в лапах страха

можно многое сказать о человеке, если не всё. Ярко выраженные прожилки кровеносных сосудов на белках глаз; расширенные зрачки, скачущие из стороны в сторону; и то, что глубже... в недрах, откуда лезет зло. Да, мрак зарождается именно там, внутри, за линзой хрусталика. Потом вырывается наружу, и с этим уже невозможно ничего поделать. Индивида, утратившего контроль над сознанием, необходимо срочно изолировать от общества. Иначе этот мир не спасти. Он рухнет. Треснет как зеркало, просто рассыплется на миллионы осколков. А в этом случае, утратится смысл, попутно высвободив ту самую мерзкую сущность.
Нынешний следственный отдел не тот, да и следователи совсем иные, прибывшие, такое ощущение, с другой планеты. Все они, как это сейчас модно говорить, с новым менталитетом.
Поколение, вскормленное многочисленными ментовскими сериалами, редко было в состоянии адекватно мыслить и доводить дела до конца. Да и начальство, словно видя всю эту детсадовскую недееспособность, старалось всякую мелочёвку скорее замять, а что-то крупное, сразу же отправлять, от греха подальше, в прокуратуру – пускай там сами до ума доводят и раскручивают кого надо. Ведь, как правило, кого и надо бы раскрутить, не очень-то и раскрутишь. А если всё же удастся, так самого по инерции так откинет, что в лучшем случае, оклемаешься в каком-нибудь захудалом райцентре в должности участкового.
Григорий Викторович усмехнулся собственным мыслям, попытался сфокусировать взор на лампочке.
- Всё-то не по тебе, старый хрыч! Времена... Люди... Нравы... А ведь и самому пора честь знать, не всё тут над бумажками сидеть, да молодёжи косточки перемывать. И без того, руководство РОВД второй год на уступки идёт, держа в кресле начальника следственного отдела пенсионера. А ведь гнать нужно в хвост и в гриву – освобождать путь молодым специалистам. Уж какие-никакие, а жизнь, поди, научит уму-разуму, сами ведь так начинали когда-то! Как слепые щенята, оторванные от сиськи матери.
Григорий Викторович сипло откашлялся и, сменив неудобную позу, принялся рыться в карманах пиджака. Наконец он нашёл, что искал, но тут же вспомнил, что не докурил ещё предыдущую сигарету и стал перекладывать с места на место толстые подшивки «Дел...», стараясь откопать под всем этим ворохом картона и бумаги чадящую пепельницу.
Он уже третьи сутки напролёт безвылазно сидел в своём кабинете, питался, чем придётся, поглощал густой кофе из автомата в коридоре и нещадно уничтожал содержимое курительного НЗ. Так уж он был устроен: если брался за что-то, то не щадил ни себя, ни врагов, ни чёрта лысого! А последнее дело, о странной гибели профессионального игрока в покер под составом грузового поезда, засело в сознании следователя буквально намертво; на одной из утренних летучек он даже попросил знакомых оперов из СКМ последить на досуге за воротилами игорного бизнеса: мало ли чего интересного разузнают... Может, кто проигрывался в последнее время по крупному или, наоборот, неожиданно выиграл и решил «сделать ноги», пока не запахло жаренным, однако по законам жанра так и не успел. Ведь это всё жульё, способное за деньги мать родную продать!
В то, что бедняга добровольно свёл счёты с жизнью, Григорий Викторович не верил – была у него такая профессиональная чуйка. К тому же и заключение экспертов-криминалистов, разобравших искорёженный «Митсубиши» буквально по винтику, с лёгкой руки начальства, слилось в прокуратуру и похоже надолго осело в бездонных ящиках столов из красного дерева, опечатанных неприкосновенной коррумпированной печатью.
Случай слива информации выглядел странным, и именно после него Григорий Викторович закрылся в собственном кабинете. Он самым тщательнейшим образом изучал материалы о ходе следствия, немногочисленный улики, свидетельства очевидцев, – которые тоже, как в воду канули, – однако не находил ничего, за что можно было бы по-настоящему уцепиться. На титульном листе неприступной папки уже давно стоял штамп: «В архив», – однако Григорий Викторович и думать не помышлял, идти на поводу у системы.
«Ну не мог парень, достигший столь заоблачных высот, самостоятельно учудить нечто подобное: на полной скорости, да под поезд, – в который уже раз размышлял следак, незаметно для себя подкуривая оставшийся от сигареты фильтр. – Скорее всего, ему и впрямь кто-то помог. А в этом случае, дело и впрямь дрянь. Статейка попахивает терроризмом и если у истоков заказа стоит некто столь влиятельный, дополнительная шумиха ему вряд ли нужна. Хотя, с другой стороны, что мог парень сотворить такого, за что ему уготовили столь страшную участь? Неужели всё дело в игре?..»
Григорий Викторович оторвался от мыслей, с прискорбием затушил окурок.
«Разве что, ты был не только игроком, парень? Точнее игроком, но не только в покер. Но во что же ты тогда играл, и с чем?.. Уж не со смертью ли?»
Григорий Викторович отложил дело о гибели игрока, взялся за пожелтевшую от дыма газету.
«Из криминальной хроники... – прочитал следователь размашистую шапку. – Вчера оперативными сотрудниками органов внутренних дел в одном из спальных районов микрорайона Канищево были задержаны организаторы проведения собачьих боёв. По сообщению зам. начальника следствия Московского РОВД... данная преступная группировка давно находилась в разработке с целью пресечения незаконного денежного оборота, возникающего в результате приёма ставок на исход драки бойцовых собак... Так же в материалах дела фигурируют пока не подтверждённые факты живодёрства в отношении животных... Операция по задержанию организаторов боёв удалась благодаря особой бдительности, проявленной со стороны местных жильцов, от которых и поступил сигнал о незаконном игорном бизнесе... В ходе грамотно спланированной операции по задержанию преступников, на скамье подсудимых оказались лидеры группировки... По фактам, имеющимся в материалах следствия, ведутся проверки... Возбуждено уголовное дело по статье...»
Григорий Викторович отложил газету, задумался. Перед ним, на внезапно опустевшей поверхности стола лежала небольшая фотография: ещё целёхонький «Митсубиши-Ленсер», внутри которого видны два силуэта... Причём тот, что слева, принадлежит явно не человеку.

4.

Марина стояла на крылечке привлекательного коттеджа с остроконечной крышей и аккуратным палисадником; взор женщины был устремлён на извилистую тропинку, что убегала вдаль от металлической калитки. По ту сторону облупившегося заборчика на пожухлых пригорках сгрудились такие же опрятные домишки, с разноцветными крышами, хлопающими форточками и пустыми скворечниками. Осенняя промозглость, хоть и наложила на постройки свои изъеденные тленом следы, всё же сделала это как-то нерешительно, будто ещё не до конца осознавая, что лета здесь больше нет. Однако суть, скорее, заключалась в самих людях. Здесь они были не такими, как в городе.
Соседи искренне улыбались, здоровались при каждой встрече, звали в гости, словно далёкая и чуждая Марина являлась членом их семьи – даже не смотря на отсутствие родственных связей. В городе всё обстояло иначе – в бетонных монолитах ютились злобные демоны.
Милейшие люди согревали здешние места теплом своих душ, и холоду, со всеми его сопутствующими атрибутами, оставалось только загнанно поджать облезлый хвост, забиться в какую-нибудь сырую щель и наблюдать за размеренной сельской жизнью, лишь изредка недовольно ворча, когда поблизости слышится чей-нибудь беспечный смех.
Троица раскинулась вдоль правого берега реки. Именно из-за этой географической особенности в селении постоянно пахло рыбой, в полуденный зной было немного душно, а поутру, в зажатом с ночи кулачке, оказывалась переливчатая чешуйка... Поначалу данность раздражала Марину. Однако постепенно она привыкла к деревенскому феномену и каждое утро сонно улыбалась, рассматривая то одну, то другую сторону очередного экземпляра.
Возможно, это было обычным дурачеством со стороны Глеба... Хотя, последнее время, муж явно пребывал не в себе и уж точно не был способен на подобное проявление чувств. Что там у них бывает?.. Кризис среднего возраста? Так, кажется.
«Мужчинам, наверное, невероятно сложно растить дочерей, потому что те, рано или поздно, начинают взрослеть. Становятся, так сказать, объектом вожделения. А та, что всё это время была рядом: готовила, стирала, убирала – гробила красу!!! – превращается в этакого одомашненного монстра, которого хочется поскорее задвинуть ногой под кровать, чтобы просто не видеть».
Марина вздрогнула, отскребла ноготком приставшую к фаланге левого пальца чешуйку.
- Ну, вот! Опять... – прошептала она, улыбаясь. – Мистика.
Женщина вдохнула прохладный осенний воздух, обхватила руками плечи.
В доме она осталась одна. Все остальные – Глеб, его престарелая мама, да ещё несколько, вроде как бывших друзей Сергея – уехали на кладбище. Не густо, хотя если учесть род деятельности мужниного брата, иначе и быть не могло.
Глеб позволил ей остаться при дворе, – точнее он просто ничего не сказал, когда Марина поспешила удалиться от погребальной процессии: ещё один визит в царство мёртвых она бы не перенесла. И плевать на приличия!
Естественно, никто из присутствующих ничего не сказал – до Марины никому не было дела. Чуть позже Глеб объяснил, что всё в порядке, друзья понимают её чувства, так что ей не о чем беспокоиться. Хотя Марине, признаться, было плевать на мнение незнакомых людей: она знала, что заставить её пойти на кладбище не сможет ничто на этом свете! Даже грустный взор мамы Глеба.
Кладбище располагалось по соседству с посёлком, на той стороне реки, – что слегка успокаивало Марину. В период отсутствия навигации берега соединяла цепочка деловито раскачивающихся понтонов. Вот это уже не очень нравилось, потому что по этой самой цепочке оттуда, с той стороны, могло приползти что-то ужасное! Естественно, в деревню оно сунуться не посмеет, но всё равно будет ошиваться где-нибудь поблизости: наблюдать, прислушиваться, выжидать.
На понтонах всегда толпились приезжие рыбаки со своими снастями; они расхаживали вдоль поручней, как хозяева, недобро косились на местных жителей и пресекали всяческие попытки говорить нормальным голосом – тут можно было лишь хищно перешёптываться, дабы не вспугнуть потенциальный улов. Это пресмыкающееся шипение, только лишний раз отбивало желание ступать на противоположный берег. Марина знала, что там на многие километры нет ничего живого, вернее человеческого, – лишь необъятные леса Мещеры, заливные луга, да вот такие немногочисленные погосты, отделённые от мира живых своеобразной речкой Смородиной, на середине которой рвётся связь с доступным пониманию миром.
Марина поёжилась, присела на скамейку у крыльца. Поверхность была сырой, но, одновременно тёплой, будто тут только что кто-то сидел. Марина невольно огляделась по сторонам, однако поблизости никого не оказалось. Да, собственно, и не могло оказаться.
После института Глеб собирался забрать мать к себе; старушка к тому времени основательно прописалась в инфекционном отделении областной клинической больницы имени Семашко, с подозрением на острую пневмонию. Если учесть, сколько сигарет она