настойчиво, за плечи, усаживает ее рядом на диване. Она долго сопротивляется, говорит всякие глупости, но он - то ее знает, и она сдается. "Тебе не надо встречаться с девочкой Таней, она хорошая, но ее папа сегодня встретил меня на улице, и сказал, - она рыдает ему в плечо, - что мы, я чуть не умерла, голь-шмоль перекатная, и что ты недостоин его дочери, и должен оставить ее в покое, иначе он примет меры..."
Через месяц он, Антон, в пику, распишется с Татьяной. В пику, кому?..
- Вот видите! - водитель двумя удовлетворенными, растопыренными пятернями возвращал Антона к своей правоте, второй конец которой упирался в знакомого "Жигуленка" под красным светофором. - Видите! Я говорил! Приехали в одно время.
На следующее утро Антон ощутил воздух в проходной несколько отличным от привычного, вокруг Марины же витали совсем необыкновенные флюиды. Избытком давила на ресницы тушь, и глаза блестели от излишка непонятной влаги: то ли радости, то ли чужого, а потому ненастоящего, лиха. Она носочками выдержала размеры его шага, плотно прикрыла за ними дверь.
- Вчера, - она сбивалась на полушепот, - три раза интересовались вами из горкома партии, и один раз из областного объединения. Я им объяснила, но, они просили, как только появитесь, дать им знать.
Это - "но", выделенное с двух сторон и паузами и запятыми, являлось для Антона усиливающим признаком наползающей беды. Феерический крест, смерть тещи, откровения водителя, "но"... "пришла беда - открывай ворота", и ...
- Марина! - встрепенулся Антон, - а вы сами-то, коломенская? - и по мелькнувшим в зрачках восклицательным знакам понял, что вопрос риторический, и что ей уже многое известно, и что перед ним надолго, в который раз, и не на всю ли оставшуюся жизнь? загорелся красный свет; он не дослушал ответа. - Тогда дайте им то, что они у вас просили.
Наступал закономерный финал. Самообмана. Это рок!..
Кто, кто может ответить ему на вопрос: почему его, отличника, паиньку - мальчика, не приняли в комсомол в восьмом классе? Строем принимали, всех поголовно, а его, единственного на всю школу, не приняли! Пусть водитель прав, но в те годы ни о каких взятках не могло быть и речи. И почему?.. Два! Два раза в институте! И в кандидатах в члены КПСС он продержался чуть больше одного месяца... Почему?..
И прямоугольный орнамент на дубовом паркете, и скрипящий под ногами снег, и первые лужицы, и серый, истрескавшийся асфальт, и каравеллы облаков над пестрым лугом, и кружащийся в дымке багрянцевый лист, и... никто! - никто, за столько лет, не мог ответить ему на эти вопросы.
- Антон Сергеевич! - Марина приоткрыла дверь, - я дозвонилась, вас ждут в горкоме. - И когда он по инерции перенес свое тело из внеочередной осени сразу в весеннюю приемную - так благоухала ее декольтированная розовым грудь, то споткнулся о грубое фальцетное препятствие. - И мне надо срочно, по личному!..
- В конце коридора направо, - отшутился он.
- Я серьезно!
Да, вот так! ему преграждала путь уже совсем другая Марина. "Значит совсем плохи мои дела", - соглашался он со своими догадками, манерно и вслух внося существенную поправку:
- Ах, извините, женщинам налево...
Горком лежал на боку костяшкой домино "шесть на шесть", Антон же, нарушая правила игры, шагал фигурой "пусто - один" по ковровым дорожкам, надежно оглушающим и плоские резиновые каблуки, и острые металлические шпильки, - они безжалостно лишали звуков всяк сюда входящего и наделяли другими. Но Антон почему-то сопротивлялся им; он почему-то старательно прислушивался к шепоту полиуретановых подошв своих сапог; он ощущал предательскую слабость животе, что являлось признаком сильного волнения. "Я волнуюсь? Я еще на что-то надеюсь? - спрашивал он себя, и отвечал в третьем лице. - Дабудет вам, Антон Сергеевич, глупостями-то заниматься. Собирайте вещички, и езжайте домой, в Орехово, к отцу, так оно надежней будет... А карьера?.. А карьеру засуньте себе... в жопу!" Странно, но это некрасивое слово из двух чесночных? долек и четырех букв и придало Антону уверенности.
Он разделся и, после селекторных щелчков с вопросительной и утвердительной отмашками курчавого очерка секретарской головушки, решительно перенес подтянутое:
- Я Бутин!.. - через две массивные двери.
Столы стулья гардины телефоны и прочая и прочая - весь этот инкубаторский набор утверждал маленького человечка в сером костюме под обязательным ленинским прищуром в рамочке над головой в должности первого секретаря городского комитета Коммунистической партии союза Советских Социалистических республик - вот как длинно, без запятых, он его утверждал! Но хозяин кабинета повел себя весьма коротко (не читай: кротко): он не вышел, не подал руки - он сморщился, и тихонечко, превозмогая что-то ниже уровня стола, произнес:
- Слушаю вас.
- Если не вызывали... - Антон пожал плечами, одновременно напрягая весом каблук, вокруг которого все могло развернуться в обратную сторону.
- Наверное инструктор вызывал, - тот, нехотя, притормозил его вращение, - впрочем вопрос уже решен, и с вашим объединением тоже...
- Я свободен? - спросил Антон.
Тот, не замечая вопроса, верхом на листе бумаге въехал ладонью туда, куда надо: на другой конец стола, скрипнул чем-то прозрачным.
- Я не разделяю вашего тона!
Кто сказал, что нельзя в одну и ту же реку войти два раза? - Антон впервые вошел в нее еще три года назад. И тогда не разделяли его тона, и снова, и зачем? он пускался во все тяжкие по ее течению.
- Я не устраиваю вас как директор комбината, вы это хотите сказать?
- Ну почему же, мы признаем, что в исправлении дел есть и ваша заслуга, но есть и государственные интересы.
Перевалить через его "мы" стоило Антону немалых сил, наверное поэтому он совсем упал голосом:
- И какие?..
- Во-первых! Вы не полноценный директор, а всего лишь ио, - без иезуитства в подобных учреждениях не обходились; Антон горько усмехнулся; хозяин кабинета смотрел поверх его головы, - во-вторых, парторгу нашего цементного завода, надо сказать, перспективному руководителю, пора идти на повышение. Было принято решение назначить его директором комбината... Вы переместитесь на должность зама, подучите его, мы этого и не скрываем, еще немного присмотримся к вам, а там, глядишь, и в партии восстановим, и руководящее место подыщем...
- Послушайте! - Антон, вопреки командам внутреннего голоса, таки не сдержал своего темперамента. - Два года назад, в этих стенах, мне было заявлено, что, если я вытяну предприятие из прорыва, меня восстановят в партии. Вытянул! Одно из лучших в области. Год назад сказали, если не будет ни одной анонимки. Их нет! Так чего же еще вам надо? - Он подошел к противоположному концу т-образного стола, уперся кулаками в его край, застыл взглядом на заросшей переносице. - В конце-то концов, это просто непорядочно!
- Вам ли судить о порядочности! - секретарь принимал обличительную позу. - Тоже мне - руководитель! С проститутками по ресторанам! До поросячьего визга, понимаешь ли! О какой партии идет речь!..
Антон подсчитывал пуговичных клопов, выползающих из его рубашки на полированную поверхность - секретарь вставал из-за стола, - но тот, который соответствовал уровню пупка, так и не объявился, и счет направился в обратную сторону. Антон придавил в себе желание потрясти его за шкирку так, чтобы все кровопийцы выпали на стол, чтобы их одним синим томиком Ленина из-за стекла, вон с той полки... но вот с пятерней не справился.
- Еще и аморалка? - он грохнул ею по столу, - да пошли вы все на ...!
- Что?! - до конца вскочил секретарь, и оказался таким маленьким, и смешным, совсем не соответствующим той легенде, которая упорно бродила по коломенским улицам и перекресткам.
"Приехал как-то областной секретарь с проверкой района. Посещает колхозы, поля, беседует с руководителями, специалистами. Вдруг молния сверкнула прямо в сердце областному начальству. Но на ее пути внезапно встал один из чиновников среднего звена, защитил грудью. Увезли его на скорой, зато после выписки из больницы угодил сразу в кресло городского секретаря."
Уж и не помнил, от кого впервые услышал Антон эту байку, но все, кто бы ее ни пересказывал, клялись в ее абсолютной достоверности. Глядя на маленького человечка, Антон даже не мог себе вообразить размеры спасенного, и потому рассмеялся широко и открыто, и этот его смех не остановили: ни испуганный воробьиный абрис секретарши, ни, рефреном застрявшая в ушах до последней ступеньки, фраза:
- Ты нигде в области не устроишься на работу!..
На улице, на площади перед горкомом ставили елку. Защемленная комлем в редукторе, красавица не страдала, а радостно стремилась носом к небу. Под лохматые груди ее сзади ласково обнимал трос, по которому взгляд при желании мог добраться до желтой стрелы крана, и по ней спуститься к румяному крановщику в ватнике, и в шапке. Поодаль стоял, распластав крыльями руки, стропальщик, прикармливая единственным пальцем варежки на правой руке и крановщика, и "бабок в окошках", и зевак в сторонке.
Обманувшись распахнутой дубленкой и галстучным языком, на глазах слизнувшим звездные погоны, стропольщик подобострастно осклабился навстречу никотиновым ртом.
- ...?
- Ну что, не видишь? Смотри! - Антон увлек своей рукой оба подбородка кверху. - Влево занесло! Неужели не видишь?
- Ну как же, вижу, - понятливо согласился он. - Щас в момент! Майна! - бросил он громкое крановщику, и тут же, пока ель не успела шелохнуться, истребовал его обратно. - Вира!.. Теперь как? - скосил он лукавые глазки в сторону Антона.
- Ну теперь порядок... - поначалу очарованный мудростью стропальщика, Антон тут же осудил его за лизоблюдство, затем оправдал за компромиссность, снова осудил за малодушие, и оправдал, и подытожил окончательным вопросом. - Скажите пожалуйста, что для вас главное в этой жизни?
Стропольщик "ехал мимо" настроений Антона, вернее, ему не было дела до прилипчивого чужого начальника, - но и для таких у него была припасена полочка с "предметами " первой необходимости.
- Победа коммунистического труда! - бойко ответил он.
Антон на мгновение вернулся в кабинет первого секретаря горкома КПСС: не коломенского, а раньше, того, ореховского, с перекормленным желатином лицом. "За финансовые нарушения Бутин Антон Сергеевич исключен из кандидатов в члены КПСС, - априори проскрипел секретарь, - кто против, поднимите руки". Не подняли...
- Да-а, - Антон безнадежно опустил свои руки.
И поднял одну правую, привлекая внимание водителя "Волги", и отмахиваясь кистью и от него, и от чего-то большего, олицетворенного им, - и тот, не мешкая (вот так-то!), оттолкнулся от Антона сытным звуком, выхлопной спиралью, и покатился под светофор на перекрестке, и далее, направо...
Вокзал.
Под сводами гласные превалируют над согласными, за счет того, что они длинные, склеенные дефисами, и тянутся прицепчиками друг за другом, а согласные, спотыкаются, падают мухами вниз, наверное потому, что на улице зима, а скорее потому, что среди людей, порождающих их, как раз все наоборот - согласные живут дольше, а гласных не бывает вообще... Линии скамеек изогнуты так смело, что подняться с них непросто: и согласным, и не согласным. Сударыня напротив, беспомощно загребая воздух пухлыми руками,
