – Бальдр погубил бы миры тихо. Отнял бы у их обитателей память, а с ней – веру, мечты, надежды, любовь. И желание сражаться, кстати, тоже.
– Зачем ему это? – Лекко все еще смотрел на убитого.
– Он хотел счастья. Одинакового для всех.
– А если его счастье не приняли бы?
– Большинство бы приняло, – Локи провел ладонью по рунам на Вратах. – А такие, как ты, – их растерзали бы во славу Бальдра. Толпа счастливых опасна так же, как и толпа несчастных и обозленных. Может быть, даже опаснее.
– И он согласился бы на такую жертву?
– Конечно! Он ведь для нее и пришел – для толпы.
– А нечисть? – вспомнил Лекко. – Всегда считалось, что нечисть Пограничья – порождение зла за Вратами. Выходит, это неправда?
– Правда, – ответил Локи. – Бальдр вызвал к жизни нечисть, чтобы миры устрашились и, устав воевать со злом, и тем охотнее приняли бы то, что принес он.
Локи оторвался от созерцания рун, подошел к Бальдру и поднял его на руки.
– Войдем в город, – предложил Друг волков.
– Ты открыл Врата, – ответил Лекко. – Тебе входить первому, царь Утгарда!
– Вход достаточно широк, – возразил Локи. – Хватит для троих.
И они вошли в Утгард втроем – приемный сын Владыки асов, младший сын правителя Утгарда и мертвый Бальдр. Они проходили мимо домов, и дома оживали. Отворялись двери, распахивались ставни на окнах, из окон выглядывали удивленные, протиравшие глаза горожане. Люди выходили на улицы, и лица у них были другие, чем те, с которыми они заснули сном небытия. Нормальные человеческие лица, с которых сошло самодовольство, и в глазах не зияла пустота. Вокруг носились дети, воздух был переполнен их голосами. Зной ушел. Солнце из белого превратилось в золотое и струило мягкий свет в прозрачно-голубом, как бывает весной, небе.
Кажется, никто из обитателей города их не видел. Но Лекко чувствовал, что никогда еще не был так счастлив. Может быть, настоящее счастье он испытал впервые именно
