Одно отдельно взятое детство.

остальных. Главный герой там побеждал всех подряд с помощью своих приемов.
В описании культовых фигур и явлений той поры я намеренно использовал множественное число, говоря «мы» или «нас» вместо «я» или «меня». Начинался период стайности. Стая подростков генерировала свой мир, преломляя его через призму собственных целей и ценностей. И внутри этой стаи рождались легенды, а легенды рождали план действий. Например, одно время была весьма популярна такая история: один спортсмен (всё же, наверное, каратист) попал под суд. И когда его уже отправили на зону, к нему в вагоне-телятнике начали приставать урки. А он подошел к стене вагона и кулаком пробил её насквозь. Это впечатляло. Но самое главное, была известна методика того, как он добился такого результата. Почему-то мы были убеждены, что в этом деле главной была не физическая сила, а нечувствительность к боли костяшек кулака. Этому мы уделяли особое внимание, разумеется, руководствуясь способом легендарного героя из зак-вагона. А он, по слухам, начинал так: повесил на стену годовую подписку газет и долбил её кулаками что есть силы каждый день. И каждый день отрывал по одному листочку. Таким способом, уже через год, он смог дубасить и крушить стены голой рукой.
Разумеется, что вскоре такая же подшивка газет появилась и у меня на стене. Не помню точно, но вряд ли я сорвал даже половину листов до того, как мне это наскучило. И тут вспомнился «Гений дзюдо». Благо, что соответствующая секция в городе была.
Я и один мой одноклассник узнали, что дзюдоисты занимаются в Доме офицеров. Помню, как мы заглядывали через приоткрытую дверь на тренировку спортсменов, часть которых была в белых кимоно. Тренером оказался южных кровей брюнет средних лет. Он критически осмотрел нас (и я его понимаю), но записал. Так я стал дзюдоистом.
В итоге, можно сказать, что мне понравилось в дзюдо всё, кроме самой борьбы. У меня была коричневая спортивная сумка с изображением олимпийского мишки. Кимоно у меня не было. Его заменяла какая-то плотная и просторная рубашка в ансамбле с обычными трениками. До Дома офицеров нужно было ехать с пересадкой в районе «Романтики» с троллейбуса №1 на автобус 2-го маршрута. До начала тренировки мы сидели в холле ДО на первом этаже и рассказывали всякие истории. Именно тогда я впервые заметил, что у меня получается привлекать внимание слушателей. Сюжеты моих рассказов были самыми разными: от фантастики, которой я в тот момент не на шутку увлёкся, до политики американского президента Джимми Картера. Потом, к сожалению, нужно было идти на тренировку. Физические нагрузки не казались мне большими или, тем более, нестерпимыми, но борец из меня выходил так себе. Когда я балансировал на грани весовой категории до 54 килограммов, там ещё были какие-то шансы, но начиная с 57 кг ловить уже было нечего. Строго говоря, от борца дзюдо у меня не было ничего. Высокая доля мышечной массы в сочетании с приземистостью и цепкостью – это всё не про меня. В итоге, на соревнования меня так ни разу и не взяли. Тем более, у меня не было кимоно. Но при всём при этом, в секции надо мной никто не потешался. Тренер относился ко мне и подобным мне статистам с пониманием и как-то доброжелательно равнодушно. Про ребят, кстати, я тоже не могу ничего плохого вспомнить. Всё это сыграло свою роль: из дзюдо я уходить не хотел. Однако летом случилось непредвиденное. В августе я попал в больницу с болезнью Боткина. Так называли одну из разновидностей инфекционного гепатита. В итоге я получил освобождение от физических нагрузок на год, а также курс каких-то уколов, от которых меня разнесло до 75 килограммов. Вдобавок к этому, впереди маячили старшие классы и необходимость уделять больше внимания учебе, улучшать средний балл аттестата, короче, готовиться к поступлению в вуз. Со спортом пришлось распрощаться. И в этот раз уже навсегда.
Недавно я проезжал мимо стадиона, с той стороны, где находятся бассейны. Трибуны, некогда отгораживающие этот плавательный комплекс от улицы, снесли и заменили решетчатым забором. Теперь можно всё рассмотреть, не заходя внутрь.
На месте лягушатника, ещё в 70-е годы выстроили крытый бассейн, а в 90-е его почему-то залили бетоном и превратили в спортзал. Прыжковую вышку спилили, а сам бассейн давным-давно не заполняли. Облупившиеся стенки, бортики и прыжковые тумбочки плавательного бассейна, похоже, тоже не первый год соприкасаются с водой только во время дождя.
А тополя всё так же упираются верхушками в глубокое синее небо. Наверное, если подойти к ним вплотную и посмотреть на их верхушки так чтобы видеть только листву и небо, а потом плотно-плотно заткнуть пальцами уши, то между ударами сердца можно будет услышать оживленные детские крики, плеск воды и резкие свистки грубоватого тренера по плаванию.


ЛАЙБА

Я сидел на детском велосипеде, левую ногу поставив на педаль, а правой упершись в бордюр. До земли я не доставал. И это не было бы такой уж проблемой, если бы отец накануне не сделал из трехколесного велосипеда двухколесный, решив, что мне уже пора учиться ездить всерьез. Мне было пять лет.
Ещё вчера мой любимый велосипедик уверенно стоял на земле. У него были довольно большие колеса со спицами и полностью литыми резиновыми шинами. И их было три. Но это была такая конструкция, которая предусматривала переделку под два колеса, и отец решил – пора …
Я стоял у бордюра в нерешительности, потом оттолкнулся, и вихляя рулем из стороны в сторону, как-то проехал несколько метров. Такой была моя первая поездка на двух колесах.
Тот велосипед не слишком мне запомнился, наверное, потому что самые яркие впечатления были связаны с другим. Вообще, в те времена эволюционная лестница велосипедов включала три основных звена: «Школьник», «Орленок» и взрослый. Как назывались модели взрослых велосипедов, мало кто интересовался. Культовой моделью поколения был «Орленок». Своими размерами он соответствовал подростковому возрасту, то есть он был маневренным и удобным, а его двигателями были почти неограниченные физические возможности юных наездников, выжимавших из этой конструкции все, что только можно. Но у меня не было ни «Школьника», ни «Орленка». Первый я как-то быстро перерос, а второй мой велосипед назывался «Спартак». В сущности, он был таким же как «Орленок».
Никакой автомобиль сегодня не может сравниться со счастьем обладания велосипедом в детстве. Несмотря на простоту конструкции, велосипед требовал технического обслуживания, и там было немало хитростей. Особое внимание уделялось колесам. Высоко ценилось мастерство выправления «восьмерок». Когда вдруг обод при езде начинал ходить из стороны в сторону, это и называлось «восьмеркой». Вызывали восхищение те мастера, кто знал, как надо усиливать или ослаблять натяжение спиц, чтобы это исправить.
Для многих технических процедур велосипед переворачивали и ставили на руль и сидение. И если говорить о колесах, то они должны быть настолько отрегулированы, чтобы в таком положении золотник опускался сам собой до самой нижней точки. Впрочем, золотником эту часть камеры редко называли, обычно просто ниппелем, что было не совсем верно, но как уж было.
Гаечные ключи, из которых выделялся универсальный – «велосипедный», колпачки, катафоты, камеры, ниппеля и резиновый клей представляли собой некий антураж велосипедной жизни, и зачастую служили для множества вещей, прямо не связанных с велосипедом.
Но всё же самым главным в велосипеде была скорость и чувство свободы. Мы днями гоняли по пыльным и совершенно пустынным дорогам, пролегавшим меж кварталов частных домов. Там и сегодня движение не очень интенсивное, а в те времена, казалось, что они были созданы исключительно для нас – «королей трассы». Никто не носил никаких шлемов, наколенников или чего-либо подобного. Сланцы, синие трико и ситцевая рубашка с коротким рукавом – вот самая распространенная форма юного велосипедиста 70-х годов. В результате колени и локти всегда были покрыты коричневой корочкой заживающих ссадин и чесались. Главным антисептиком был подорожник.
На велосипеде можно было ездить вдвоем: один на сидении, другой на раме или на багажнике. Рамой называлась перекладина, соединявшая ту часть конструкции, к которой крепилось сидение, с той, к которой крепился руль. Собственно, это была только часть рамы, но кого это волновало. Деталь эта была важная и в чем-то даже показательная. Кроме конструктивного и утилитарного – на ней можно было возить пассажиров – она обладала ещё и гендерным признаком. Отсутствие рамы свидетельствовало, что это дамский велосипед. Нам казалось, что в этом есть что-то унизительное для велосипеда, и настоящий пацан никогда на такой не сел бы. А ещё был такой способ езды, который назывался «под раму». Он применялся в отношении к взрослому велосипеду, когда на нем пытался прокатиться не такой уж взрослый наездник. В этом случае невозможно было сидеть, приходилось изворачиваться под верхней перекладиной и дотягиваться ногой до правой педали. Мне это не нравилось.
Особым шиком были езда без рук, езда на багажнике в одиночку, инерционный разворот (сегодня у автомобилистов он называется полицейским), резкое торможение до длинных черных полос на асфальте, низкие виражи, прыжки с подергивание руля, отрывание от земли переднего колеса …
Но самое главное! Самое главное, что не каждому велосипеду суждено было стать лайбой. Я понятия не имею, откуда взялось это название, но в нем есть что-то завораживающе залихватское. Лайба! Только вслушайтесь в это слово. И на что мы молимся сегодня? «Инфинити» – название, более подходящее для косметики; «Лексус» – слишком похоже на «уксус», эдакий уксус класса «люкс»; «Ниссан» – тут я не определился: то ли средство от насморка, то ли от недержания мочи; «Шевроле» – это какая-то довольно глупая настольная игра для всей семьи; «Пежо» – тут даже комментировать не стоит; «Порш» – это вообще гнусное слово. А в начале всего стояла ЛАЙ-БА!!! Рядом с этим словом могут ужиться только «Мерседес», «Майбах» и «Феррари», да и то только потому, что не хочется совсем уж лишать себя иллюзий. Я считаю, что единственные взрослые, до конца честные перед собой, это байкеры. Вот они, действительно, променяли лайбы на нечто стоящее.
Велосипед превращался в лайбу, разумеется, не сам по себе. Наиболее важным в этой эволюции был козырный руль. Самым простым было выгнуть уже имеющийся. Признаться, я пошел по этому компромиссному пути. Ручки разгибались в стороны так, чтобы в итоге они оказались в одной плоскости. Затем руль выворачивался, и они поднимались на максимальную высоту. Но это были полумеры. Ярые фанаты козырных рулей гнули их из труб. Такие рули были по-настоящему высокими, настолько высокими, что их уже можно было держать вытянутыми руками. Улавливаете сходство? И никаких «Беспечных ездоков» мы тогда и в глаза не видели. В этом было что-то идущее от естества скорости и свободы, пусть даже единственным двигателем был только наш подростковый организм.
Потом лайбу украшали катафотами. Ворд подчеркивает это слово красным, так как не знает его. Сейчас используется термин «светоотражатель». Фу-у-у-у-у! Катафоты –