Николай находил временную работу и с утра до ночи вкалывал, чтобы прокормить семью. Он часто виделся с другом Сергеем Резаковым и, сидя на крылечке барака, они обсуждали какие-то вопросы. Анна иногда наблюдала за ними и не могла понять, почему ее муж и крестный отец Алешки о чем-то горячо спорят.
Николай, поглядывая иногда на друга Сергея, ловил его взгляды, направленные на Анну. Он уже давно знал и чувствовал, что его жена нравится Резакову, но Сергей никогда, даже при сильном опьянении не позволял себе переступить черту. Вот так и жили два друга в ожидании чего-то непредсказуемого, и каждый понимал, что рано или поздно в их дом снова постучится беда, и она таилась, ждала, когда подвернется удобный для этого момент.
Однажды в воскресный день к бараку подъехал «воронок», из него вышли сотрудники милиции и направились к квартире, где проживала семья Борисовых. Резаков заметил в окно, как «легавые» вошли в двери к другу Кольке и понял, что его забирают и возможно надолго. Николай словно ждал их прихода, молча, оделся, взял старый чемоданчик с приготовленными вещами, обнял, поцеловал жену Аннушку и маленького сына. Под конвоем вышел на улицу где уже собрались любопытные соседи. Анна стояла на крыльце и, зажав в одной руке платок, утирала неудержимые слезы, а другой рукой прижимала к себе сына. С горечью в сердце и с мокрыми от слез глазами, провожала она до «воронка» родного человека. Алешка не мог тогда еще знать, на какое время покидает их отец, но Анна знала точно – не на один год. Николай, перед тем, как запрыгнуть внутрь фургона, обернулся и улыбнулся. Вот таким она запомнила его на долгие годы: добрым, молодым и с прощальной улыбкой на губах.
Шли годы. К власти в стране пришел генсек Хрущев, и народ стал ощущать политическую оттепель. Много людей было реабилитировано после сталинских репрессий, но были и такие, кого государственная рука продолжала удерживать в лагерях, в их число входил и Николай Борисов.
Алешка рос и с утра до вечера носился с ребятами по улицам, благо из соседних бараков собиралось много мальчишек и девчонок. Ему было невдомек, почему мама, уткнувшись в подушку, часто плачет по ночам. Разве подрастающий мальчишка мог понять, почему отца, которого он не помнит, так не жалует существующая власть и при удобном случае отрывает от родной семьи и закрывает на долгие годы в лагеря. Но зато мама часто рассказывала, как он воевал на фронте, как его ранило, и Алешка гордился отцом, хотя его не было рядом. Открывая старенький шифоньер, он бережно трогал орден «Красной звезды» висевший на лацкане пиджака и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». С интересом рассматривал пулю, которой по рассказу мамы, отца ранило на войне.
В ожидании тянулись долгие дни, месяцы и годы. Письма от Николая приходили редко, и Анна с надеждой выглядывала в окно, когда же почтальон пойдет мимо, но увидев в очередной раз, как он отрицательно мотает головой, тягостно вздыхала, садилась на стул и, прижав руку к глазам, не могла унять горькие слезы.
Алеша, заметив тоскливые и заплаканные глаза матери и понимая, почему она горюет, подошел и, прижавшись к ее плечу, тихо успокаивал:
– Мам, завтра придет письмо, вот увидишь, с папкой все хорошо, не переживай за него, мам.
Анна, обняв сына, успокоилась и, взглянув ему в глаза, сказала:
– Да, да, сынок, как любил шутить наш папка, чернила не успевают высыхать, потому так долго идут до нас письма.
– Мам, а когда мы к нему поедем?
– Как только разрешат свидание. Вот подкопим денег, дождемся письма и поедем к нашему папке.
Шли дни, она жила от письма до письма. Дождливая, серая осень сменялась зимой, затем приходила долгожданная весна, наполненная душистыми запахами сирени, врывающимися в открытые створки окна.
Сергей Резаков со стороны своего барака часто видел, как Анна, стояла у открытого окна и, устремив тоскливый взгляд, высматривала кого-то на улице. Резаков тяжело вздыхал, он знал, кому предназначен этот взгляд, полный любви и отчаяния.
Резаков осознавал, что стал более осторожным, видимо в последний срок прибавилось жизненной мудрости. Ранее случалось, сходил на дело, спустил деньги в кабаке с друзьями и подругами, а затем опять в разнос, в общем, жил от одной кражи до другой. А теперь старался заводить знакомства аккуратно, с кем попало не пил, и на дело не шел, долго готовился. Но зато стал чаще играть в карты и когда срывал крупный банк, вот это был кураж! Снова собирал друзей и подруг, куролесил с ними до последней копейки. Соседи, наблюдая за такими гулянками, догадывались, Сережке Резаку либо в карты фартит или дружок освободился, и они на радостях устроили пир на всю Черную улицу.
Весной, когда бараки утопали в вишневом цвету, девушки с парнями собирались под окнами на лавочках, там допоздна звучали песни под гитару или аккордеон. Молодые парочки скрывались за листвой, за которой доносились шепот или причмокивания от сладостных поцелуев.
Анна с легкой улыбкой иногда наблюдала, как Резаков чудит, весело балагурит, шутит и, пощипывая девушек, привлекает их задушевными песнями. Сын Алешка любил его за доброту, за дерзость, за умение находить подход к ребятне. Если Резак в куражах, то не обделял ребятишек вниманием, всегда давал сладости или какие-нибудь игрушки. Однажды, играя во дворе в футбол, пацаны нечаянно запустили мяч в соседский огород к сварливому мужику. Он не раз ругал и предупреждал ребят, что заберет и не отдаст мяч, вот и на этот раз мальчишки упрашивали ворчливого дядьку.
– Дяденька, киньте мяч.
– Все, доигрались сорванцы, все грядки мне мячом помяли. Больше не увидите его.
– Дядь, ну пожалуйста, – упрашивали ребята, – мы больше не будем.
– Нет, я сказал, ищите другое место для игры.
Вдруг раздался знакомый голос, к штакетнику подошел Резаков.
– Слышь, Миха, – мяч пацанам верни.
– Серега, не заступайся, посмотри, они мне все грядки испортили.
Резаков достал из кармана штанов денежную купюру достоинством в три рубля и, протянув ее Михаилу, сказал:
– Да, ладно тебе, это же детишки. На вот тебе за издержки, покроешь свои убытки.
– Я сказал, нет!
– Ну, ты и чморина! Если с мужиками в неладах живешь, так не перекидывай на пацанов свою злость. Не отдашь мяч, башку тебе сорву и отдам пацанам, пусть гоняют вместо мяча, – разозлившись не на шутку, пригрозил Резак.
Сосед нахмурился и, опасаясь, что Резаков может исполнить свою угрозу, бросил мяч за штакетник.
Сергея кое-какие соседи побаивались за крутой нрав и бесстрашие. Кто-то не сомневался, если он вынет из-за голенища сапога финку, то может довести дело до конца, потому старались не перечить жигану. Лешка с благодарностью взглянул на Резакова.
– Если что, крестник, обращайся. Обидят, сразу мне говори, не тяни с разборками. Я батьке твоему обещал, что с тобой все будет в порядке.
– Ладно, дядь Сереж, – согласно закивал Алешка.
– Я сколько раз тебе говорил, называй меня просто Серегой, я же твой крёстный. Не перевариваю я этих: дядя да тетя. Понял, Леха, чтобы я больше от тебя не слышал, что называешь меня дядей.
Улыбнувшись, Лешка, молча, кивнул и метнулся к мальчишеской группе, нетерпеливо ожидавшей, погонять с ним мяч.
Резаков любил «гарцевать» по Юному городку, как обует хромовые прохаря[4], приспустит их гармошкой и идет по улице. Наденет лепеху[5] со шкарами[6] и выглядит, словно магазинный манекен. Дерзко прищурит глаза и, наигрывая на гитаре блатную мелодию, собирает толпу парней и девчонок. Но, пожалуй, для Резакова самым любимым развлечением была игра на аккордеоне. Сядет на крыльцо, растянет меха и польется задорное танго «Брызги шампанского», плавно переходящее в «Амурские волны» или необычайные французские мелодии. Вот тогда во дворе его барака собиралась не только молодежь, но и взрослые и даже старики. Некоторые из старожилов помнят, как отец Сергея также собирал во дворе соседей и радовал их своей музыкой, он же и научил Сергея играть на гитаре и аккордеоне.
Приходила Анна и слушала, как Резаков виртуозно исполняет музыку. Он закрывал глаза и, слегка наклонив голову, плыл вместе с мелодией. В такие мгновения казалось, не его шустрые пальцы исполняют шедевры, а кто-то незримый манипулирует с клавишами. Потом, как правило, поступают частные заявки и пожилые люди, поблагодарив Сергея, расходятся по своим дворам. Над бараками и улицей до поздней ночи раздаются задорные песни: от уркаганских, содержащих блатные слова, до тоскливых, мучительно входящих в сознание песен. Анна всегда ждала этого момента и, представив, как ее любимый Коля сейчас тоскует, стояла со слезами на глазах и слушала вкрадчивый голос певца. Резаков понимал ее состояние и вкладывал в слова и голос столько нежности, что они брали за живое. Только через изумительную мелодию и красиво произнесенные слова, можно донести до сердца этой женщины, как ее любят двое мужчин на свете, это ее муж Николай и он – Сергей Резаков.
[justify]На Филях на Черной улице подрастала детвора, впитывая, как губка поступки и наказы взрослых парней и мужчин. Примеров было множество: одни попадали в тюрьмы, другие выходили из лагерей и кругом существовал негласный людской закон. Продал, наябедничал, струсил – в изгои. Своровал у своих – объявят «крысой». Унизил, оскорбил, надругался над девушкой – получишь перо в бок или такого подонка опустят ниже «тротуара». Отругал кто-то из молодых пожилого человека, в этот же день ему вставляли таких «пентюков», что желание оскорблять взрослых сразу пропадало. Государственная власть – она, конечно, обладает силой и умением подавить любые действия в несоблюдении законов. Но исполнение, как таковых, не многие принимали за основу, те, кто неоднократно побывал в лагерях, вели свою политику, отличавшуюся от основной. Свежи в людской памяти: война, голод, разруха, репрессии и огромные лагерные срока. Не все были жуликами или просто попавшими на срок по уголовной статье, были и такие, кто