я не вижу здесь людей, готовых к борьбе. Их нет! Или есть?
- Есть, - заорали несколько голосов.
- Так, такие, значит, есть, уже хорошо. А тех, кто готов не обращать внимания на холод и выступать за справедливость? Их нет! Или есть?
- Есть, - орали уже многие.
- А тех, кто готов сомкнуть ряды и вместе биться за наше будущее, за нас и наших детей? За русских детей? За русский народ? Их нет! Или есть?
- Ааааааа, - кричала толпа.
- Так мы что, вместе? Да или нет?
- Дааа!
- Так мы будем бороться, да или нет?
- Ааааааа!
Толпа, слитая оратором воедино, бесновалась внизу, и Олегу казалось, что теперь она разбухла и заполнила собой площадь до отказа, как тесто, которое выплеснулось из квашни. Он презрительно смотрел вниз, где мелькали искаженные в крике лица, раздавились свист, хохот, скандирование, и тогда он поднял руку с сжатым до боли кулаком и что было силы выкрикнул в это яростное, слепящее пространство:
- За Донбасс! За Россию! За Родину!
И добавил тихо:
- Вот так.
Встревоженная полиция окружила периметр площади плотным кольцом.
Запах лекарств стал неотъемлемой частью комнаты Владислава Алексеевича. Пузырьки и облатки валялись в беспорядке на тумбочке, и жена тщетно пыталась навести порядок, каждое утро злилась и ругалась. Владислав Алексеевич лишь разводил руками:
- Сам не знаю, как это получается. Я вроде их и не трогаю.
Запах лекарств, терпкий и травянистый, превратился в его постоянного попутчика. Он витал вокруг Владислава, когда он садился поесть, когда шел гулять или в магазин за хлебом.
Илья сидел у кровати: в этот день отцу занедужилось, решил не вставать, вылежать. Пес находился рядом, он умильно глядел на лекарства и вилял хвостом, давая понять, что не прочь отведать и это блюдо. Он считал, что все, что кушают хозяева, и ему, псу, годится.
Илья бранил его, но Слава с удивлением наблюдал, как его замкнутый, вечно хмурый сын улыбается украдкой и все время то погладит собаку, то сунет ей кусочек лакомства. У Ильи карман был набит собачьим печеньем.
- Так ты его где нашел? - спрашивал отец.
- Под лавкой, - отвечал сын, стараясь не улыбаться.
- Так он и пошел за тобой?
- Так и пошел. Ишь, чертяка. На, на.
За прошедшее время пес заметно пополнел, отъелся. Илья не пожалел на него шампуня и шерсть у собаки заиграла блестящим и коричневым, оказавшись густой и шелковистой. Но серьезней вид у пса не стал: кустистые брови по-прежнему удивленно торчали на лбу, и одно ухо задорно устремлялось вверх, а второе, порванное, свисало вниз, как поникший в безветрие флаг.
- Забавная псина, - сказала Полина, входя в комнату с подносом. Пес поглядел на нее, казалось, будто он смеется. - Ты как его зовешь?
- Да никак. Пес, и пес.
- Гм. Надо бы придумать ему кличку-то.
- Не надо никаких кличек, - отрезал Илья, опять каменея лицом. Вспышка затаенной нежности кончилась, не продлившись и минуты.
Родители испуганно поглядели на него. Они перестали узнавать сына. Он всегда был нелюдимым, но теперь он стал каким-то потустороннем, не от мира сего. Он преображался, только глядя на собаку; тогда он становился близким, родным. В остальное время Илья где-то витал мыслями, словно отделялся от людей невидимой, но очень крепкой стеной. Впрочем, думала мать, сын всегда был такой, еще со времен смерти Танюши.
Он мог застыть, забыв прожевать еду, и долго сидеть так, уставившись в никуда, мог оборвать ни с того ни с сего разговор на полуслове и уйти. Особенно часто Илья так себя вел, когда отец пытался обсуждать ситуацию на востоке Украины. Мать и отец не понимали, что с ним творится.
Когда он приехал с собакой, он никого не удивил. Илья давно приучил родных к тому, что он никогда ни с кем не советуется.
Пес Полине и Владиславу пришелся по душе: смешная такая зверюга, душевная. Они даже обрадовались: сын-то всю жизнь, считай, одиночка, а тут все-таки живая душа рядом; глядишь, и оттает, смягчится.
А Илья к псу неожиданно для себя привязался и быстро разбаловал. Первую неделю пес дичился, прятался под стол или под диван, когда хозяин приходил домой, но уже через две недели спал исключительно в ногах Ильи, наотрез отказавшись от коврика у двери (что оказалось не слишком-то удобно, ибо собака обладала довольно солидными габаритами), и недовольно гавкал, когда Илья смел задержаться. Это, впрочем, случалось нечасто. Илья и раньше-то не застревал на службе, а сейчас и вовсе старался попасть домой как можно быстрее.
Дома теперь жила собака. Он с ней разговаривал. Пес внимательно слушал, насторожив ухо, и отвечал глухим поварчиванием и взвизгиванием. Эти звуки сильно отличались от того звонкого лая, которое пес издавал, шмыгая по степи во время долгих прогулок.
Пес стал якорем, который удерживал Илью на поверхности и не давал сойти с ума. Илья так и не избавился от ощущения нереальности происходящего, которое возникло у него в Донецке. Он иногда не мог поверить, что идет по улице, обыкновенной улице Н-ска, и вокруг — обыкновенные люди. Теперь ему казалось, что это сон, а на деле он сидит в окопе, у своего АГС, ему жарко и хочется пить, и вот-вот придет Батя-второй и пропоет свое вечное:
- Эх, Молчун. Не нравится мне этот их миномет, Молчун. Раздолбать бы его, Молчун, вот бы дело было. Попробуй, а, Молчун?
Ему казалось, что вокруг все — сон, но в этом сне почему-то отсутствовала Таня, и ему так недоставало ее вопроса - «Ты меня любишь?», потому что он привык отвечать ей «да, да, да», а теперь некому было отвечать. Она не приходила к нему в Донецке и не вернулась, когда вернулся он.
Илья звал ее, скучал без нее, но тщетно. Не стало Тани, не снился и украинский майор из Крыма, канули куда-то Карась и Хромой, и молодой «правосек», и плотник из Луцка, и умер Батя-второй. Временами Илья думал, что теперь не существует ничего и никого, сомневаясь и в своей подлинности.
- Я навсегда остался в этой проклятой посадке, - сказал он как-то псу. Пес вопросительно тявкнул. Он не понял, но от пса это и не требовалось.
- Ты знаешь, - сказал им обоим отец, - я тут видел Олега по ящику.
Илья не отреагировал, продолжая гладить пса по голове.
- Он там на каком-то митинге выступал. Ничего так, зажигательно. Повзрослел, мужик совсем стал. Стильный такой.
Владислав помолчал.
- Сынок, ты только не злись, - робко попросил он. - Я вот тут лежал, думал... Теперь у меня времени много, мысли в голову разные приходят. Может, тебе стоит найти Олега, восстановить хоть какой-то контакт? Все-таки не чужие, братья...
Илья молчал и не глядел на отца, только ноздри у него вдруг раздулись, будто он набрал полную грудь воздуха и пытается не дышать.
- Ну я понимаю, Олег сильно виноват. Но ведь он уже, мне думается, так наказан, как никогда никого еще не наказывали. Я уже старик, Поля тоже бабка... Нас, Пальцевых, так мало осталось, по пальцам пересчитать можно, - невесело скаламбурил Владислав. - Олег ведь когда-то славным, на самом деле, мальчиком был....
- Отец, я ведь тоже виноват, - вдруг очень тихо сказал Илья. - А я ведь хотел разобраться, всего лишь разобраться.... Ты говоришь, что ты — старик, но я гораздо старше тебя, батя. А Олега мне искать не надо. Он мне каждую неделю пишет. У него все в порядке.
Владислав Алексеевич, не в силах ничего понять, с ужасом смотрел на сына.
Зиму ждали, но она никак не приходила. Который день улицы атаковала нудная морось, день и ночь висевшая в воздухе, от которой становилось душно и липко. Иногда она сменялась ледяным ливнем, и если по утрам лужи все-таки схватывало тонким прозрачным ледком, то уже к полудню он быстро таял. От такой погоды все ходили понуро, вяло, никто ничего не хотел делать.
У обменников выстраивались очереди. Люди толпились и в магазинах, особенно много расхватывали техники. Герман купил себе аж пять телевизоров.
- Зачем тебе столько? - спросил его Олег.
- Ну, как, - засмеялся Герман, - смотреть буду! В пять глаз. Нет, в десять, так получается.
- Хапуга ты, - лениво сказал Олег. - Дешевка. Дай тебе волю, ты бы сейчас, поди, набил бы свою хату добром, как склад.
Герман не обиделся (так казалось). Он никогда не показывал, что его может что-то задеть.
- Набил бы, - кивнул он. - Сейчас остатки распродадут, так потом знаешь сколько это будет стоить?
- Спекулянт.
- А где написано, что мне нельзя поднимать свое благосостояние? Тем более, если государство все время старается его опустить?
Олег посидел, полистал какую-то брошюрку, хмыкнул.
- Нигде. А что это ты на государство клевещешь? Может, это враги рубль обвалили. Жиды какие-нибудь американские... Или аравийские. Сидят там на нефти, понимаешь...
Герман часто закивал:
- Враги, конечно, враги. Только они и есть власть. В правительстве окопались. Президенту не до того, вот эти и учинили диверсию, экономисты-либералы хреновы.
- Блин. Никогда не научусь понимать, когда ты шутишь, а когда ты говоришь серьезно.
- А и не надо, - сказал Герман. - Упаси тебя бог этому научиться.
Так поступал не один Герман. К Новому году подходили с настроениями, похожими на панические. Стремительно дешевеющие деньги старались обменять на доллары и евро, если не получалось, шли покупать что-то, что потом не обесценится. Даже в новостях министры и депутаты говорили уже совсем странные вещи — что все в порядке, и обвал рубля краткосрочен и не повлияет на уровень жизни населения, оснований для тревоги нет, но вообще-то, граждане, надо затянуть пояса и приготовиться к времени тощих коров, потому что время тучных как-то внезапно кануло в лету и, кажется, вернется еще не скоро.
Олегу резко повысили квартплату, и, пока он чесал в затылке и в первый раз в жизни отыскал в компьютере калькулятор, посыпались звонки от спонсоров. Кто-то с сожалением, кто-то равнодушно, а кто-то и с затаенным облегчением, но уведомляли все об одном: в настоящее время не усматривается никакой возможности выделить деньги на партийные проекты. Вы уж, Олег Иванович, поймите: мы всей душой разделяем ваши замечательные идеи, но надо переждать, куда повернется. Проблема добровольцев в Донбассе сейчас уже не так остра, гуманитарной помощью занимается МЧС, ее легче проводить через официальные организации, а вы ведь даже не зарегистрированы до сих пор... Да и вообще, ваш некоторый радикализм даже отталкивает. Вам бы определиться, с кем вы, программу пригладить, устав, перспективы обрисовать. А то как-то неясно. Вот если будет ясно, мы подумаем над дальнейшим сотрудничеством.
- Сволочи, - ругался Олег, - гады. Как только прижало, так в кусты.
Герман безмятежно улыбался. У него, вроде бы, особых проблем не наблюдалось, хотя телевизоры он и прикупил. И еще кое-чего по мелочи.
В январе Олег уныло смотрел за окно, за которым продолжалась слякоть и сырость такая, что даже звук электричек тонул в этой погоде, как в подушке. Дел не стало решительно никаких: все соратники куда-то подевались, расползлись по углам, многие еще не вернулись с новогодних каникул. Пусто было в Москве, и пусто было внутри, в душе. И отчего-то муторно. К тому же кончались деньги.
Заехал Герман, привез виски. Он казался очень веселым, довольным, слегка уже нетрезвым.
- Ты откуда такой красивый? - хмуро поинтересовался Олег.
- В Швейцарию ездил на Новый год, - сказал Герман. - Здорово у них там! Красота! Альпы, брат, цивилизация! Знаешь, какие там замки! Чудесные замки,
