Банк

умела уходить от прямых ответов на простые вопросы, а дальше  копаться в этой ситуации Максимову не хотелось. Расстались сухо. А уже на следующий день Максимов наблюдал, как Катя мило щебетала с их куратором, и Максимов вряд ли бы сказал, что ему это было приятно. Но и особой ревности он не испытывал – просто съедало любопытство, что за человек эта Катя. Не понял её и потом, когда через неделю, когда он уже думать забыл об этом эпизоде, она неожиданно  предложила вновь проводить ее до дома. По дороге разговорились, неожиданно разоткровенничавшись, он рассказал Екатерине о событиях, предшествовавших её появлению в Банке, не забыв посетовать на свои непростые взаимоотношения с шефом.
– Так я и не понял, - завершил он свой рассказ, - что это была за история с Арсентьевичем, и почему он решил в конечном итоге оставить меня – из интересов дела, или потому что за Арсентьевичем уже никто не стоял.
Катя молча усмехнулась.
– Какой же Вы наивный, Виктор, а главное – учтите, всё может повториться, даже обязательно.
Вот это было совсем непонятно. Вроде бы Катю взял на работу шеф, значит имелись какие-то основания, другим неизвестные, и вдруг такое откровение. А может быть, его просто проверяли и он зря разоткровенничался, –  задавался Максимов вопросом, но тут же гнал от себя эту мысль. Вряд ли, кому они интересны, его переживания. Хотя.. Нет, дело было в другом – видимо, Катя знала гораздо больше, чем говорила. В любом случае, иметь такой источник информации было в его интересах, а как женщина она его вроде и не интересовала.
Шеф вызвал на следующий день. Под ложечкой ёкнуло – а вдруг Катя всё-таки рассказала об их вчерашней беседе, и что тогда ? Но опасения были напрасны. Речь пошла об очередном информационном выпуске. Видимо, начальнику понадобился собеседник и на сей раз жертвой был избран он.
– Вот Вы здесь пишете, что …
Затем начались бесконечные сопоставления оттенков стиля, анализ скрытых подтекстов, возможных демаршей со стороны читателей, что грозило международными скандалами и военными конфликтами. Максимов с трудом удерживался от смеха, шефа явно несло, но концовка разговора убила наповал.
– И ещё, Вы знаете, почему-то слово «рубль» у Вас с маленькой буквы, причём везде. Я наш рубль очень уважаю, это наше достояние, национальная гордость (да-да, не надо усмехаться), и потому требую, чтобы он прописывался с заглавной буквы. Ступайте.
Такие беседы следовало подшивать к истории болезни, но на начальнический пафос реагировать иначе, как полным согласием, нельзя. Максимов ушёл. Вспоминая митинговые страсти 90-х, когда, упоённый неожиданным чувством доступности чего-то нового, что считалось раньше недосягаемым, и вдруг ставшим таким близким, естественным, он поначалу просто бесился, наблюдая реакцию старших коллег. Уже потом ему стало ясно, что переделывать их бесполезно, что эта  болезнь – наследие прошлого, перешедшая на генетический уровень, а потому вечная, как египетские пирамиды. Ведь сидит где-то червоточинка, ждёт, когда позовут. Точит, прячется, знает, когда настанет час: появится - и обратно, на том и построено. И не сказать, не заорать: что за бред, опомнитесь!
***
Приближался Новый год, а с ним – шампанское, надежды, праздники без конца. Так хотелось думать, даже понимание иллюзорности ожиданий, таившееся где-то в глубине души, не мешало жить мечтаниями.
Неожиданно, с приближением выматывающих праздников, в лексику Максимова вошло понятие совершенно для него новое.
Window-dressing, или зашторивание окон, было для российских банков вполне обычной практикой. Дело в том, что к концу года в Центробанк сдавалась отчётность с полным набором показателей, над чем трудились, не покладая рук, едва ли не всем «бэк-офисом». Зачастую оказывалось, что не всё вписывается в строгие сентенции «регулятора» финансового рынка – ну никак не хотели рыночные отношения следовать чьим-то указаниям, к тому же по графику. Выходило, что деньги вложены в то, что дохода ещё не принесло, или не соответствовало этим самым требованиям, или ещё чему-то. А отчёт нужен именно сегодня, чтобы в срок, поэтому «дружившие» между собой банки делали виртуозную операцию – обменивались на какое-то время своими активами (то есть переписывали бумаги на те позиции, куда вложились), а потом производили обратную операцию. Ответственность не просто большая, а невероятная: судьба  ни о чём не подозревавших банковских служащих висела порой на волоске, одна ошибка или задержка операции – и конец. А там - суды, временные управляющие, банкротства и биржа труда.
Поэтому окна горели под Новый год допоздна, бухгалтеры с красными глазами выходили на лестничные площадки, где гуляли коллеги, незадействованные в таинстве очковтирательства, нервно курили, потом куда-то звонили, бежали обратно, ругались, обещали, договаривались.
Банк тем временем жил своей жизнью. Вся загвоздка заключалась в том, что ещё вчерашние данные оказывались совершенно несопоставимыми с цифрами новыми, дня сегодняшнего, что надо как-то объяснить, причём аргументированно. Всё должно было выглядеть естественно, даже если документы вызывали у проверяющих неподдельное удивление.
На этот раз ситуация осложнилась тем, что их главный клиент  – крупная нефтяная компания, державшая здесь свои деньги, а с ними – и весь Банк, неожиданно «пригнала на счета целый ярд». На банковском жаргоне это означало, что теперь образовывался излишек в миллиард рублей, который из-за грядущих каникул куда-либо деть становилось проблематично, а держать просто так не имело смысла. Вот и ломали голову, как бы пристроить неожиданное счастье. Но всё-таки выкрутились, прикупили валюты, к полуночи расслабились окончательно. Праздновали как будто в последний раз, некоторые находились только под утро (одна девица умудрилась заснуть в привезённой с киностудии  бутафорской карете, немало напугав поутру охрану). И всё же веселье опять выглядело натужным. Внутреннее чувство подсказывало – не всё ладно в королевстве «кривых зеркал».
На праздник приехал их бывший Председатель, теперь – главное финансовое лицо страны, благодарил своих бывших «братьев и сестёр» за работу. За какую – стало понятно позже, когда Юля шепнула, что некоторым «нерезам», вложившимся в «развивающийся» рынок, деньги всё-таки вернули, причём именно через их Банк. Это и были те самые особо ценные счета, о которых вскользь упоминали во время кризиса. А стояли за счетами вполне конкретные ценные люди, и за участие Банка в этой операции регулятор закрыл глаза на некоторые несуразности в отчётности.
За праздниками наступило временное затишье, однообразной вереницей тянулись дни, и всё бы ничего, как вдруг ожило почти забытое «полу-растение». Николай вдруг стал проявлять признаки жизни, причём довольно своеобразно. А дело было вот в чём.
Одним из приятных моментов для всех сотрудников давно стало посещение  банковской столовой. И не потому, что кормили бесплатно – обед выглядел как короткий праздник, где можно встретиться с коллегой из другого отдела, поговорить о чём-то постороннем. Ходили в столовую парами,  не обязательно испытывавшими друг к другу глубокую симпатию, а просто так, для разнообразия, отдохнуть, посплетничать, пересказать газетную статью или фильм.
Видимо, частые совместные появления здесь Юли и Максимова (с Катей он старался держать дистанцию) возбудили в Николае давно угасшие чувства, а там, по сложной цепочке нейронов и ещё бог его знает чего, что таится в центральной нервной системе, вернуло ему былую активность. Правда, выразилась она не в восстановленной работоспособности, а в повышенном внимании к женскому полу, где Юля и заняла первое место.
Самое смешное заключалось в том, что вместо того, чтобы начать ухаживать за Юлей, Николай вдруг яростно возненавидел Максимова, рассматривая его как банковского плэйбоя и своего главного соперника. Масла в огонь подлило давно минувшее празднование дня рождения Кати, на котором побывал Максимов – видимо, кто-то шепнул в курилке, потом слушок оброс подробностями и превратился в полновесный, не без пикантностей, и потому привлекательный слух, от которого  не отмыться.
Отдать пальму первенства бывшему товарищу Николай не мог никак, сильно переживал. Узнав, что вскоре у Юли юбилей, он попросил шепнуть за него словечко. Здесь и столкнулись бывшие однокурсники.
- Знаешь, договаривайся сам, я за Юлю не ответчик, дело сугубо личное.
- Не станешь значит, - усмехнулся Николай, - может боишься чего ?
- Ты это серьёзно ?  - обернулся Максимов
- Ну да, я же помню, как Вы в театры бегали.
- Пошляк ты, как был в институте пошляком, таким и остался !
Дело едва не закончилось дракой,  но ума хватило, обошлось. Только на день рождения сходить Максимову не довелось – сказалось напряжение предновогодней горячки, пришлось взять больничный. На другой же день домой позвонил шеф. Поначалу Максимов даже обрадовался, как вдруг, вместо привычных «привет» и вопросов, приличествующих ситуации, услышал:
- Ты вот там прохлаждаешься, а я за тебя твою работу делаю.
Максимов промолчал, как реагировать в такой ситуации,   не знал.
- Молчишь ? – не унимался шеф. - Игнорируешь значит. Что ж, мне нравится позиция, молодец !
Тут Максимов не выдержал.
- Извините, - надо было соблюдать дистанцию, хотя обсуждался вопрос рабочий, - но я всё сделал, уже будучи больным редактировал текст (хотелось сказать – Вашу правку, но не стал), материалы сдал вовремя, а если возникли какие-то новые обстоятельства, то учесть их не мог никак, это естественно. Кстати, Вы сами не болеете никогда ?
Тон немного смягчился, разговор завершился почти на дружеской ноте, хотя осадок остался. Видимо, Катя была права, принципами  здесь никто особо не грешил.
К его возвращению после болезни в Банке что-то незримо изменилось, появилась какая-то новизна в общении с коллегами, но в чём дело, он понять не мог. Смутное понимание происходящего давала беседа начальника по телефону с какой-то девушкой, во время которой  начальник пытался назначить свидание, всячески избегая взгляда сидевшего в его кабинете Максимова. Но понимание оставалось неоформленным, расплывчатым. Почему надо было так скрывать своё намерение, оставалось непонятным – уж с кем, а с шефом им делить нечего. Свидание назначил, но когда Максимов вернулся в отдел, на него как-то странно посмотрела Катя. В обед подошла к нему, предложила пройтись по набережной. Сама же начала разговор.
- Скажите, а Вы за шефом никаких странностей не замечали ? Как он, по-Вашему, адекватен ?
Сказать хотелось многое, но теперь Максимов осторожничал.
- Да вроде ничего, конечно бывают закидоны, но кто без странностей. Не судите, как говорится и…
- И судимы будете ! – съёрничала Катя. Как же Вы наивны! О Вас здесь столько говорят.
- Как, что говорят ?
- Ну. Понимаете, про Вас и Юлю. Лучше бы Вы на день рождения к ней пошли, а то получилось, что Вы как будто что-то скрываете. Я то знаю, что это не так, но некоторые понять не могут.
Речь явно шла о Николае. Воспалившееся сознание, долгое время пребывавшее в лимбе, подсказывало ему, насколько несовершенно мироздание, и, будучи не в состоянии смириться с неожиданной для себя мыслью, он