"± 7" - не для чтения - роман

длинного, ресничного частокола. "Будешь хулиганить, поставлю у бабушки в угол!" - сердится он. Зайчик на минуту замирает, и, устремляется ножками в самую незамерзшую глубину... У бабушки Леночка куда-то исчезнет, и найдут ее в углу, с опущенной головкой и обреченной спинкой. "Не тлогайте меня!  - вскрикнет она, - я залужила!" - и покинет угол только через изрядное время. А два года назад, - она, будучи уже в восьмом классе, то есть еще! (конечно же - еще!) в восьмом классе подойдет к растерянному, над кухонным столом, отцу: " Тебе надо уехать от нас на некоторое время. Мы устали от тебя..." Вот так он и окажется в Коломне...
- Лена тоже приедет послезавтра, - истончаясь голосом, Татьяна исчерпывала положенные по такому случаю сообщения, но и Антон уже определил свою возможную, по скорбному случаю, полезность.
- Послушай! Мне нужны размеры ограды! Сейчас все столбят землю под семейный, - он хотел сказать "склеп", но вовремя поправился, хотя и казенно, - вариант. Что бы потом, понимаешь, - во время заменил конкретного, стареющего отца на неопределенных, но так легко прогнозируемых, родственников, - родственники были рядом...
- Понимаю, - теперь она цементировала свою (и какое место отводилось в ней Антону?) семью, и ей предстояла нести за нее всю полноту ответственности, и она приняла решение, но вот о конкретных геометрических размерах она не имела представления. - Ты прав,  я посоветуюсь, и перезвоню.
Антон кнопкой звонка вызвал секретаря.
- Марина, планерки не будет, у меня умерла теща. Соедини меня с механиком.
Толковый механик сразу брал быка за рога (куда спешил?): начитавшись книг по инженерной части, максималист по характеру, он забывал по молодости о наличии хвоста, существующего у поговорочного животного именно для молодых специалистов, - не понимал непонимания, остро страдал, напоминая Антону  его начало.
- Здрасьте, Антон Сергеич! Эт механик! Вы по поводу этого козла в маскхалате, нажаловался значит, я так  и знал... Да послал я к нему плотников, каждый день ему что-то надо, свою работу выполнять некогда...
- Ну а матом-то зачем? - перебил его Антон.
- А чего он! - механик вынудил Антона ухмыльнуться его настоящей детскости. - Вы у него дома были?  Не были? А мы были! А в гараже? Всю военную базу перетащил, и все мало, мало, мало! Ненавижу таких! Кладовщиц затерроризировал, по две ходки за ночь с сумочкой делает, а вы девчонок за пачку мороженого увольняете...
- Коля, - Антон впервые назвал его только по имени, - ну куда тебя несет?
- Да-а-а, - неопределенно протянул он, - надоело! Можете увольнять! - неожиданной фистулой закончил он.
Да-да! Вот так и он, Антон, в свое время бросался заявлениями, и чего добился?
- Коль, - примирительно продолжил Антон, - у меня к тебе, можно сказать, личная просьба. Нужно приличную ограду сварить, покрасить, как положено, на две могилы, ну так чтобы не футбольное поле, но и без тесноты. И чтобы машина доставила ее послезавтра в город Пестрый, это по Ярославке, рядом с кольцом, по адресу: улица Добролюбова... дом не помню, рядом с железнодорожной платформой единственное десятиэтажное здание. К семи утра. Ждать до последнего, пока я не подойду. Сделаешь?.. А о работе  как-нибудь поговорим с тобой пообстоятельней.
- Сделаю...
Антон почувствовал, как механик снова по-детски надул губы.
Труба за окном задавалась к Антону традиционным полувопросом: выгибалась согбенной, черной, с ржавыми подпалинами, фигурой на уровне его глаз, а ее старческие руки-растяжки провисали, без воли и напряжения, за ненадобностью при такой спокойной, изумительной погоде. "Ну скажи! Скажи, что ты хочешь выведать у меня?" - Антону казалось, что его вопрос не звучал громче его мыслей, но в дверь ответом протиснулся еще один вопросительный знак на личике Марины, его-то он удалил запросто: одним всплеском ладони, а вот с трубой дело обстояло значительно сложнее. Он сам связался по телефону с банным начальством, и доходчиво объяснил ему наличие аварийной ситуации с возможными человеческими жертвами, и предложил, свою помощь по демонтажу этой потенциальной преступницы... Антон не мог простить ей вчерашнего пророческого поведения. Он становился суеверным?..
В секретарской же тем временем назревала своя буря: встречались циклон с антициклоном: аккуратная маринина грудка мужественно сопротивлялась напору мощной груди на колесиках. Антон ошибался: в кабинет, прорвалась обыкновенная, розовая от победы, женщина, и без особенных, выдающихся вперед, деталей.
- Антон Сергеевич! Ради Бога, простите, у вас горе, но у меня большее... Я мама Верочки Петрыкиной, и такая беда! Такая беда!..
Антон вышел из-за стола, за руку приземлил ее на стул у стены напротив "Утра в сосновом бору", сам пристроился рядом, стараясь не подмечать характерных черт и других деталей у особы, старательно натирающей сухие глаза восковым платком. И вообще, он давно приметил, что у всех, подобных  петрыкинским,  фамилий,  то есть в основу которых предками были заложены не сразу угадываемые, противоестественные сегодня, движения, все как-то неряшливо и безвкусно.
- Молю вас! Помогите! - с надрывом продолжала причитать Петрыкина. - Не губите девочку!..
- Ну проясните же, что произошло? - И тут Антон вспомнил, что речь должно быть идет о дебелой девице, принятой на работу не далее как неделю назад, кладовщицей, в группу оптовой торговли сыром. "Помните! - говорил он ей, подписывая заявление, - главное в вашей работе - честность!" "Конечно, конечно, - она скромно притушила глазки, - по-другому я не умею..." "Быстро научилась, если не умела, - подумал про себя Антон, и...  принял решение. - Пусть пишет по собственному, я подпишу..."
- И ей ничего не будет? - она резво спетрыкила со стула, забрызгала кабинет слюной. - Девочку обманули! Мама, говорит, я, как обычно, переоделась, взяла свою сумку, иду спокойно, открываю в охране, а там восемьсот граммов сыра! Откуда не пойму взялся, я то клянусь тебе, ничего не брала. А я, - петрыкинское окончание зазвучало крещендо, - знаю, видят, что девочка чистая, непорочная, да и подбросили, чтобы как все другие, а она, неопытная, не проверила. Дай вам Бог здоровья! - и следом, не переводя дыхания, скоморошно рухнула в елейную просительность. - А вы и вправду не передумаете, а?..
- Не передумаю... - успокоил  Антон ее, живо подхваченную сквозняковым потоком, но не Марину, перехватившую дверь носком красной туфельки, так как руки ее принадлежали толстой стопке новогодних конвертов, имеющих желание преждевременно разбежаться в разные стороны Московской области и без третьей, основной подписи руководителя.
- Вы и ее ублажили, да? - Она успела добежать до стола, и только там, совсем ненадолго, попустительствовала фокусному перевоплощению колоды грубо крапленных, разномастными марками, карт в веселый китайский веер и обратно. - А вы знаете, что дочурку ее прищучил этот ваш полковник! Всех пропустил, а ее, для статистики, и прищучил... - Она заключила конверты в три, одинаковых по высоте кучки, удовлетворительно хмыкнула, то ли проделанной работе, а скорее всего своему логическому  размышлению, обдала шефа карим, влажным отблеском и, едва узнанной в нем, материнской жалостью.
"Дурачечек ты мой, Антошка! - гладила мама его по головке, пахнущей "мамой", ладонью, прижимала к груди, и заглядывала в глазки, всякий раз, когда Антон возвращался с улицы без новой игрушки. - Трудно тебе такому будет, ох, трудно..."
От предполагаемого, где-то слева, ствола на белоснежную, левую половинку конверта всякий раз выпадали: одна и та же, усиленная типографской небрежностью, загадка неизвестного художника: то ли еловая, то ли сосновая веточка, и два: зеленый и синий, шарика с красными бантами, на желтых ниточках. Когда очередь дошла до Загорска, Антон поднес конверт к носу, втянул побольше воздуха, сравнивая его с другими, пахнущими маринкиными духами, и с удовлетворением отмечая его оригинальность. От него пахло ладаном; там он начинал свою карьеру; там родилась его дочь. На вложенном листочке печатные буквы плясали и пели о том, что он, Бутин Антон Сергеевич, вкупе с секретарем партийной организации и председателем профсоюзного комитета, поздравляет тамошний, аналогичный треугольник и весь коллектив с Новым годом, и желает ему и т.д. и т.п. Свой басовский вензель Антон на сей раз обособил и красным цветом, и нарочитым зачеркивающим наездом на последние строчки - только он, лично, поздравлял этот город.
Расправившись с конвертами, Антон ушел в себя. При чем не в какой-то конкретный уголок своей памяти, а в нечто размытое и неопределенное, в котором даты, события, их география, ощущения, и даже запахи, возрождались самым случайным, беспричинным образом. Вот он в тумане школьного выпускного бала, разочарованный невниманием любимой одноклассницы, на танцевальной площадке санатория после отравления аммиаком, в столовой пионерского лагеря, пахнущей куриным бульоном, - подмороженные астры, отправленные медсестрой родильного дома в мусорную корзину, - вот он в институте, почему-то на военной кафедре при сержантских лычках, в кафе, на белой (так было много этого цвета!), собственной свадьбе, у странного гроба матери... - в этом месте Антон ущипнул себя за руку, - два последних, в этой странной очереди, события, сегодня никак не могли происходить в обратной последовательности даже в памяти...
Космический щелчок от Марины привлек его внимание к телефону, - звонила Татьяна:
- Отец накричал на меня, что я  пытаюсь закопать его раньше времени, так что...
- Это не важно, - перебил ее Антон, - я сам все сделаю как надо.
- Ее привезут, - она задохнулась, существенной для нее, обмолвкой, - ее гроб будет стоять у подъезда в десять часов... - и ее длинное многоточие, облачившись  в короткие телефонные гудки, еще долго и медленно  плыло над столом в антоновской руке, справедливо обвиняя его в том, что вот только сейчас, после воспоминания о смерти родной матери, он по-настоящему осознал, какое громадное горе обрушилось на плечи его жены.
"Неужели, - думал он, - чтобы понять чужое горе, человеку необходимо испытать свое? И не только испытать, но и не забыть. Как она сказала? - он возвращался к  витавшей еще в воздухе Петрыкиной. - Ради Бога, простите, у вас горе, но у меня большее? У нее большее, чем у Татьяны?.. Оговорилась?.. Если и да, то не случайно, ибо, как учили древние, не слушай, что говорит человек, а слушай, как он оговаривается. Неужели: своя рубашка ближе к телу, и сыт голодного не разумеет - аксиомы человеческого бытия, - неужели..."

Стол Марины располагался между дверями таким образом, что, не поднимая головы, она была прекрасно осведомлена о процессах, проистекающих за ними, - впрочем, мебель здесь была и ни при чем, так сложилась жизнь, что со значительным опозданием она приступила к государственным экзаменам в заочном педагогическом институте, готовилась наверстать упущенное, и, надо признаться, у нее уже кое-что получалось. Разъяренный коридорный топот, как правило, разбиваясь о ее скалистый авторитет, разворачивался в обратную сторону, и если уж и протекал за вторую, кожаную дверь, то только отдельными, пришибленными, шаркающими шажками. Она умела работать с кадрами; и там, в другом конце