"± 7" - не для чтения - роман

раскачивала грузное, отяжеленное луковой  одеждой, тело в бесполезном направлении. Диатезные щечки распунцовились ягодной начинкой в  пуховом тесте оренбургского платка, убегающий от затылка  пластмассовый паучок  метил в бледное от страха ухо. Антон протянул руку, сдернул  центр ее тяжести с мертвой точки. Она поблагодарила, переустроила широченный таз на самом краешке, толстые шерстяные ноженьки, со старыми послеоперационными швами, тщательно притерла обреченными сапожками к светлым прямоугольникам из метлахской плитки. Задребезжал механизм - по выщербленным прямоугольникам. Между рядами, задевая углами осовевшие тюки и баулы, рывками, на подшипниках, ехал инвалид. Ручные шатуны (а других конечностей и не было) дробили галс приглушенным резиной деревянным стуком, без прицела впечатывались в светлые и темные прямоугольники. Изредка тележка как бы замирала в воздухе, и тогда шарики знойным неистовством заглушали звон падающих в шапку медяшек. "Кузнечик!" - сказал бы Антон, если бы не напрашивалось в сравнение нечто большее, но и, - "кузнец!" - звучало бы уж совсем не к месту. Между тем, разложив в опорах треугольники сил, Антон, мысленно улучшил конструкцию следующим образом: увеличил диаметры подшипников почти в два раза, обрезинил их, потому что эти два изменения находились в строгой зависимости друг от друга, еще несколько укоротил переднюю ось, задней  придал  свободы за счет шарнира в центре, толчковые призмы заменил на сегменты с радиусом, равным выпрямленной руке...
Черный, под любым ракурсом, инвалид ударил его в нос немытым уксусом. "О чем это я!" -  укорил себя Антон, суетливо оправдываясь, из внутреннего кармана пиджака, хрустящими банкнотами.
- Постойте! Вы обронили деньги! - так толстушка прореагировала  после некоторой  задержки. Она готова была броситься вдогонку. - Вы видели, сколько?
- Нет, но я специально...
- Как специально? Такие деньги! Тут не знаешь как детишек прокормить, а тут специально! Он щас их пропьет с такими же алкашами. На ветер выбросили! Поймайте же его!..
- Да пусть пропьет, - подтвердил Антон.
- Что-о-о-о? - ее хватила вокзальная реверберация.
- Ну и денек у меня сегодня, - устало поднялся Антон, решив, что желанная поездка в одиночестве отменяется, и, что - "лучше дома гроба нет, чтоб завалиться в тра-та-та, и спать до страшного утра..."
На привокзальной площади дорогу ему перегородил беременный автобус, а истерический крик за спиной в неестественно короткий срок взрастил возможного новорожденного в зрелого дядю.
- Мужчина! Мужчина! - на всех парусах, хотя и против ветра, летела толстушка. - Ой, простите меня! Ой, простите меня, дуру грешную! - запричитала она. - Я его догнала, я тоже дала ему много! Ой, простите меня! - Приклеилась к его ладони двумя своими: горячими и мокрыми. - Бес попутал, затмение нашло, грех-то какой! - отдышалась и заворковала спокойней. - Вы человек, видно, добрый, церковный, прошу вас, будете в храме, - поймав на себе недоуменный взгляд Антона, уточнила, - в церковь пойдете, поклонитесь Пресвятой Богородице, помолитесь за меня, грешную Наталью, из деревни Завидное Рязанского района, детишки у меня. - Антон не понимал, что, собственно говоря, от него требовалось, и она пояснила с какой-то редкостной теплотой в голосе. - А вы идите в храм, там вам все скажут. - Спохватилась. - Ну побежала я, вещички мои без присмотра. - Отступала поначалу назад маленькими шажками. - Обязательно пойдите!..
И когда Антон вернулся домой, ставил и снимал с плиты чайник, и проделывал еще тысячу разных автоматических движений, то видел перед глазами только светлые и серые прямоугольники, и слышал этот необыкновенный по доброте голос. Нет, он его не просто слышал, он окунался во что-то не материальное, но такое необходимое, как воздух, и даже больше, потому, что когда он затаивал дыхание, прикрывал ладонями уши, проваливаясь в тишину, то продолжал жить этим новым ощущением, пока неожиданно и, так некстати, не объявилась Марина.
Наконец избавившись от короткого пальто и длинной змеи, - вязанного десятикратно вокруг соломенной шейки, белого шарфа, - она вишневыми ноготковыми брызгами освежила примятые рельефы, и после раздумного раскачивания с пяток на носочки внутри растерявшихся тапочек, едким прищуром приклеила интерьерные впечатления к директорской переносице.
- Не верила, что так живут руководители, -  теми же маслинными щелками спрыгнула в приоткрытый клюв сумочки,  приглашая за собой Антона, обнажая и одобряя щелчком язычка этикетку армянского коньяка. - Вот это то, что надо!
Антон ждал; Марина выжидала; выпили за здоровье; разговор не клеился. После второй рюмки она пристроила свои прелести на краешке стола так, что они сразу переспели, посмотрела на них сверху как бы на чужие, оттянула книзу уголок выреза платья.
- Хорошая у меня грудка?
- Хорошая, - согласился он, - только ты давай выкладывай по существу.
Его "ты" (впервые за все время совместной работы) раскрепостило ее больше, чем последующая рюмка коньяка.
- Как, уже раздеваться? Мне куда: налево или направо?.. - Очень, очень ловко она возвращалась к тому утреннему, недосказанному, - "по личному", - но она считала себя умненькой девочкой и потому не спешила. - Давайте еще по одной! - Но и после четвертой (они такие маленькие!) не нашла шефа кондиционным, хотя  он и не закусывал вовсе. Зато нашла вполне удачное продолжение. - А возьмите меня в жены? - Невесомой, перекочевала к нему на колени. - Что слабо?.. - по-голивудски? поцелуем протиснулась через его зубы до першащей глубины, замерла в шоколадно-горьковатой, "мишка на севере", паузе, и отпрянула для, настоянного на спиртном, лукавого прищура. -  Только я с п-прицепом!..
И дальше вечер покатился, или завращался, в неясных очертаниях.
Антон как-то долго не мог найти ее под собой, и она раздражалась шепотом: "Да не туда же, не туда!", - затем же, когда он равнодушно откинулся на спину, нервной четвероножкой забегала по его телу, принюхиваясь и отыскивая что-то только ей интересное, - нашла, и что же? согнутые в коленях  ножки не обретали необходимой опоры, - после нескольких обреченных манипуляций, она, приспособив подушки, взлетела, опустилась, покрылась лягушачьим потом, с жалобным, протяжным криком вцепилась зубами в дрожь большого пальца руки. "Откусит или не откусит? - спросил  самого себя, исчезающего, Антон, - вот так человек отходит ко сну! - заключил он и ему захотелось запомнить это состояние, чтобы обдумать его по пробуждении. - Или это смерть?.."  
Через еловые ресницы пробивался на поляну яркий оранжевый свет, чертил полосы, Антон лопаткой углублялся в землю, отвлекался изредка, или для того, чтобы, щурясь навстречу солнцу, разогнуть задубевшую поясницу, или на крупный, усыпанный сочными плодами куст земляники. Он спешил за солнцем. Он рубил ели, не слыша стука топора, заносил концы стволов поочередно, стесывал бока, водружал бревна друг на друга - строил землянку. Дело спорилось, оставалось накатить перекрытие. Антон задумался: ему хотелось сотворить его домиком, но блиндажом было проще, - и он чувствовал нестерпимую усталость. Вдруг откуда-то высыпали на поляну бородатые мужики, нечесаные, в кафтанах, кричали, размахивали руками. Разорили землянку, а его, и пальцем не шевельнувшего в защиту самого себя, сбросили вниз с высокой кручи на острые камни. Целую ночь шел Антон по лесу, под утро вышел на похожую поляну, и снова принялся за прежнее дело. К заходу солнца все повторилось, как и накануне. Антон не чувствовал боли, он плакал от нестерпимой обиды на злых людей. Утром же нашел себя на берегу реки подле лодки. Он сел в нее и долго - долго плыл по течению, пока лодку не прибило к противоположному берегу. На этот раз Антон успел: когда солнце, прощаясь, протянуло ему последний свой лучик, землянка была готова. Ночью он вышел из нее на странный шум и не испугался, он только не успел увернуться от тяжелой лапы огромного бурого медведя...
Он проснулся. Марина била его ладошками по щекам.
- Ну проснись же, проснись! Ну наконец-то...
Мощности одинокой лампочки под потолком не хватало на всю комнатную геометрию, поэтому на ее стенах дугами наползали  тени на полутени, Марина же зависла над Антоном отдельной тучкой под искусственным вольфрамовым эпицентром, ее очень старили свои, родные тени под глазами, и слегка присыпанные пудрой будто бы нелогичные рвы и овраги. Впрочем, копна волос, лишенная симметрии, вилами - заколками довершала угрюмый деревенский пейзаж. Но далеко не крестьянскими пальчиками она придерживала за хвостик бумажную троицу, мечтающую улизнуть за спинку дивана.
- Вот! - другим указательным пальчиком она, отгибая, персонифицировала листики. - Это заявление кадровички на декретный отпуск, подоспела вовремя. Наискосок надо написать, вчерашним числом, - в приказ! Это мое заявление на ее место. Наискосок то же самое надо написать! А это сам приказ! Здесь внизу необходима твоя, то бишь ваша, закорючка! Понятно объяснила?..
Ленивые молнии - это его мысли, медленно переползающие из одного переполненного мусором полушария в другое: равнодушное, пустое и звенящее, и не имеющие никакого отношения к фамильярно катящемуся фиолетовому шарику ручки под углом к чужим каллиграфическим следам.
- А как же замужество? - Антон наконец сосредоточился на последнем вензеле, и на "комедиях Шекспира", послуживших ему опорой.
- Я выйду только за директора, - она полировала ноготками  линии сгиба так тщательно, и ее мысли уносились далеко вперед и по расстоянию и по времени, и весь ее вид указывал на то, что задержка ее здесь приносила больше вреда, чем пользы, - а вы... - она вернулась, чтобы уложить верхний том на место, и все-таки сжалиться, - звонили из Москвы, вам сегодня с утра обязательно быть на работе.
- Это не комедия, это трагедия, - поднимаясь, Антон возражал не ей, а гению на стуле.
Но Марина успела вступиться за классика между двумя дверными щелчками.
- Ну что ж! От комедии до трагедии один шаг! У каждого своя жизнь...
Шлепая босыми ногами по холодным доскам, - сегодня он находил ощущения приятными и даже продлевал их бесцельными перемещениями, - Антон пытался восстановить в памяти перипетии сна, так некстати прерванного Мариной. Коснувшись бритвой лица, он узнал в себе того бородатого мужика в длинном до пят приталенном халате, и в странной шапочке. Соизмеряя увиденное с прожитой жизнью, он нашел их полностью совпадающими, выраженными во сне в аллегорической форме. Вот только последний удар медвежьей лапы - к чему его отнести: к событию уже прошедшему или предстоящему? "Лучше бы к прошедшему..." - умолил себя Антон в зеркале.
У хладокомбината парили черными задницами две чужие "Волги", одна - с московскими номерами. На верхней ступеньке административного здания стоял маленький человечек с поднятым каракулевым воротником, ниже него старательно уменьшался в габаритах отставной полковник. Безуспешно - на целую голову. Завидя Антона, они оживились, человечек предупредительно вынул руки из карманов, но Антон, воспользовавшись выезжающим  автомобилем, юркнул в открытые ворота, тут же пристыдил себя за мышиное поведение, но и тут же, защищаясь, отмахнулся от