в лапах страха

Македонского изначально задумывалась, как основополагающая, занимающая особое место в человеческой истории. А все остальные должны были с этим просто смириться.
На этом месте произошла первая склока. Естественно, активировался кто-то из «ботаников», учащихся на бюджетной основе, – остальным на нудную тарабарщину было просто плевать.
Глеб не был силён в истории, потому уверенно причислял себя ко второй группе нерадивых циклофем, которым единственное, что нужно, прежде всего, – это оставаться незамеченными. Да и история была ему совсем не нужна: на журфаке – это так, рутинная канитель, которую всё же лучше не запускать, иначе можно потом «закопаться», вычищая хвосты. К тому же не стоило забывать, что это была уже не средняя школа, а сам великий МГУ, со своей сотней человеко-абитуриентов на место из года в год, где одной какой-нибудь случайно угаданной и вовремя озвученной датой спастись вряд ли удастся.
Глеб уже на первом семестре понял, что ценится тут, в первую очередь, философствующая мораль, идущая параллельно с исторически выверенным процессом. И если ты, собрав в кучу ту же битву при Гавгамелах с личностной характеристикой Македонского и Дария, не пойдёшь топором в топь, а побарахтаешься с полчасика на поверхности, и сделаешь это более-менее достойно, так что суть твоих рассуждений уловит хотя бы лектор – про сокурсников нечего и говорить, – тогда следующая пытка последует минимум через полгода.
Ну, так вот... Кому-то из бюджетников не понравилась речь лектора, смысл которой сводился к тому, что Александру отводилась некая определяющая роль в судьбе человечества. По мнению абитуриента, у Македонского элементарно не было соперников, которые бы соответствовали высочайшему уровню интеллекта великого полководца, – и незачем вплетать в историю происки небесных сил и какой-то там потусторонний смысл! Одним словом, неудавшийся зубрила, собственноручно влезший в угодливо растянутую перед его носом петлю, пытался втолковать похожему на удав профессору, что выступи против Македонского не какой-нибудь там трусливый перс, а взять хотя бы другого Александра – Невского или кого-нибудь из кровожадных монгольских ханов, – ещё не известно, чья бы смекалка оказалась изворотливее, и кто бы горделиво восседал на щите, созерцая, как его поверженный противник мчится прочь, подобно Дарию.
Такая точка зрения развеселила профессора не на шутку, отчего он, в чувствах, пролил на дорогущий галстук остатки кофе и даже не обратил на неприятную случайность внимания. Тут даже сам Глеб понял, насколько всё выглядит абсурдным; он попытался разглядеть говорившего, но ничего не вышло, – из-за начавшегося переполоха аудитория превратилась в вольер беснующихся шимпанзе, которым показали зеркало.
Профессор, усмехаясь, совершил контр-выпад: во что бы превратилась история, да и жизнь вообще, наплюй мы на пространственно-временной континуум и перемести всех великих воителей в одну временную эпоху ради такого вот эксперимента – понаблюдать кто, так сказать, кого?
Глеб сразу отчётливо представил, к чему бы привёл подобный парадокс. Тем более и за примером далеко ходить не нужно – взять хотя бы Советский Союз и фашистскую Германию. Всего двое помешанных на господстве, и почти разрушенный до основания мир. А представьте, если бы в каждой стране у руля, одновременно, сидели такие вот могущественные фанатики и вершили свои дикие планы по истреблению всего живого... Это ведь, не что иное, как начало конца! И, думается, вторая половина аудитории, к которой Глеб себя по-прежнему причислял, прекрасно осознала данность. Однако бюджетники не спешили сдаваться, и Глеб слышал, как умолкшего профессора прессует уже кто-то другой.
Именно в этот, ключевой для себя момент, Глеб и услышал ту фразу, которую помнил и по сей день. Но смысл сказанного дошёл до него значительно позже.
«Кто попробовал однажды и выиграл – тот не остановится и дальше», – сказали за спиной, отчего Глеб невольно обернулся.
Этого парня он не знал: видел, естественно, но не общался. Поймав на себе взгляд Глеба, тот расплылся в широчайшей улыбке и пожал плечами: «А чего?.. Понимаешь, мужику так попёрло, что не остановиться уже!»
Глеб поржал вместе весёлым соседом, но на душе отчего-то уже тогда остался неприятный осадок.
Смысл фразы пришёл на Воробьёвых горах, возле одноимённой станции метро, совсем недалеко от МГУ, где Сергей притормозил у ларька, чтобы купить сигарет. Это был тот самый вечер, когда он подкатил навестить Глеба в «общаге», а затем предложил прокатиться по вечерней Москве на «Мерседесе» престижной серии SL. Среди сокурсников разгорелся небывалый ажиотаж, однако кроме брата, Сергей никого не взял, да это было и лишним – они и вдвоём практически не разговаривали, будто стесняясь выдать собственных чувств.
Сергей выскочил из машины и направился к ларьку «Роспечати». Глеб остался в машине и непонятно зачем открыл бардачок. Естественно, внутри лежали колоды карт. Новенькие, запечатанные в прозрачный полиэтилен; от цветных коробочек разило типографской краской. «Совсем как от “зелёненьких” в детстве», – подумал Глеб, понимая, что брата уже не остановить. Не потому, что тот так переусердствовал в детстве. Не потому, что считал игру смыслом всей своей жизни. Не потому, что закрыл глаза на родных и близких. А потому что так рано начал выигрывать.
Ведь тот же Александр Македонский вряд ли видел в войне какой бы то ни было смысл, или что-то возвышенное и единственно верное для достижения любых целей – скорее всего, он ненавидел ее, как и все нормальные люди, однако не мог ничего поделать. Точнее изменить.
Профессор оказался прав: Македонскому было отведено место. Место в безумном мире, окутанном сетями страха, со злобными властителями, предателями и завистниками, способными пойти на что угодно, ради свершения своих мерзких замыслов. Но в тоже время, был прав и тот парень на заднем ряду: «Кто попробовал однажды и выиграл, тот не остановится и дальше!»
Глеб понял, что и он сам, и его брат, да и все люди – ни кто иные, как заложники времени. Неважно когда ты живёшь и какое место занимаешь в обществе – влияние мирских констант от этого не меняется, меняется лишь время, а человек остаётся жить и творить в своём крохотном мирке за нарисованным холстом.
Сергей не мог остановиться, и теперь уже Глеб был в этом всецело уверен. Однако когда брат вернулся, он ничего ему не сказал.
Затем они поехали кататься, и Глеб встретил Марину.
Всё произошло, как в песне Жака Бреля: она любила конфеты, а её подруга – стричься!
Сначала «Мерседес» престижной серии SL неслышно скользил по внешнему кольцу МКАД, затем свернул на Ярославское шоссе и понёсся по прямому шраму федеральной трассы М-8.
Глеб не знал, куда направляется Сергей, да и тот сам, скорее всего, не был окончательно уверен, где именно в тот вечер располагался пункт их назначения. Он, по обыкновению, выжимал всё из пулеобразного «купе», а тот, наподобие игривого тигрёнка, только лишний раз раззадоривался, изредка порыкивая «прикормленным» V-8, чем приводил братьев в состояние крайнего восторга. Машина была точно живой. Такое впечатление, что господин Даймлер в своё время продал душу дьяволу в обмен на секрет одушевления своих бесподобных творений!
Авто жило на ровном шоссе, и Глеб невольно стал осознавать, что возрождается и он сам. Скорость пленила, выделяя в кровь всё новые порции адреналина, заставляя сердце бешено уноситься за планку 140-ка ударов в минуту! Когда и скорость превысила данную отметку, Сергей резко убрал ногу с педали газа, отчего SL недовольно промурлыкал, будто не желая останавливаться на достигнутом, а продолжать разгоняться в спёртом вечернем воздухе и дальше... Дальше, пока не взлетит!
Глеб тогда поёжился и слегка расслабил мышцы ног – до того момента они, такое ощущение, задервенели, – чувствуя, как с груди соскальзывает щекотливая лапа ускорения. Сергей поиграл декоративным рычажком коробки передач, словил «нейтралку» и пустил «Мерседес» по инерции. Он горделиво посмотрел на брата, а Глеб, в свою очередь, согласился, что машина действительно, что надо! Он хотел было добавить: мол, жаль не твоя, но решил, что не стоит, и просто ещё раз показал большой палец, на что Сергей лишний раз усмехнулся, решительно сбив скорость до девяноста километров в час. Машина клюнула носом и тут же остепенилась, не желая перечить хозяину.
«Мерседес» престижной серии SL был для Сергея верхом свершений... и он стал последним приятным моментом в его жизни. О том, что случилось дальше, не хочется думать и поныне.
Братья и не заметили, как на полном ходу влетели в Мытищи. Они долго петляли по узким улочкам города-спутника, а когда всё же поняли, что окончательно заблудились, Сергей притормозил у одной из автобусных остановок и предложил Глебу спросить у сидевшей на лавочке девушки, как снова вырулить на федеральную трассу М-8.
Естественно, рано или поздно, они и сами бы преодолели преграду в облике настырного городка, так упорно не желавшего отпускать братьев из своих вечерних объятий, но так уж, наверное, было суждено... Оказаться именно там, у этой самой остановки общественного транспорта.
Глеб мог бы обратиться к девушке не выходя из машины, по крутому сыграв стеклоподъёмником, однако он не стал форсить и вышел.
Марина оторвалась от конфет и хмыкнула.
До сих пор Глеб был уверен, что не произнеси та сластёна этот, на первый взгляд пренебрежительный возглас, она бы никогда не стала его женой, и у них не было бы сейчас ни Светки, ни Юрки... ни, вообще, жизни.

3.

Григорий Викторович сидел за столом в своём крохотном кабинете на Дзержинского, 58 и упорно корпел над бумагами. Потёртая поверхность скрипела под локтями следователя, особенно неистовствуя в те моменты, когда тот о чём-нибудь задумывался и начинал машинально раскачиваться, взад-вперёд, опираясь лишь на сложенные перед собой руки. Внутреннее пространство кабинета наполнял тусклый свет от настольной лампы. Последняя, в клубах сигаретного дыма, больше походила на угасающее светило, что излучает нездоровый багрянец, озаряя надвигающийся конец времён.
На улице было ещё светло, однако поздней осенью Григорий Викторович даже не прикасался к шторкам, трудолюбиво задёрнутым кем-то из уборщиков ночной смены.
(или они были задёрнуты всегда?..)
С самого утра – если оно оказывалось таковым, а не являлось продолжением ночных размышлений, – Григорий Викторович принимался за дела, снизойдя лишь до ритуала зажжения настольной лампы, – так было намного проще сосредоточиться, дабы не отвлекаться в течение дня на постепенно тускнеющий свет. Озарение, как правило, приходило неожиданно, всякий раз подкарауливая вдали от рабочего места: приходилось сломя голову нестись к разложенным на столе бумагам, стараясь на ходу не оборвать нить размышлений, а от подобных догонялок логика и дедукция так и норовили завести совсем не туда.
Григорий Викторович был следователем старой закалки, ещё советской школы, готовившей величайших и непревзойдённых, способных раскрутить самого отъявленного негодяя. Сущность преступников скрывалась в глазах – так учили в школе МВД. По взгляду