коридора, висела тесненная серебром табличка - ее мечта: "Начальник отдела кадров"; и она тяжело переживала неудачи, подобные сегодняшним, ну а полковника она возненавидела еще с самого первого его появления.
Часы загорелись чертовой дюжиной с нулями, и Марина опустилась на первый этаж, в столовую. Окунаясь в услужливость общепитовского персонала, нехотя прокомментировала случившееся с директором, расплатилась, пристроилась за служебным столиком, и, когда она уже взялась рукой за стакан с компотом, объявился шеф. По залу, следом за кивками, пробежал легкий, сочувствующий шепот, очередь расступилась, но он, как всегда (будучи директором можно себе и такое позволить) с подносом пристроился в ее конце. Марина пила очень маленькими глоточками, долго вылавливала вилкой со дна остатки сухофруктов, и зря, потому что он уселся в совсем другом месте, лицом к окну. Его уважали и ценили. Все разговоры начинались с того, как он притащил в кабинет раскладушку, и как чертил все ночи напролет (кульман до сих пор стоит в кабинете), как пугал вахтеров, проносясь, словно привидение в белых трусах, до туалета и обратно, как он переломал все старые цеха и выстроил их заново. Он слыл справедливым человеком, и она надеялась, что его показное? невнимание к ней в столовой не должно сказаться на ее карьере. И еще она решила понастойчивей предложить ему себя как приятную женщину (дуреха! - сама перестаралась в обратном); она поднялась наверх, как следует проветрила кабинет: форточки закрывала уже в его присутствии, не гнушаясь примитивным приемчиком - тягунчиком с приотрытием завлекательной части черных колготок. На его обыкновенное: "Спасибо!" - подтвердила свои намерения притомленным, рассчитанным на соответствующую фантазию получателя: "Пожа - луйста, Антон Серге - евич..."
Дни в декабре и так короткие, и Антон выдумал сумеречные тени на полу еще раньше положенного срока, чтобы не видеть злосчастной трубы, не дай Бог феерического креста, чтобы отвлечь себя от осами жужжащих вокруг головы мыслей. Шагнувший навстречу водитель служебной "Волги" совсем пал духом.
- Вы меня, Антон Сергеевич, без работы оставили...
- Ничего, - Антон кажется улыбнулся, - готовьтесь, послезавтра вам достанется.
- Может утром заехать?
- Не надо, вы же знаете, я по утрам пешочком...
"Нет, не от безделья изнывал водитель. Человеку свойственно лениться, - Антон оставлял на проспекте елочки в противоположную от дома сторону, - нет, он страдает от ненужности, в конечном счете ты страдаешь от одиночества. И не важно, чем оно вызвано, приговором ли суда, или просто тем, что родные, близкие, сослуживцы, да и чужие люди вдруг перестают тебя замечать. - Занеся правую ногу вперед, и так не опуская ее, он замер от неожиданного открытия. - Оказывается он не сказал "его", а проехавшись по обобщенному, лишенному плоти, человеку, незаметно скатился к конкретному "тебя", то есть к себе. - Он медленно опускал ногу, обращаясь к налипшему на носок снежному уродцу. - И все-все люди такие, как ты, такие же одинокие эгоисты..."
- А жаль! - пять последних, звонких букв он с паром вытолкнул в морозное, растреньканное трамваями небо вслух, и после длинных, противоречивых, мысленных диалогов с тем далеким идеалом, воспитанным рядом с ним книжками, родителями, школой, и в конце концов отставшим от него лет на двадцать, напугал (до смешного?) неожиданным обращением старушку, вероятно так же спешившую в собственную молодость. - К сожалению, или к счастью?.. Вот в чем вопрос!
Обезглавленное трамвайными рельсами, туловище проспекта оканчивалось раскинутыми в стороны руками, - на левой, бетонной бицепсой, громоздилось здание горкома партии, - на правой, там за локтевым суставом, беспалой кистью раскинулись вокзал, автостанция, переспелая армянским телом будка сапожника, и что-то еще, большей частью и тогда, во время его первого приезда в этот город, и сейчас, и наверное навеки, недостроенное.
Антон нырнул в под мышку, в кинотеатр. Оказалось, что он вклинивался ровно в половину остросюжетного фильма, в котором, судя по рекламной косынке над поцарапанным из органического стекла личиком кассира, кто-то мускулистый, из отсутствовавшей части плаката, втыкал, пририсованную карандашом фигу в оскаленную пасть полосатого, еще типографской краской, животного. Антон поблагодарил фигу за лаконичную рецензию, и, обогнув со спины совсем свежий бюст (судя по погонам) военачальника на высочайшем постаменте, толкнулся в теплые двери "Детских игрушек", и... окунулся в дошкольную весну...
"Папа! Папа! - Антошка тянет отца за рукав, - ты не туда смотришь, вот где он! - Он тянется ручкой к желтой коробке, на ней мальчик собирает из полосок с дырочками строительный кран, чтобы поднять кубики с большими буквами: "КОНСТРУКТОР". Но отец устремлен на соседнюю полку - там перламутровый, с черно-белыми кнопками полубаян. Антошка обижен, но отец успокаивает: "Как только освоишь первую гамму, сразу куплю конструктор". Дома он сажает сына на колени, пристраивает впереди инструмент, привязывает бантиками к своим пальцам антошкины пальчики, - "бутерброд" играет "Амурские волны"...
Из состояния сомнамбулы его вывел пронзительный голос: струна лопнула, шторы осыпались, и Антону явилась демисезонная действительность.
- Гражданин! Вы что хотите? - Она представилась ему и дочерью и строгой матерью одновременно, была маленькой, рыжей (вот странное преследование!), а значит медной, еще и пулей: в ее движениях не было процесса, воспринимаемого обыкновенным человеческим глазом, а только позы и мгновения. "Изучению подлежит, - Антон усмехнулся собственным мыслям, - только в записи". - Нам подсниматься надо, а не улыбаться! - она растворялась сиреневым халатиком в сирени фанерной перегородки и, в спешке, Антон выкрикнул что-то очень необдуманное, запоздало надеясь вдогонку не быть услышанным:
- Я приглашаю вас на ужин, в ресторан!..
Но она выстрелилась навстречу всеми "девятью граммами" и в полный рост.
- Да-а?..
Ее мелкому личику противоречили довольно крупные морщины, сглаженные гримом вероятно из отдела напротив, - там тоже, между тюбиков и флаконов светился интерес. Ломаясь, очертания губ периодически вздыбливали под острым носиком редкую растительность, что должно быть указывало на ее повышенную, или наоборот пониженную, сексуальность. Антон не прощал женщинам усы, множественные комариные укусы на тонких ногах, безбедрие (словечко это он изобрел сам еще в студенческие годы), и еще что-то он им не прощал в остатке от раннего максимализма, но сейчас он почувствовал себя усталым. А она заполняла пустоты вокруг его глупости индивидуальным содержанием.
- У меня утром болел зуб, об этом все знают, поэтому меня отпустят! Жди меня на улице! - она рулила на максимальное сближение.
Адмирал на постаменте не протянул ему руки, и поделом, Антон на его месте проделал бы тоже самое...
- Зоя!
Она на минуту высвободила руку из вязаной варежки, и побежала мышкой впереди, не оборачиваясь, не щадя его тяжеловесности и самолюбия: даже не поинтересоваться именем... Осыпав осовелого швейцара в железнодорожном? околышке неразборчивым щебетом, скинула на руки Антона шубку, черной молнией вонзилась во второй этаж. Околевший, век назад, кролик линял на глазах и наощупь: шуба лысела, мех находил шерстяной костюм Антона более привлекательным основанием. В туалете Антон чертыхаясь и, ударами влажной ладони, сгоняя с коленей лишаи на пол, злился... На себя злился!..
Зоя выбрала столик в дальнем углу, уселась лицом к Антону и мимо него к лестнице, ему же предстоял молчаливый диалог с гобеленовой, рогатой мордой оленя на фоне заснеженных, горных пик. Антона это устраивало. Она протянула ладошку через стол к нему, - он схватился за нее левой рукой, так как ее тоже была левой.
- Антон Сергеевич! - приподнялся он над креслом.
Она прислонила еще по несколько недовольных морщин к носику.
- Номерок гони! Знаем мы вас!..
Заяц сослужил и добрую службу, - как и бабулька в раздевалке, из гигиенических соображений определившая его в угол под последний порядковый номер, - так что ошибка исключалась.
Проглотив номерок, - никаких видимых карманчиков на ее простеньком, черном платьице не обнаруживалось, - она ужимками пригласила к себе толстозадого официанта в белом пиджаке.
- Марлен! - с пафосом продолжила она. - Шампанского и фруктов! Остальное потом!
И пока тот ленивым сосудом разворачивался на неполных (дабы не расплескаться!) сто восемьдесят градусов, чтобы тупо уставиться животом в галстучный узел Антона, то родил... противоположной частью тела, сидяще - говорящую директрису.
- Как не стыдно, Антон Сергеевич, инкогнито, - она сразу же отодвинула его, - и от Марлена, и от остального мира, - мохеровым плечом, грудью, огромной пуговицей между ее рыхлых вершин, и пирожковым, на растительном масле, дыханием. - Мы вас сейчас по первому разряду! - понизила голос до заговорщицкого шепота, - а эту шалаву зачем? - развернулась, чтобы небрежным кивком поприветствовать Зою, но тут же подмяла под себя еще большую площадь стола, - я вас щас с такой познакомлю, пальчики оближите...
- Не надо! - уж очень грубо оборвал ее Антон, и виновато смягчаясь, совершил очередную глупость. - Простите, у меня умерла теща, и я, кажется, растерялся... - это был как раз тот случай, когда правда звучала совсем неуместно.
- Понимаю, горе-то какое, царствие ей небесное, отвлечься совершенно необходимо, - директриса переманивала из анекдота на лицо желатиновую, торгашескую маску: "Разбуди любого завмага ночью, и тот спросонья обязательно начнет с припева: "Ничего, не вижу! Ничего, не слышу! Ничего, не знаю! Ничего, никому не скажу!" - и Марлен у нас хорошенький мальчик, уж он постарается, и ни-ни, никому...
Зоя, без кавычек, - такой она была убедительной, - обливала уходящую директрису бензином, вероятно, до центра зала, и там подожгла ее (террасами ниспадающую) юбку термитным взглядом, и только потом снисходительно расправила бровную стрелку перед Антоном.
- А ты чо? Большой начальник, да?
- Пожалуй, крупный по сегодняшним меркам. Рост сто восемьдесят два, вес сто, костюм пятьдесят восемь, ботинки сорок три.
- Такой жирный, да?..
Она зримо опадала под его тяжестью, - нет, не физической, - под тяжестью его лет, вернее под тяжестью прожитого им за тридцать пять лет. А ей не более двадцати... Поистаскалась только. А он?.. И разве имеет значение: кто на каком поприще?..
Зоя напряглась, близоруко прищурила глазки, и, что-то там исключительное, на расстоянии, вызвало срабатывание пружины, притаенной в ее кресле: она взлетела и опустилась, вспыхнувшие неоном ноготки, трепетали в воздухе до тех, пока ровесница - причина не приземлилась между нею и Антоном. Она прыгнула к нему на колени, впилась в губы, застыла, оттолкнулась очарованным излучением, и, - "а ты?" - "а ты?" - пинг-понгом запрыгало между их губами...
Последнее - "а ты?" - неудачно срезалось в сторону Антона.
- А ты? хочешь, чтобы я осталась, или уйти с ним?
- Уйти! Конечно уйти! - он выбирал из других возможных вариантов: между своим и ее уходом.
2.
Внизу, все более отчетливо прорисовывался на
