черничного варенья. Стоит себе тихо в шкафу, правда, года три уже, но ему ничего не сделалось - оно даже не засахарилось. Так лучше с ним, чем просто с сахаром, правда?"
"Не знаю - попробуем. Сам собирал?"
"А то кто же!?"
"Домовитый."
"Это комплимент?"
"Это констатация."
Он подал чашки костяного фарфора, с каких прежде пивал не каждый год, и то по редким праздникам. Она взяла блюдце и посмотрела сквозь донышко на свет, такой же фокус проделала с чашкой, хихикнула и обронила:
"Ой, а что будет, если я разобью такой раритет?"
"Чего-чего... Убью тебя - и все дела! - но заметив, как расширяются её зрачки, успокоил. - Зачем глупости говорить? В таком несчастном случае (но я надеюсь, ты будешь осторожна!) мне станет просто очень грустно."
"...и твоё сердце разобьётся навсегда вместе с этой чашкой?"
"Моё сердце невозможно разбить."
"Отчего так?"
"Оно давно разбито: разлетелось на множество мелких осколков, как разлетаются подобного сорта фарфоровые изделия, да и по тем осколкам уже успели пройтись несколько раз острыми дамскими каблучками, так что и они почти растёрты в прах - немногое осталось."
"И что - не склеить?"
"А как ты думаешь?"
"Не знаю. А ты видел, как они разбиваются? - Ниночка указала мизинцем на чашку, - вот эти вот..."
"Мать ухлопала такую же точно - из набора. Я тогда совсем мальчишкой был - в школу только-только пошёл, но очень хорошо помню как она горевала (им же больше ста). Потом решила, что - раз чашки нет - блюдце стало одиноко, неприкаянно, и значит им можно вовсю пользоваться.
"И тоже разбила?.."
"Очень скоро. При мне. Когда вытирала, блюдце выскользнуло у неё из рук и - просто в пыль! С тех пор жизнь мне постоянно подсовывает доказательства, что всё красивое при частом пользовании неминуемо гибнет."
"Ты очень серьёзный дядечка."
"Я часто слышу что-то подобное."
"А ещё ты философ и поэт."
"А вот такого не слышал ни разу. Хотя - судя по диплому и отвращению к рифмосложению - совсем наоборот."
"А ты не по диплому философ - ты по сути."
"Спасибо, мне лестно. Ты чай-то пей! И варенье давай наяривай!"
"Ой, пенка!"
"Тебе повезло: пенка на чае - к деньгам. Её надо собрать в ложечку - и в рот! Тогда деньги к тебе придут. Так мама считала (она почему-то верила в эту примету), и я всегда так и делал. Правда, денег у нас всё равно была вечная нехватка."
"А ничего - вкусно!" - объявила Ниночка, облизывая ложечку.
"Плохого не держим! Как-никак сам варил." - подхватил он.
"О! Сам собирал, сам варил... Так ты ещё и стряпуха?!"
"И ягодособиратель - не забудь!"
"А ещё сахароделатель и чаевод, да? Ой, да ты похвальбуша на самом-то деле! Шучу. Конечно, я верю, что ты сам варил, сам собирал - всё это не так сложно. Да... Вот ещё что... Я хотела спросить... И всё-таки: а где ты был всё это время?"
"В командировке. Я же говорил. Четыре месяца съела."
"Ого! И куда посылали?"
"Всё туда же."
"И что: ты стрелял?"
"Стрелял."
"И убивал?"
"Нет. Не получилось."
"Раньше ты прибавлял: "...к счастью, нет..."
"Я сильно изменился?"
"Не очень, но... Слушай, по-моему, ты деградируешь..."
"Пора увольняться..."
"Да что ты! - я пошутила!"
"А я не шучу. Знаешь, я позавчера ствол посеял. Отпраздновали на службе кое-чего... В общем, много выпили. Хуже всего было то, что было мало закуски. Просыпаюсь - а кобуры с пистолетом нет. А ремень расстёгнут..."
"Ужас какой-то!"
"Голова трещит, сушняк замучил, а нужно же ещё как-то мысли в кучку собрать. Первое, что решил - что кто-то с меня, пьяного, снял кобуру. То есть всё совсем плохо. Потом, хватаясь за соломинку, ищу альтернативные варианты. Начинаю вспоминать - куда ходил. Вроде, в туалет поднимался. (А у нас случай был похожий - один чудак пистолет повесил на гвоздик в кабинке, чтоб не мешал, сделал дело и ушёл. Неделю потом искали, пока не поймали того, кто подтибрил). Мысли, конечно, сразу разные полезли... Во все туалеты на этаже заглянул (Да, да! - включая женские), все кабинки обшарил - и ничего! Спустился. Начал размышлять..."
"...о смысле жизни?"
"Нет. Чистая логика. Вспомнил, что сил застегнуть ремень уже не было: как пришёл, так и бухнулся на лавку животом. С правой стороны - стеночка... Заглянул под лавку - и точно: на полу, в кобуре, тихо так лежит, голуба моя, и запасная обойма к нему, и все пули на месте - под собственной тяжестью сполз... Эйфория была!.."
"Да, страшная история."
"Главное, правдивая. Я действительно деградирую. Дошло до того, что, когда я говорю (вот прямо сейчас - с тобой разговариваю), я вынужден подбирать слова, чтобы с языка нечаянно не слетело вдруг бранное слово. Вы, женщины, такое подмечаете и обижаетесь."
"А с ним что стало?"
"С кем? С чем?" - не понял Илья.
"Ну... С тем, который до тебя ствол посеял. По-настоящему?" - уточнила Ниночка.
"Выгнали с позором."
"Надо же!"
"Да. Ему повезло - дело закрыли."
"Всё было так серьёзно?"
"А ты как думаешь?! Кто может гарантировать, что он ствол не продал или не припрятал - так, для себя?.. - а прикинулся, что "потерял"? У нас не детский сад, и ствол - не игрушка."
"А с тем, который подтибрил, что стало?"
"Ничего. Его вычислили. Провели профилактическую беседу. Намекнули, что знают, что это он. Предложили вернуть. Он и вернул - сам, в тот же день. Придумал объяснение, целую историю расписал, почему не сделал этого раньше. Он из гражданских, у нас случайно в тот день засветился - вызвали кое-что отладить."
"Понятненько. А ты действительно серьёзный дядечка."
"Какой есть."
Они попили чай, поговорили - и только. Весь остаток вечера она была напряжена и холодна, и даже когда он, обхватив её ноги, упёрся лбом в её сомкнутые колени, она ни единым движением не выказала желания, а он повёл себя по-идиотски безупречно, так что предаться легкомыслию в тот раз у них не получилось. Она поблагодарила его за вечер и предложила проводить её до автобуса (что он и сделал). Он был разочарован, ей больше не звонил, она ему - тоже, и не было, казалось, причин возобновлять отношения. А время текло - с каждым днём всё быстрее, и полтора года ухнуло, пропало, растворясь в Вечности, когда они случайно (совершенно случайно, вдруг!) встретились по весне в метро, и тогда она была уже накрашенной, с сестрой, с каре, в очках и в маникюре...
ЭПИЗОД 5. НОВАЯ ВСТРЕЧА
Её бесподобный голос в телефоне прожурчал в начале июня, днём. Начала с "привета", и как всегда не представилась, очевидно убеждённая, что он её сразу узнает. Она не прочь повидаться (и этим сообщением его невероятно порадовала), но сейчас долго болтать не готова, поскольку звонит из дома, куда забежала буквально на минуту - навестить родных - и где её искать теперь совершенно бессмысленно - хотя бы потому, что она тут больше не живёт.
"Переехала?.."
"Ну... - да!"
"Поздравляю. И где же ты живёшь?" - спросил он, уже предполагая получить тот самый страшный ответ.
"У приятеля." - промолвила она с топорной прямотой.
Комок, враз собравшийся у горла, так что стало не продохнуть, медленно поплыл вниз, увлекая за собою сердце, которое, как испуганное животное, противясь, дважды болезненно дёрнулось, но всё-таки уползло за рёбра - к животу, и туда же, словно желая пригладить его, успокоить, потянулась рука.
"И давно?"
"У-у... Чуть больше года."
"И ты спишь с ним?" - спросил он быстро после паузы, потому что не смог бы произнести эту фразу медленно, страстно желая получить в ответ хоть какое-нибудь удобоваримое объяснение, которое бы рассеяло все эти тяжкие двусмысленности. Что-то вроде: "Да нет, конечно! Мы просто друзья! И вот он чисто по-дружески, поскольку хорошо меня знает и во мне уверен, сдаёт мне комнату." Где-то так...
"Не говори глупостей!" - раздражённо бросила Ниночка, и он очень живо себе представил, как она поморщилась и отвернула лицо.
"Ты спишь с ним?.."
"Зачем задавать такие вопросы? Ты, что, полный идиот?"
И сердце, и так упавшее, дрогнуло и, поколебавшись на краю, ухнуло в пропасть.
"Если ты всё же готов встретиться ("О да! Да!"), я позвоню тебе сама - на неделе..."
И они встретились, и прогулялись как старая семейная пара - с её ладошкой, плотно воткнутой в его согнутый кренделем локоть. Жирные сизари и их благородные сметанного и цвета варёной сгущёнки собратья, которые вразвалочку шастали впереди, лениво поклёвывая асфальт (что-то там выискивая), при их приближении волновались, хоть и старались не показывать вида, и чуть не из-под ног, шурша крыльями, дабы удержать равновесие, отваливали в сторону, и там принимали опять свой спокойный степенно-расхристанный вид.
Итак, ему самым серьёзным, на какой её, при её переливчатом тембре, хватило сил, тоном было сказано, что в её воспоминаниях, в её виртуальном мешке, куда сваливает она своих попытчиков за ней приударить (хотя именно таких вот слов она не употребила), имеется как минимум пятнадцать полноценных мужчин, в разное время делавших ей не совсем пристойные предложения, но она, будучи честной девушкой, заранее всех предупреждает - и его это также касается! - что надеяться им в этом смысле совершенно не на что! И что если она с ним теперь и общается, то это всё ровно ничего не значит, и он должен это принять!
"Ну не обижайся, пожалуйста! Не будь таким букой! Ты хороший - правда, правда!" - засмеялась она, подслащивая одну пилюлю, чтобы тут же прибавить новую.
Что же до приятеля... то так получилось. Они соработники. Занимаются мелкой продажей чего-то там... Точнее, друг (ну - который приятель) занимается, а она ему помогает. Собственно, не так-то легко денежка достаётся ("...как ты это, может, себе представляешь..."): надо очень рано встать, принять товар, распределить на месте, за которое приходится платить отдельно и строго по прейскуранту, и каждый день, и плата эта никак не зависит от выручки, а после работы нужно всё убрать, и остатки товара приспособить... Признаться - морока. Из дома добираться было бы непросто ("...ты же знаешь, где я живу!"), да и переполнена их квартира по самое "не горюй!" ("...там и папа с мамой, и сестра с мужем, а недавно и племянница появилась..."), а у Толика (наконец-то имя интимного героя было названо!) отдельная квартира в Москве - от бабушки досталась... И в очень удобном - в смысле работы - месте. Вот как-то так...
Это было даже не пыткой: вышагивать вместе по дырявчатым от солнечных бликов, трепещущим по сухому асфальту теням того сорта деревьев, что горделиво тянутся вдоль тротуаров, словно сигнальщики на параде, отчеркивающие собой одинаковые отрезки на воображаемой прямой, тянуть ароматы свежескошенных трав, улыбаться, щуря глаз, вести непринуждённо-манерный разговор, сознавая при том, что тело её давно принадлежит другому, очевидно, более достойному, раз он право имеет делать с ним то-то и то-то (с её согласия, разумеется), а ты, получается, просто её знакомый. Неплохой, с которым она не прочь пересечься и почесать языки, перебарывая таким
