Роман "Камилла". Первая часть

правительство Павлова дало народу всего три дня, чтобы обменять облигации на деньги. Лежат дома. И ты не успел. До них дело не дошло. А какие деньги вы с Серёгой, двоюродным братом, оставляли в ресторанах. Какие чаевые давали! Официанты вас на пороге встречали. А потом – раз, и тебя словно шибануло по темечку. Как вы это называете, «Свыше…». И ты или скорее тебя увела поэзия. А теперь, можно сказать, и навсегда. Мы удивлялись такому повороту. И что теперь?
- Ну хватит уже!
Но Юра говорил громко, чтобы Камилла всё услышала, пока мать отдыхает на скамейке. И, кажется, он достиг цели. Ему как брату, который преуспел за последние 10 лет, создал фирму, да ещё строит около автоколонны пятиэтажный дом со своим другом из Уфы – Сергеем Кузнецовым, с которым они учились в Томском строительном институте, чтобы Камилла узнала, что Эдгар раньше был другим – успешным, богатым, как сейчас сказали бы, «золотая молодёжь». Не считал денег. Помогал всем деньгами, кто ни попросит, занимал всем, кто ни обратится (конечно, не записывая имён одалживателей, он часто забывал, вернули ему деньги или нет). Даже ему, Юре, он дал 3 тысячи от «навара», который он заработал на продаже своей вишнёвой «восьмёрки», ибо «навар» весь составлял 8 тысяч. Да ещё латыши, приехавшие в Узбекистан за машинами, зная, что европейское население в спешном порядке, после погромов в Андижане, Коканде и других городах Узбекистана, начнёт уезжать, слетелись в эти города и давали любые деньги за «восьмёрки» и «девятки» (так в то время назывались машины, изготовленные в Тольятти, - «Жигули-2008» и «Жигули-2009») только вишнёвого цвета хозяевам таких машин. Вот и Эдгара три латыша уговаривали продать им машину. «Сожгут ведь, и останешься ни с чем», - говорили они. И уговорили. Юра хотел, чтобы это услышала Камилла. Что Эдгар был одет по-другому и ездил на машинах  модных, а не на такой кляче, на которой передвигается сейчас: гнилой и старой. Тридцатисемилетней «выдержки». И Камилла всё это услышала и про себя вспомнила стих Эдгара, в котором есть такие строки:

                                                                 …А потом
                                                                 Я
                                                                 Написал стих,
                                                                  За ним другой, третий…

- Так вот как надо понимать эти строки, - подумала она. – Боже! Я так ещё мало понимаю поэзию Эдгара. А какая глубина! А не услышала бы, и строк этих не поняла бы. Строк, которые говорят, кричат, что жизнь изменилась – навсегда! Боже правый! Сколько же тайн в поэтических словах. В поэзии. Правильно говорит Эдгар: «Слова имеют власть!» А мне не хвастался про свою прежнюю жизнь, хоть ребята, да и девчата любят, чего греха таить, поговорить о себе, как о самом-самом,.. - продолжала думать про себя Камилла и анализировать случайно услышанное от Юрия Николаевича об Эдгаре.  
- Хорошая девчонка, видишь? Помогает убирать. Тебя привезла, цветы купила, это уж точно она, - продолжал Юра. – Может, пора сделать ей предложение? Вы уже, по-моему, год, как встречаетесь?
- Да! Недавно отмечали у неё.
- За чем же дело встало?
- Ах, Юра, не так всё просто.
- У тебя всё сложно всегда. Тебе с неба ангел сошёл, прямо в руки…
Эдгар так рассмеялся, что все повернулись и уставились на него. Вроде не то место, где можно так смеяться.
- Что ты, Эдгар, с ума сошёл? – спросил Юра.
- Да нет, ты точно - слово в слово - сейчас повторил слова подруги Камиллы Дильнары. Поразительное совпадение.
Камилла улыбнулась и продолжала помогать Лидии Александровне.
- Всё, Камилла, - сказала Лидия Александровна, - уже чисто, хорошо, всё убрано.
- А для кого второй букет, Камилла? – поинтересовался Юра.
- Эдгар говорит, что ещё на старом кладбище  у вас родственники похоронены - Каминские. Мы заедем к ним, оставим цветы. А потом поедем ко мне, поужинаем, и Эдгар останется у меня. Да, Эдгар?
- Да, конечно, любовь моя. Завтра приедут за картинами, - уточнил он.
- Кстати, Камилла, - сказал Юра, - туда, куда вы поедете сейчас, есть могила Каминского Владимира. Он тоже был художником, но только рисовал мало. Но художником был. В Узбекистане он много рисовал. Тебе Эдгар расскажет.
- Да, хорошо. Значит, у вас и художники были? Поэтов я знаю – Эдгар и Ольга Лебединская. Ещё ваша мать, Лидия Александровна, бабушка Эдгара хотела быть писательницей. Это Эдгар прочитал в письмах деда бабушке с фронта. Антонина Арсентьевна Лебединская – так звали бабушку Эдгара. Если я не ошибаюсь.
- Точно, но Ольга Лебединская тоже художник. Эдгар не говорил Вам? – спросил Юра.
- Нет, - удивлённо ответила Камилла.
- Она работала в Доме искусств в Ташкенте. Член Союза писателей, окончила искусствоведческий факультет театрального института. Работала в дирекции выставок и как редактор в издательстве. Да, ещё она медиум, - пояснил Юра. – Не знаю, что это такое, но называется это так. Родилась она в Ленинграде. И провела много выставок. Написала книгу о художнике, в то время знаменитом, Горации Чернухине. Эта книга у нас дома есть. В ней картины его и все выставки, где он выставлялся, перечислены. А его выставки проходили даже за границей. И Ольга Лебединская тоже делала в Ташкенте выставку своих картин и необычных рисунков шариковой авторучкой. И она рисует до сих пор, - добавил Юра.
- Сколько информации, Юрий Николаевич, Вы мне предоставили, а Эдгар не говорил мне об этом.
- Ну, Эдгар, он всегда в литературных делах. «Сам себе на уме» - как сказал бы отец.
Поверьте, из него много чего можно вытряхнуть!
Камилла с Эдгаром сели в машину, попрощались и уехали. Заехали к Каминским, положили цветы, постояли и поехали к Камилле.
- Смотри, какая воспитанная девочка Камилла. Внимательная. Что она нашла в Эдгаре? Он такой неорганизованный, ничего в жизни не понимает. Только стихи, стихи, - удивлённо сказала Лидия Александровна младшему сыну.
- У них, мам, это называется «родством душ»! Понимаешь? Они живут не по законам общества, а по своим. Они все – творческие люди: поэты, художники, композиторы, скульпторы. Словом, те, кто создают, творят… Они живут, не оглядываясь, в своём мире. Чихали на то, что о них говорят… В запое они или гуляют, или живут без согласия родителей – им всё равно. Главное в их жизни – творчество. Это другие создания.


 *  *  *
           - КАМИЛЛА, ТЫ ВСЮ ДОРОГУ молчала, - спросил Эдгар, усаживаясь в своё любимое кресло. – Что-то не так? Ты чем-то встревожена? Я не понимаю причину твоего молчания. Вернее, и причины вовсе нет, да и повода к ней тоже. Объясни, пожалуйста.
Камилла подошла к Эдгару, опустилась на корточки, положила голову ему на колени. Он начал гладить её волосы. Так они просидели минут пять. Потом Камилла подняла голову и сказала:
- Эдгар, мой Эдгар. Я не знаю, с чего начать. Но мне так неловко. Ты можешь подумать обо мне плохо или не понять…
- Я никогда о тебе не подумаю плохо. Что тебя мучает так? Что-то на кладбище произошло, что тебе не понравилось? Не вижу оснований. И мать, и Юра были рады и удивлены нашим визитом. Твоим вниманием, помощью, - перебил Эдгар Камиллу, не понимая того, что могло произойти на кладбище такого, чему Камилла придаёт  такое важное значение.
- Ладно, Эдгар. Когда я протирала памятник Николая Терентьевича, то услышала, не подслушала, а услышала, вернее стала невольной свидетельницей вашего разговора. А Юрий Николаевич так громко говорил о твоём прошлом, о том, каким ты был до того, как вы переехали сюда, в Горячий Ключ... Я всё слышала, повторять нет смысла, но мне показалось, что Юрий Николаевич специально говорил так, чтобы я услышала его слова. Я всё услышала и поняла. Даже некоторые стихи, которые я не могла понять раньше, почему ты их написал, после услышанного поняла их смысл и суть, и то, что поэзия – изысканное искусство. И слова, и их порядок сразу становятся ясными, точными и удивительно логичными, особенно после того, как ты  узнаешь  автора.  Эдгар,  я  горжусь  тобой,  что  ты, как и Гоген, предпочёл богатству трудный путь свободного поэта, свободного человека, не зависящего ни от обстоятельств, ни от начальников. Не знаю, как это выразить точнее, внутри я всё понимаю, но словами не могу выразить своё состояние души, которая удивляется и благословляет такие поступки. Ты – лучший! Я не обидела тебя?
- Камилла! А я-то думал…
- Что, Эдгар? – спросила она, глядя ему в глаза.
- Я Бог знает, о чём думал, но только не о том, о чём ты сейчас рассказала. Конечно, солнце моё. Конечно, я не обижаюсь. Я и Юре советовал, говорить тише, но он не реагировал... Говорил, говорил… И скажу тебе, что не только Гоген жертвовал ради искусства, но и Байрон, Оскар Уайльд, Рембо…
- Мне кажется, Эдгар, что он так поступил потому, чтобы я услышала и поняла, что ты был другим, что имел всё и больше. И мне показалось, что ему немного стыдно за то, что ты сейчас ездишь на старой машине, одеваешься не по моде, иногда принимаешь вещи от друзей, что и я заметила, потому что некоторые из них большие тебе, а другие маленькие, и видно, что некоторые из них уже носили. Вот ему и стыдно передо мной, а может, и вообще перед людьми за то, как ты живёшь, не стремишься улучшить свой быт: купить новую машину, новые вещи, новую мебель. Взять кредит и сделать это…
Эдгар слушал её и думал: «Как она всё правильно понимает. Как верно всё истолковывает, рассуждает. Конечно, и это видно невооружённым глазом, что рядом с Камиллой я выгляжу, как это говорят - «оставляет желать лучшего».
- Эдгар, ты слушаешь меня? Ты где? Хорошо. Так вот, Эдгар, знай, что для меня это ничего не значит – ни машина, ни одежда, ни мебель. Словом, ничего, что касается быта, меня не волнует. По сравнению с твоей душой это – ничто. А роскошь, она сегодня есть, а завтра её нет. Поэтому я старалась уехать из дома и попробовать жить самостоятельно, без родителей; смогу ли я себя обеспечить или нет. Нужно всюду платить – за «коммуналку», за бензин, за подрамники, за холсты, краски, одежду и так далее. И я приехала в Горячий Ключ, начала снова писать картины, делать то, чему меня, как и тебя, с детства учили. И ты мне помог с выставкой. Выставка сыграла в моей судьбе большую роль: она вселила в меня надежду, а когда я заработала первые деньги, продав на выставке картины, и получила заказы, так необходимые художникам и композиторам в их жизни, чтобы обеспечить свои семьи, себя, это чувство стало расти и расти – чувство уверенности в себе. И всё благодаря тебе, Эдгар. Я поняла – если делать свою работу с душой и помнить при этом, чему тебя учили, и постоянно совершенствоваться, то жизнь, как ты говоришь: «Нет спасения вне лона искусства», как это я сейчас понимаю, как ценю, как эта фраза точна - приобретает смысл. И это всё благодаря тебе, Эдгар. Я стала независимой и не хочу, чтобы обо мне говорили: «Да у неё родители крутые, богатые». И за это, Эдгар, если ты считаешь меня виновной в подслушанном невольно разговоре и не видишь того, в чём я тебе сейчас столько исповедовалась, ничего оскорбительного по отношению к тебе, то поедем и покушаем пиццу, мороженого, выпьем по коктейлю. Я часто заезжаю в пиццерию на главной площади, где устанавливают каждый год новогоднюю ёлку.
- Я рад, что ты понимаешь всё правильно, любовь моя. Ты всегда понимаешь всё правильно. И раз ты теперь знаешь про мою прежнюю жизнь и теперь в курсе всего или почти всего, что