Синее платье

догадку. Если Маша захочет, она сама ей расскажет.
К вечеру следующего дня после ее приезда из Петербурга, Маша объявила подруге, что должна сказать ей что-то очень важное. Саша поняла, что не ошиблась, и была ужасно рада за Машу. Она заслужила свое счастье. Только бы Павел не оставил ее, не обманул. Саша очень надеялась, что Павел хорошо подумал, прежде чем все это случилось. Хотя Маша всегда будет его любить, непорядочность по отношению к ней Саша не простила бы и родному брату.
- Саша, мне надо с тобой поговорить, - Маша нервно теребила в руках платок. – Я подумала, что тебе все-таки надо это знать, что я должна тебе это сказать.
- Машенька, ты только не волнуйся, хорошо? Похоже, я знаю, что ты мне хочешь сказать. У тебя же все на лице написано. Я очень за тебя рада. Ты…
- Я? Да нет, дорогая, речь не обо мне.
- Не о тебе? А о ком?
- О тебе, Саша. О тебе… Саша… я случайно видела Горского. В госпитале в Петербурге, куда мы зашли с Василием Борисовичем после того, как проводили Павла… Он очень плох, Саша. У него ужасное ранение, невыносимые боли. Он постоянно бредит, почти не приходит в себя.
Саша почувствовала, что время стало замедлять ход. С чего бы это? У нее все хорошо. У нее…
- Зачем ты мне все это рассказываешь?
- В бреду он произносит женское имя. Одно-единственное имя. Он зовет женщину. Зовут ее - Саша.
Саша напряженно смотрела прямо перед собой. Время почти остановилось. Саша собрала всю свою волю, приказывая времени течь с нормальной скоростью. Наконец, она повторила:
- Зачем, ты мне все это говоришь? Это все давно не имеет значения, как ты знаешь. Ты хочешь сделать мне больно? Это жестоко, Маша.
- Прости, дорогая. Я сказала тебе это лишь по одной причине.
- Какой?
- Он умирает, Саша. Через пару дней все закончится.
Маша вышла из гостиной, а Саша так и осталась сидеть на низком изящном диванчике, смотря в пространство прямо перед собой.

Он умирает. Жаль, конечно, человека, но для нее он умер давно. Она давно его похоронила в своей душе, вместе с мечтами и грезами, болью и обидой. Тогда это был единственный способ, чтобы не умереть самой. Так что ничего нового для нее не происходит. Все это с ней уже было. Или все-таки происходит?
Женское имя… Саша… Хорошее имя, и очень распространенное. Двух ее приятельниц тоже зовут Александрами. Умирает любимец всех женщин Петербурга и его окрестностей и в бреду зовет какую-то Сашу. Очень трогательно. Может быть, даже не одну, а всех своих Саш сразу. При его размахе их должно быть не меньше десятка.  
Почему Маша решила рассказать именно ей? Непонятно. Уж не думает ли она, что Саша, которую он зовет, и ее подруга Александра Михайловна Волкова - одно и тоже лицо? Если, не дай Бог, это так, Машу надо лечить. И срочно. Она совсем помешалась на своей любви к Павлу.
Саша решила пораньше лечь. Она сегодня очень устала. Вечером отец капризничал больше обычного, потом стал плакать и звать Софьюшку. Он до сих пор не хочет верить в ее смерть, и каждый раз спрашивает Сашу, где мама, почему она не заходит к нему. Он так скучает по ней, а она не заходит. И начинает плакать. Как ребенок. Тихо и горько. Саша не могла на это смотреть. Казалось бы, надо уже привыкнуть, а никак не получалось. Сегодня Саша опять пережила эти вопросы и слезы. Господи, как тяжело. Как невыносимо больно. И Маша еще …
Саше показалось, что она сейчас упадет. По всему телу разлилась противная слабость. Ноги стали тяжелыми и непослушными. Медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, Саша поднялась к себе в комнату. Там она, не раздеваясь, легла на кровать и сразу провалилась в пустоту.

Проснулась она рано. Было еще темно. Быстро умылась, надела теплое белье и стала собираться. Минут через пятнадцать она была готова.
Саша тихонько спустилась вниз и разбудила Емельяна. Старик со сна  никак не мог понять, что стряслось, почему барышня в дорожном костюме и что она от него хочет.
- Емельян, просыпайся. Запрягай Сокола. Я еду на станцию. Да вставай же! Быстрее, Емельян, я очень тороплюсь.
- Господи, матушка Царица небесная! Куда вы в такую рань-то собралися, барышня? Темно ж еще. Чего стряслось-то?
- После, Емельян, после объясню. А сейчас торопись! Мне надо успеть на станцию часам к пяти.
В пять часов на Сиверской должен был сделать остановку почтовый поезд. К нему-то и торопилась Саша.
Но Емельян никак не хотел понимать, зачем надо ехать на станцию в такую рань. Продукты и лекарства еще есть. К санитарному поезду нужно ехать в двенадцать дня. У Сокола не совсем зажила задняя нога, и он быстро уставал. Так что… Саша рассвирепела.
- Если через пятнадцать минут повозка не будет стоять у крыльца, я пойду пешком, а утром ты объяснишь Васильевне, почему я это сделала. Ясно?!
Угроза возымела действие. Объясняться с Васильевной любившему выпить Емельяну всегда было непросто. Кряхтя и причитая себе под нос, Емельян, наконец, отделился от постели и стал торопливо собираться.
- Пешком она пойдет. Придумала чего! Да кто тебя отпустит пешком-то. Хоть бы сказала с вечера, так, мол, и так, Емельян, утром поедем на станцию. Я бы и Сокола подготовил, и с дохтуром не пил бы. Ох, тяжко-то как…
Однако через пятнадцать минут повозка стояла у крыльца, а еще через пять уже выезжала из ворот усадьбы.
- Теперь гони, Емельян, гони!
- Куды еще гнать-то, барышня! У коня нога токмо зажила. Упадет вот сейчас, да и все!
- Да типун тебе на язык, старый! Сокол, миленький, ну давай, родной, не подведи! Мне очень надо успеть к поезду, очень. Иначе я могу опоздать. Гони, Емельян! Гони-и-и!
К поезду она успела. Приехала даже раньше на пару минут. Емельяна чуть удар не хватил, когда он узнал, что она собирается ехать в Петербург, одна и непонятно зачем. Грозная тень Васильевны замаячила перед его мысленным взором. Что он ей скажет? Саша попыталась успокоить его, заверив, что с няней она поговорит сама, когда вернется. Емельян уныло ответил, что до ее возвращения ему надо еще дожить. Саша улыбнулась и поцеловала его.

Около десяти утра она была в Петербурге. Саша прикинула, в какие госпитали могли заходить Василий Борисович с Машей. Возможных мест было не так много, штук пять. Саша начала по очереди их обходить. В госпитале, третьем по счету, она нашла того, кого искала.
Ее подвели к маленькому доктору с бородкой. Саша сказала, кто ей нужен. Доктор внимательно посмотрел на нее сквозь стекла пенсне и кивнул.
- Пойдемте. Похоже, вы та, кого он ждет. Ему осталось немного. Эта ночь, наверное, будет последней. Завтра его страдания закончатся.  
Саша вошла в палату. Ее обдало тошнотворным запахом давно не мытых тел, испражнений и гниющих ран. У нее закружилась голова, к горлу подступила тошнота, но его она увидела сразу. Кроме него в палате лежало еще семь человек.
Горский изменился почти до неузнаваемости. От былого великолепия не осталось и следа. Бледное, исхудавшее лицо, заросшее густой щетиной, с печатью боли и страдания. Воспаленные глаза, обведенные густой синевой, распухшие губы.
Он был в сознании и на скрип двери повернул голову. Он увидел Сашу. На лице его не отразилось и тени удивления. Казалось, он был уверен, что она обязательно придет, он только не знал, когда именно, и поворачивал голову в сторону двери всякий раз, как она открывалась.              
Саша подошла к нему и села на табурет около кровати. Она молчала, поскольку не знала, что говорить, и надо ли. Они молча смотрели друг другу в глаза. Наконец, он тихо произнес:
- Я знал, что ты придешь. Только боялся, что не успеешь. Но ты успела.
- Почему ты хотел, чтобы я пришла?
- Не знаю… Может быть, просто хотел еще раз тебя увидеть.
На лбу у него выступили капельки пота. Он прикрыл глаза и с трудом выдохнул. Саша забеспокоилась и спросила, что с ним и что надо делать. Он ответил, что это заканчивается действие морфия. В последнее время морфий ему вводят постоянно. Это была его единственная радость.
Саша видела, что Горский сильно страдает от боли, хотя при ней пытается этого не показать. Она сказала, что сейчас приведет медсестру. Когда она вернулась вместе с ней, картина была ужасающей. Он метался по кровати и громко стонал. Вскоре после укола он успокоился, боль вновь стала терпимой, а взгляд - разумным.
- Прости, девочка, прости меня. Я позвал тебя в этот ад. Я опять заставляю тебя страдать. Но видит Бог, как я хотел тебя увидеть! И только ты могла это понять. Только у тебя хватило безрассудства и мужества сюда приехать. Я всегда восхищался тобой…
- А мне так хотелось, чтобы ты любил меня… Но все это уже неважно, тем более сейчас.  
- Нет, это важно. Особенно сейчас... Не знаю, смогу ли объяснить, почему не ответил тебе тогда...
- Хотя бы попытайся...
На мгновение Горский замер. Потом резко выдохнул и, пронзительно взглянув в самую глубину зеленых глаз, проговорил:
- Я испугался. Понимаешь, я испугался, что не смогу дать тебе то, чего так страстно желала твоя душа, я боялся обмануть твои ожидания и надежды... Знаешь, я ведь много совершил ошибок, а ты... Господи, Саша, если бы ты была другой... Но твоя искренность, благородство, чистота... Я не смог, Саша. Не смог... Прости. Боже, как нелепо! - боялся совершить непростительную ошибку и сделал самую большую глупость в своей жизни. Прости меня, Саша...
- Не извиняйся. Ты ни в чём не виноват. Просто ты не любил меня, вот и...
- Да что ты знаешь о любви?! Начиталась бульварных романов и думаешь...
Горский захлебнулся мелким лающим кашлем. Саша с кружкой в руках сорвалась с места. Плеснув теплого питья из железного чайника, она вернулась к постели Горского. Он жадно выпил, держа кружку слегка подрагивающими руками. Саша вытерла испарину, обильно выступившую у него на лбу, и тихо спросила:
- А ты?.. Ты знаешь о любви?
Горский чуть усмехнулся:
- До встречи с тобой я был в этом уверен.
- Странно... Что же нового в любви могла открыть тебе я? Я, которая ничего о любви не знает...
Горский посмотрел на нее взглядом, за который год назад она умерла бы, и ответил:
- Себя.
Стены палаты вдруг начали сходиться, а потолок закружился в каком-то безумном танце. Саша и представить себе не могла, что после ада последних месяцев она способна терять сознание от одного-единственного слова.
Неимоверным усилием воли она заставила себя остаться сидеть на табурете, а не упасть на пол между кроватью и тумбочкой. С трудом, но ей это удалось, а вот Горскому снова пришлось вводить морфий.

До вечера Саша находилась рядом с Горским. Она старалась не думать о времени, которого становилось все меньше и меньше.
"Эта ночь, наверное, будет последней..."  Почему? Правда, почему все так нелепо устроено, Господи? Неужели она нашла его только затем, чтобы снова потерять теперь уже навсегда? Теперь, когда - вот же оно! - счастье... Только руку протяни и...
Они говорили обо всем на свете и не могли наговориться. Вернее, говорила Саша, а Горский, сухой прохладной рукой сжав ее пальцы, смотрел на нее с той невыносимой нежностью, которую невозможно описать ни на одном языке, которую только однажды можно почувствовать сердцем...

Когда в палате стало совсем темно и соседи погрузились в болезненный сон, Саша осторожно откинула одеяло и легла рядом с Горским. Она положила голову ему на грудь, а он обнял ее со всей силой, которая еще оставалась в его слабеющих руках...
Под утро Саша