шокированного.
- Зачем мы сюда приехали? - спросил он у Юры, еще ничего не поняв, вернее, не желая понять.
Юра грузно повернулся к Олегу всем корпусом, и Олег с ужасом увидел, что тупое мясо лица его соратника аж светится — светится торжеством, предвкушением, какой-то мерзкой радостью.
- Слышь, братва, он спрашивает, зачем мы тут, - сказал Юра. Позади приглушенно заржали. - Олег Иванович, ща я тебе разъясню все. Щас ты все осознаешь, сволочь поганая. Ох, давно я ждал этого момента!
По лицу Олега побежала струйка пота, пересекла лоб и задержалась каплей на сломанном носе. Он сжал губы и глядел прямо перед собой, и вдруг подумал о том, что вся жизнь, на самом деле, состоит из повторяющихся циклов, сменяющих друг друга по спирали, потому что подобная ситуация уже случалась, только расстановка фигур на доске тогда была немного иной.
- Ты знаешь, падла, как я ждал? - больно ткнул его кулаком в бок Юра. - Эх, ты, вождь наш и лидер, сука ты вонючая. Что, помнишь, как ты меня бил в кустах у реки? Помнишь? А как меня на посмешище перед ребятами выставлял? Высмеивал, гад. А как вино отбирал у нас, пацанов? Бля, мы последние копейки вынимали, чтобы купить эту бутылку, а ты приходил, такой весь из себя важный, авторитетный, брал ее и залпом опрокидывал, да еще смотрел, чтобы все вокруг восторгались тобой. Я тебя, падла, с тех пор ненавижу. Все эти годы ненавидел. Сука, ты же хуже жидов!
- Что же ты тогда не предъявил? - выдавил из себя Олег.
Юра ощерился:
- А ты меня за дурака до сих пор, что ли, держишь? Ну дал бы тебе раза, ну и толку-то. Нет, этого мне мало было. Я все ждал, пока ты подставишься так, что уже не подняться. Герман, сучок, мне все говорил: «Обожди, мол, твое время настанет». Он тоже падла та еще, сука, следующий будет. Но тут он прав оказался — видишь, как я долго ждал, но оно стоило того. Видишь?
- И что же ты собираешься теперь делать? - спросил Олег.
Юра, казалось, не слышал его и сидел, барабаня нетерпеливо пальцами по рулю, его лицо поминутно искажалось в жутких гримасах, он пучил глаза, причмокивал губами и сжимал кулаки, иногда тыкая Олега — не больно, но ощутимо.
- Я тебя бы тогда еще сдал, подлеца, да Герман не велел, - задумчиво сказал он. - Когда мы армяшку сожгли. Себя бы не пожалел, а тебя сдал бы. Знаешь, как меня тогда твой брательник измудохал? Я часа три у реки валялся связанный, все думал, что дальше будет. Брательник твой слабак оказался. Отпустил меня.
- Я знаю, что ты стучал Герману...
- Стучаааал. Я тебе не стукач какой! Докладывал, да, о твоей гнилости. Потому что ты, Олежек, гнилой, как бревна в реке, и для нашего дела вредный человек. Сука, в хохлушку влюбился!
Олег вышел из ступора, встрепенулся, зло поглядел на Юру.
- Стой, при чем тут Верка?
- А при том, гад, что русских девок выбирать надо. Хотя, бля, слов нет, хороша хохлушечка. А ты с ней гулял, сучок, ни себе, ни людям. Ты ее хоть трахнул? Слабак, слабак! Ну ничего, пришло время, сейчас мы все исправим.
- Так вот в чем дело, Юрок, - теперь Олег сидел очень прямо, его лицо высохло от пота, обычно круглое и почти добродушное, оно приобрело опять волчьи черты, какие бывали у него после выступлений на митингах. - Вот оно в чем дело-то. А ты мне тут распелся о том, как ты меня ненавидишь. Это же не из-за какой-то бутылки, и не из-за того, что я тебе в молодости рожу в кустах начистил. Это же из-за Верки, да? Запал ты на нее еще тогда, а она — моя невеста была. Вот оно как.
Юра слушал, покрываясь пятнами, и ударил Олега уже гораздо сильнее, разбив ему сразу нос. Олег хлюпнул, попытался вытереть кровь, но она пошла сильно, стекла ему на губу, закапала на брюки.
- Ты тут, падла, не выступай. Щас урою тебя на хер, если много выступать станешь. Я тебя, сука, за все ненавижу. И за то, что Верка твоя была, и за морду битую.
- Ну и что же дальше?
С заднего сидения хриплым напрященным шепотом сказали:
- Юрок, да кончай ты. Пора уже, а то заметят еще, не дай бог, ментов вызовут.
Юра отмахнулся. Он переживал час своего торжества и хотел эти минуты продлить как можно дольше.
- А дальше мы сейчас пойдем и подожжем дом. А ты будешь смотреть, как он горит. И внимательно смотреть, ничего не упуская.
Олег заставил себя презрительно усмехнуться.
- Мой дом? Старый дом деда Лексея? Ну жгите, пожалуйста, я хоть страховку получу, придурки...
- Да кому нужна твоя развалюха? - победно расхохотался Юра. - Неет, Олег, так просто ты не отделаешься. Ради твоей хаты и затевать ничего не стоило бы. Мы еще на благо нашего общего дела поработаем, и ты с нами будешь, правда ведь, учитель наш и вождь? Мы сейчас твоего соседа сожжем, Кольку-хохла. Сука бандеровская! А дочка его мне не дала тогда, гадина. Пытался я ее прижать, а она мне всю рожу тогда отбила. Обосновались тут и нашу кровь сосут. Вот мы это дело сейчас и исправим, не нужны нам тут всякие мрази. У нас — русский город! А заодно и тебя проучим. Это же тебе, предателю, не чужая семья, так ведь? Они сегодня все здесь! Все!
Олега затрясло. Только сейчас он понял, что задумал Юра.
- Жаль, я не знал, что ты к Верке приставал. По-иному бы с тобой поговорил. Признайся, это ведь Герман придумал? - тихо сказал он.
Юра как-то резко дернулся, крутанул головой, опять ударил Олега.
- Какая разница, Герман, не Герман, - крикнул он зло. - Мы пошли, и ты иди с нами. Мы даже не будем тебя связывать, как твой братень меня тогда, или бить. Ты сам пойдешь. Сам.
Он обернулся к заднему сидению, откуда густо пахло кислым пивом:
- Так, парни, клиент созрел. Выходим.
Тени вышли из машин, еле слышно хлопнули дверцы, и они пошли, оскальзываясь на льду, к дому Кольки-хохла, стараясь не шуметь. Олег тоже вышел и плелся вслед за ними; он опять впал в ступор и еле видел, куда ступает; в какой-то момент его нога поехала вбок и он шлепнулся в шершавый снег, и поднялся не сразу. Он лежал, закрыв глаза, и видел тонкую руку, которая берет у него сумку, слышал мягкий певучий голос: «Дай куртку, почищу»... «Смотри, Олежек, какие сегодня горы»... «Молчи, глупый, молчи»....
«Молчи, глупый, молчи».
Его пнули и вздернули рывком на ноги, заставив разлепить глаза, и видение дня прошлого исчезло; перед ним открылась ночь настоящего, и эта ночь имела привкус горечи и беды.
Он машинально стер с лица снег и увидел, как чья-то тень ловко перемахнула через забор. Раздался одиночный лай собаки, короткий визг, и все стихло, а калитку уже открыли изнутри и тени, много теней, призрачных и легких, впитались в эту калитку и на улице никого не осталось, кроме Олега. Пока еще сохранялась абсолютная тишина, и Олег обернулся и посмотрел на свой дом, приземистый старый дом деда Лексея; ему показалось, что старик стоит рядом, дерет свою клочкастую бороду и говорит: «Нешто вы понять можете».
Раздался треск и Олег обернулся: за добротным забором соседа начался пожар. В одном, в другом месте, со всех сторон загорелось и задымилось: видно, одновременно подожгли и дом, и сараи, и гараж. Тогда Олег заставил себя идти, и, еле переставляя ноги, пошаркал к калитке, заглянул во двор и, потрясенный, застыл в проходе.
Прямо у калитки находилась конура, у которой лежал оскаленный труп Колькиной овчарки. Двор оказался ярко освещен: пылали, действительно, все постройки, видимо, боевики облили их бензином. Пламя создавало яркость и контрастность, отчетливо просматривалась каждая мелочь. Клубы дыма вырывались из гаража, ворота были распахнуты и в глубине проступали очертания машины. Огонь жадно поглощал деревянные сараи в другой стороне участка, и оттуда несло уютным домашним теплом; доски трещали, как дрова в печи.
Дом полыхал ярче всего: кирпичные стены не горели, но огонь вырывался из разбитых окон, целовал ночь, играл с ней, как с ветреной молодой девчонкой. Дом умирал, он будто бы зримо переходил их реальности в потустороннее состояние; его очертания расплывались и ломались, казалось, дом исполняет танец, а его партнер — огонь, а зрителем выступала ночь, растворившая в себе Олега.
Олег сначала оглох и ничего не слышал, сцена, которую он, замерев, наблюдал, длилась некоторое время совершенно беззвучно. Боевики столпились в центре двора, нервно жестикулировали, они разглядывали что-то лежащее у их ног, и Олег сначала заметил блеснувшие на земле очки; одна линза сохранилась в целости и в ней отражалась уменьшенная копия пламени, другая оказалась выбита.
Затем он увидел ломкое тело человека с аккуратной бородкой и белыми длинными руками; Олег знал его только по фотографиям в Инстаграме и даже не сразу понял, кто это. Рядом лежал Колька-хохол с неестественно подвернутой ногой. Боевики не трогали их, но оба не подавали признаков жизни.
Внезапно к Олегу вернулся слух, и он услышал шорох и потрескивание пламени, по-змеиному извивавшегося по стенам, до него донесся разговор людей, стоящих у двух тел (но слов разобрать он не мог), и еще он услышал женский крик и торжествующий рев. Олег повернул голову.
Юра тащил полураздетую Веру куда-то в сторону не охваченного пожаром угла, женщина кричала и пыталась сопротивляться, и совершенно потерявший голову Юра, похожий сейчас на сумасшедшего кабана, залепил ей затрещину. Олег видел, как голова Веры откинулась назад и у нее потекла откуда-то кровь. Олег разглядел струйку крови совершенно отчетливо. У него у самого еще сочилась из носа кровь, он опять поднял руку, чтобы вытереть ее, и тут разобрал, что кричит Юра.
Тот орал:
- Сука, убью! Ты моя, моя, молчи, убью, сука, молчи, молчи, молчи.
«Молчи, глупый, молчи».
Юра повторял это снова и снова, его было плохо слышно на фоне пожара. Он махнул своей огромной лапищей и сорвал с Веры остатки одежды, швырнул голую женщину на какую-то кучу в углу участка и стал лихорадочно расстегивать штаны; у него, видимо, заело застежку, и он прыгал то на одной, то на другой ноге, матерился и, наконец, разодрал молнию и скинул их с себя, явив яркому свету пламени свои кривые волосатые ноги. Он опять взревел, и уже ничего человеческого не оказалось в этом крике, это был клич первобытного самца, догнавшего добычу. Он наклонился над женщиной, которая уже не сопротивлялась и, казалось Олегу, потеряла сознание.
Тогда Олег побежал, и ему казалось, что он бежит очень долго, что этот чертов Колька выстроил какой-то гигантский двор; он пробежал мимо группы боевиков, которые не ожидали этого и не успели его затормозить, миновал горящий сарай и даже не почувствовал, как ему опалило волосы и кожу, и вдруг очутился у кучи мокрой прелой соломы, на которой Юра ворочался, как большой мохнатый жук, а из-под него торчали и слабо подергивались голые женские ноги. Это было такое противное зрелище, что Олег, не думая и не испытывая эмоций, с размаху опустил на затылок жука откуда-то взявшийся в его руке обломок кирпича, и Юра сразу же перестал ворочаться и затих, и женские ноги тоже сразу перестали дергаться, синхронно, как будто Олег вывел из строя некий единый механизм.
Олег еще успел скинуть жука с женщины, отметив мимоходом, что Верка сохранила красивую фигурку, не лишенную изящности даже сейчас, и обернулся лицом к боевикам, мчавшимся прямо на него. Он сразу же пропустил сильный удар, согнулся и его распрямили крюком в челюсть (прямо как тогда, когда его бил брат), но, теряя сознание, Олег увидел толпу людей во дворе и проблесковые
