да-да, - понимающе Дядя Балдей прижал палец к губам: - Молчу, прячусь, живым не сдамся.
В темную и душную ночь трудно угадать необходимое вливание промилле алкоголя в кровь. Пол литра на четверых – слово умное в разговор вставить не успеешь, а литр – уже не сумеешь.
Дед с тестем трескали яблоки с хлебом и плохо понимали – закусывали они выпивку или запивали еду.
Зная по наслышке о причинах гибели нескольких субмарин в Первой Мировой войне, и незапланированных взрывах в угольных шахтах, я тактично отказался от традиционной закуски и больше налегал на укроп.
Дядя Балдей вообще никогда не закусывал и возмущался недалекостью жующих:
- Чего мускулы на роже напрягать лишний раз. Наедимся – пить не сможем.
Медленно, но упрямо набирая скорость, отплыл в сторону стакан, лица собеседников повисли на кронах вековых берез под хороводом жиреющих звезд. Одна из них, особенно наглая, мерцала как светомузыка на танцплощадке и вызывала холодными, раздражительными лучами рвотные спазмы.
А рядом, из мерно текущей речи всплесками иногда пробивалась бытовая мудрость:
- В Гортоп антрацит завезли. Надо бы успеть – то одна пыль останется. Намучаешься зимой топить.
- Новокузнецкий? Качественный продукт.
- У него и пыль-то качественнее, чем у Донбасского.
- Донбасский – тоже неплохой, если его сверху брать и не в Гортопе, а прямо из вагонов.
- Неучтенный - лучше.
- Чем же неучтенный-то - лучше?
- Тем, что – бесплатный.
- За транспорт все равно платить.
- Чего за него платить? К трактору – прицеп, и айда! – на железку!
- Далеко ведь, километров тридцать. Растресет.
- Уголь?
- Тебя!
- Меня не жалко. За неучтенный и потрястись будет только в радость.
- Трактор я дам тебе, путевку выпишу, прицеп сам возьмешь возле зернохранилища и сделаешь две ходки.
- Ну, это – как положено! В какую сарайку выгружать?
- Чего – раньше времени? Сперва привези, потом спрашивай.
- Я еще двух грузчиков у Гарлуши возьму. Ах, черт, чуть не забыл, он же сегодня утонул. Или уже вчера? Который час с минутами?
- Рано. У Фюлеров еще свет горит.
- У фюлеров всю ночь горит. Им без света нельзя. Они в темноте друг друга перетопчут, потому что спят вповалку, вместо хлеба жуют мочалку. А, все равно, даже при свете у них каждый год рождаются дети. Ни стыда у них, ни совести, вот начало моей повести.
- Отец, ты за что на Фюлеров стихами взъелся?
- Надоело, - из последних сил, приподняв голову, признался я. – Устал переводить вашу изысканную речь на нормальный матерный русский язык. Извините, но так хотелось сказать вам что-нибудь умное, что челюсти свело.
- Ну вот, - сказал с сожалением дед, - опять Синоптик перебил. Забыл: почему я на Фюлеров-то взъелся?
Небо закипало звездами. Наконец-то беззвучно хвостом махнула комета, но мне очень хотелось, и я расслышал ее раскаленное шипение. Космический холод застрял в пределах видимости.
- Слаб Синоптик, - опечалился дед.
- Я бы даже сказал - немощен, - подтвердил Дядя Балдей.
- Чего вы накинулись на зятя? Ему время нужно, чтобы акклиматизироваться. Приживется – окрепнет. Тогда и шпыняйте. Я дочери верю: она плохого мужа себе не выберет.
- Удачный выбор дочери, Егор Борисович. В твоем зяте всякого добра – больше центнера.
- А ты за голову его не тяни, перехватись удобнее за подмышки, будет легче.
- Конечно, тяжелый. Вперед ногами его несете, как покойника. Тут от одной мысли потяжелеешь.
«Милые, чуткие люди, - подумал я, - а какие заботливые! Не очень старательные, правда. Мой копчик о ступеньки отбили и плечи поцарапали. Но в целом, генеральная репетиция по перемещению безжизненного тела родственниками в экстремальных условиях, прошли успешно».
- Провоцировать будем? – спросил дед.
- Очумел, что ли? Самогон расходовать неизвестно на что, - возмутился Дядя Балдей.
- И как мы еще узнаем: алкоголик он, или по неопытности с трех рюмок свалился? Надо бы оставить в изголовье полстакана первача, - предложил дед. – С утра потянется, значит, больше никогда не нальем, не потянется – будет чему научить Синоптика.
- Моя дочь плохого мужа себе не выберет, - повторил тесть.
- Тут еще подгадать нужно, чтобы муж был хорошим и зять породистым, - сказал дед, сильно сомневаясь.
- Я верю, что твой зять, Егор Борисович, породистый, но, в любом случае, изводить на него градус не стоит.
Превозмогая дрему, набрался я смелости, чтобы упрекнуть родственников, мол, довольно меня проверять на вшивость, но уже не хватило сил.
Беленым потолком прикрыли мне бесконечное небо. От чего сильнее меня затошнило, тяжелое дыхание забилось в замкнутом пространстве, и я почувствовал себя брошенным в погреб. Копчик ныл, плечи чесались, затылок пульсировал: все признаки предстоящей расправы надо мной были выявлены, отсортированы, взвешены и прикреплены к обвинительному заключению.
Не обязательно ставить внутривенный укол от тараканов в голове. Я в глубине души понимал, что эти тревоги порождены пьяным сном, но даже во сне я надеялся на снисхождение.
Во сне явился дед и заставил меня спуститься в лог, чтобы любоваться там разливом речки Малая Хрячка.
Какие могли быть разливы Малой Хрячки, если соседняя, Большая Хрячка в весеннее половодье, как ни тужилась, но из ручейка - с талыми нефтепродуктами от автомагистрали и органикой из свинофермы - в речушку разрастись не могла.
А от Малой Хрячки остались лишь сгнившие деревянные мостки и пересказы внуков очевидцев, что когда-то, во времена графа Ошметова, ходили всем селом на Малую Хрячку забивать баграми огромную рыбину крокощуку или щукодила, которая охотилась на овец и нападала на мясистых, не женатых парней.
Рыбину поймали, забили и съели всем селом, но она успела неизвестно где отложить яйца. А из них вылупились русалки.
Дед одну такую русалку видел. «Очень страшная, на Куквана похожа», - утверждал дед. Кукван, в свою очередь, тоже видел русалку и говорил, что она чем-то Коммунистика ему напомнила, но сзади была – вылитая Дядя Балдей. Дядя Балдей только ухмылялся и спрашивал себя: «Не дети ли это тех семи школьных работниц, которые Пердяка уже более семидесяти лет ожидают под мостом?»
Цель, преследуемая дедом, читалась легко. Увидев разлив Малой Хрячки, я также быстро должен был поверить в существование русалок, как русалки убедились бы в том, что еще сохранились по остаточному признаку странные двуногие существа, отвергавшие неизвестную им природу или считавшие неизвестную им природу предрассудками и суевериями.
Абсолютно точно известно, что русалки знали о повальном атеизме, захлестнувшим страну во времена диктатуры пролетариата. Поэтому чувствовали безнаказанность, когда нагло хватали за гениталии и тащили под воду ничего не подозревавших, здоровых ребят – гордость российского генофонда.
Для официальной же случки русалкам время было отпущено на ночь перед Ивана-Купала. И сельским мужикам приходилось затемно перед праздником тащиться на пруд, чтобы отбывать там повинность.
Дело в том, что местный, великопрудный Водяной умер от тоски или депрессии – болезни несвойственной нечистой силе, а соседский водяной жил в 20 километрах, был очень стар и преодолевать такие расстояния уже не мог, а если и преодолевал, то за время пути напрочь у него вылетало из головы – с какой целью он это делал.
Жаль, что село, в жалких попытках срастись с городом, так и не сумело передать весь колорит крестьянской жизни, а город – принять с благодарностью традиции села не в форме допотопных сказок и небылиц, но как историческую реальность. Преступность бы на улицах городов значительно сократилась, а случаи нападения на женщин и попыток изнасилования, может быть, сошли на нет.
Дед, умильно обозревая затопленный водами Малой Хрячки луг, сказал:
- Да, дело с русалками я имел. Ох, и мерзкие, скажу тебе, особи. Их увидишь – уже на всю жизнь пропадет желание за голыми девками подглядывать в общественной бане, а пообщаешься – забудешь, как выглядит бутерброд с икрой или сельдь под шубой. Удивляюсь, что в хрустальной, родниковой воде могут жить и плодиться мерзкие твари.
- Ничего удивительного, дед. Я от вашей воды третий день протрезветь не могу. Или не успеваю.
Вполне ожидаемым, хотя непривычно болезненным ударом под ребра засвидетельствовала свое почтение супруга. Или, снедаемая ностальгией по Эдему, стучалась в грудную клетку и настойчиво просилась обратно домой? Я понимал, какое жуткое одиночество можно испытывать рядом со спящим мужем. Сочувствовал ее религиозным предубеждениям – прилепиться ко мне – но просыпаться не хотел.
Мы не имели еще достаточного опыта в ведении совместного хозяйства – когда не только вкусы, привычки, характеры, но даже черты лица еще не обрели зеркальную схожесть – чтобы перестать стыдиться, не принюхиваться и не обличать недостатки воспитания на глазах у родственников.
Жене приходилось испытывать особенно тяжелые психические нагрузки.
- Позорище! – сверкая ядовитым багрянцем на лбу, щеках и шее, шипела мне в ухо жена. – Как человека в кровать уложили, а ты утром устроил показательные выступления: весь пол облевал. Стыдно-то как перед родителями!
В ухе звенело, я медленно глох:
- Чего стыдиться? У корейцев существует строгая градация. По числу иероглифов, нарисованных в фамилии, легко определяется титул, звание и вельможность корейца, - начал я издалека, но сухой, как кирпич, язык плохо выполнял команды: - Например, Но – крестьянин, Тэн – дворянского рода, а какой-нибудь Нотэнхунь – императорской династии. Следуя данной градации, после сегодняшней ночи, моя радость, меня наградят императорским титулом и полным прозвищем Соонвшты, что в переводе значит: Синоптик, облеванный, обоссанный, наваливший в штаны. Не понимаю, как ты по запаху не догадалась, что я уже присвоенным, именным титулом поднялся от вашего крестьянского быта на недосягаемую высоту?
Речь я толкал зря. Никого не было дома. И жена живо опустила меня с небес к стиральной машине.
А я ведь еще пытался оправдываться тем, что всемогущий дух этого дома, богатые традиции, вода и жирная пища сыграли со мной злую шутку. И перерыв, когда я последний раз ходил в постель по большому, был огромный.
В это обличительное для меня время все родственники, освобожденные тестем от полевых работ, полным составом сходились и съезжались к пруду.
Тесть сделал первую ходку – отвез на личном транспорте тещу, бабку, деда и нашу двухгодовалую дочь, и оставил на берегу их охранять почетные места, возле мостков, с которых водолаз должен был погрузиться в водоем.
Тесть знал толк в зрелищности данной процедуры. Сам он отслужил на флоте семь лет. Потом 6 лет был ответственным в Сельсовете за спортивный и туристический сектор, пока не стал Председателем Сельсовета и Почетным членом Добровольного Общества Любителей Подводного Погружения, хотя глубже, чем по нижнюю оторочку своих семейных трусов, никогда в воду не заходил.
Вторую ходку он совершил уже на подведомственной «Чахотке», прихватив с собой мою жену, новое цинковое ведро, пол мешка овса, две струбцины, стальную цепь и чугунный кнехт!
Свободного места не оставалось, и тесть из жалости решил, что поедет у меня на коленях, но управлять
