темное небо, никого не осталось, только давешний санитар обнаружился рядом с ним. Медбрат, увидев, что Илья на него смотрит, протянул сигарету:
- Это... Я ж не хотел ничего...
- Да ладно, - хрипло сказал Илья, - не бери в голову. Не курю я. Спасибо.
Санитар закурил сам.
- Что, друг твой был?
- Нет.
Медик покачал головой.
- Эх, дела. Жаль мужиков-то... Как это его угораздило, под самое перемирие-то?
- Как и всех. Какое перемирие?
- О-па. Ты что же, не знаешь? Вчера в Минске договорились о прекращении огня. Хохлы, наши, донбасские и эти, как их... Ну организация такая есть, ОБСЕ. Вроде должны замириться теперь. Жалко твоего кореша, перед самым концом умереть... Да и других жалко. Каждый день привозят, столько калек остается. Дурное дело это - война, - сказал медбрат.
Илья запрокинул голову и вдохнул сладкий южный воздух, сдобренный влагой с Дона и табаком от сигареты санитара.
- Это вряд ли, - сказал он.
- Что ты говоришь?
- Не замирятся, - пояснил Илья. - Никак им сейчас не замириться. Невозможно это.
Он повернулся и пошел в корпус, где ему должны были сделать перевязку.
Всю дорогу — несколько дней — он проспал. Он спал в Ростове-на-Дону, пару дней в больнице, одну ночь в скверном хостеле в районе порта, где сильно пахло пивом и рыбой. Затем он сел в поезд, завалился на верхнюю скрипучую полку старого вагона-купе и уснул, и спал, спал, спал, изредка выходил на станциях купить еды и ворочался, устраивая поудобнее раненую руку, и опять спал. Сны ему не снились уже давно.
В Н-ске Илья сошел с поезда, в сумерках напоминавшего змею, и сразу направился к выходу из вокзала, минуя попрошаек, торговок и таксистов.
Он вышел в город и увидел памятник царскому генералу — исследователю этих мест, весь загаженный голубями и почерневший, цыганок, рассевшихся у его подножья, пьяного, привалившегося к урне. Старые обшарпанные трамваи убегали к реке, а бульвар шелестел кедрами и лиственницами и успокаивал: «Ты дома, дома, дома», но Илья не чувствовал, что вернулся. Он надеялся, что это придет позже.
Он пошел на остановку автобуса, но остановился: под одной из скамеек, расписанной похабщиной, со сломанной доской в спинке, скулила собака. Илья, не зная, зачем, вынул из сумки оставшуюся от поезда колбасу и кинул псу. Тот опасливо вылез и подкрался к подачке.
Клочкастая ободранная дворняга принюхалась, глаза у нее слезились, одно ухо настороженно топорщилось, другое, рваное, висело тряпочкой. На морде выделялись мохнатые брови, задранные вверх и придававшие собаке удивленный и смешной вид. Пес был до того худой, что ребра выступали из-под кожи и шерсти. Он несмело повилял хвостом.
«Озираемося, а це собака за нами увязалася, такой пес здоровий. … В будку його посадив, а пес и радий... У мене вдома, у Киеви, две собаки е. Люблю собак, вони таки смишни, ласкави...», - вдруг прозвучали голоса так отчетливо, что Илья даже огляделся: ему вдруг почудилось, что привокзальная площадь исчезла, а вместо нее появилась разбитая деревня, изрядно посеченная посадка и поле, усеянное воронками. Но рядом никого не было, и уже не могло быть никого из тех, кого он вспомнил.
Илья подошел к псу и осмотрел его.
- Эх, собака, - вздохнул он. - Пес ты такой, пес. Пошли, пес. Пошли.
Пес, не веря, взял в зубы колбасу, всем своим видом показывая, что уж эту добычу он никому не отдаст ни за какие коврижки, и поплелся за Ильей на напряженных лапах, настороженный, в любую минуту готовый задать стрекача. Колбасу он сожрал в автобусе, на задней площадке, под ворчание недовольных его появлением пассажиров.
Перед митингом Олег не пил ни капли, утром встал рано, тщательно оделся — ничего вызывающего, обычный наряд: джинсы, рубашка спокойного тона, свитер, куртка, ботинки. Он вспомнил, что на первую свою акцию в Москве собрался одеть костюм, так в офисе партии гогот стоял такой, что стены тряслись, переодевался в туалете. Символику пришлось отложить: Олег собрался выступать, а административка в багажнике уже есть, ни к чему провоцировать органы. Сегодня они планировали обойтись без задержаний.
Ну и холодрыга, недовольно подумал он. Ну почему так получается, что как только марш, так погода — ни к черту? То ливанет как из ведра, да еще из чистого неба, когда дождя-то проклятые синоптики даже близко не прогнозировали, то ветрище подымается как в Арктике, то, вот, заморозки. Хоть бы солнечно было, ан нет — нагнало серости, прямо давит, весь двор серый, весь город. Тфу, даже идти не хочется.
И согласовали опять у черта на куличках. Блин, нет, этим сволочам думским хорошо: всегда им центр дают, и никаких разговоров про загруженность улиц и «параллельные мероприятия». Ага, как только у нас марш, так у них сразу «параллельные мероприятия». Или стройка. Вон, сколько лет лимоновцев на Триумфальную не пускали, обнесли ее забором и колупались там, делали вид, что ремонтируют. А как Эдичка попер за Крым, так сразу начали пускать всюду. Ну что за цинизм. Ладно, хоть митинг разрешили. Зажжем.
- Ты сегодня у нас — номер один, - сказал Герман. - Вопи, что хочешь. Дали «добро». Только смотри, президента не трожь, такое условие. Президента не задевай и Кремль не призывай штурмовать, а всех остальных можешь обосрать с ног до головы.
- Не буду трогать президента. И Кремль нам на фиг не сдался, - ответил Олег. Он был сосредоточен и оттого казался хмурым и злым, хотя на самом деле его, как всегда перед акцией, уже заливала волна азарта и эйфории.
Накаченный Димон болтался на заднем сидении автомобиля.
- Это, мужики, а парни будут? Сколько народу-то?
- О, кстати. Как думаешь, Герман, сколько придет?
- Боюсь, меньше обычного. Часть, думаю, ломанется к этим, которые против Новороссии.
- Елки зеленые. Вот такие все дело способны угробить из-за своих дурацких принципов. «Русские и украинцы — братья», бля. «Хватит кормить Донбасс». Ну надо же.
Герман крякнул и почесал в затылке, руля одной рукой.
- Да, раскол. Ну так время такое, везде раскол. Тут главное — оказаться на правильной стороне. Ты, Иваныч, не унывай, мне наверху дали понять, что нас будут поддерживать. Эти дурачки, которые на принцип пошли, совсем мышей не ловят. А коли мышей не ловишь, на хрена в политику лезешь? Нельзя нынче против президента. Это, типа, предательство. Поэтому их гнобить будут. А нас — наоборот. Чуешь? Вот и мотай на ус.
- Ну, мы тоже власти критикуем, - заметил Олег.
- Мы мягко и безадресно, - весело ответил Герман. - Нам можно. Только на митинге не зарывайся, а то как занесет... Потом проблемы будут, а кто должен разруливать? Я!
- Ну, ты у нас известный рулевой... Слушай, Герман, - вдруг повернулся к нему Олег. - А ответь-ка мне на один вопрос. Ты не знаешь, на хрена мы в политику лезем? Только по-честному.
Герман прищурился, объезжая автобус, подумал.
- А мы, мой дорогой, в политику лезем, чтобы представлять там патриотическое нацдвижение и строить разумное, светлое и справедливое государство.
- Я же просил по-честному...
- Да кто же тебе в политике скажет по-честному. Тфу, опять пробка.
Полиции оказалось больше обычного, несмотря на официальный статус мероприятия. Веселых барабанщиц в этот раз решили не привлекать, поставили впереди нескольких хоругвеносцев, и все.
- Не, нормально народу, - заметил Димон, озираясь. - О, казаки!
- А Николай зачем? Мы что, теперь уже монархистами заделались?
- Куда же нам без государя императора, - пробормотал Герман, оглядывая колонны. Он подсчитывал что-то, загибая пальцы.
В рядах демонстрантов, действительно, оказалась и колонна сторонников монархии. Олег, шагая в первых рядах и крича вместе со всеми «Слава ополченцам Новороссии», вдруг холодно и отстраненно подумал: «Вот ведь развелось всякой швали. То фашисты, то монархисты. А завтра кто будет? Зеленые человечки? С ними тоже надо будет корешиться?»
Народ и вправду подобрался пестрый — флаги и растяжки мелькали всех мастей. Много оказалось имперских цветов, были и российские, некоторые шли под красными флагами, но не с серпом и молотом, а с подозрительно напоминающей стилизованную свастику эмблемой. Несли портреты Николая II и Сталина, причем в одном ряду.
Орали лозунги правильно, хором, но как-то механически, без воодушевления.
Димон, как и договаривались, пыхтел за спиной. Вдруг он сказал:
- Иваныч, смотри, как много девок пришло!
Олег от изумления сбился с шага.
- Что?
- Ну это... Девок, говорю, много. Это же хорошо, да? Когда много баб?
«Животное», - подумал Олег.
- Конечно, хорошо, Димон. Как же мы без женщин. Только ты повежливее.
- А... Это. Вежливее? - удивился телохранитель. - Лады.
Дошли до площади, где была установлена сцена, без приключений и конфликтов, и тут выяснилось, что народу не так уж и много. Около сцены стояли плотно, но дальше круг редел, и на другой половине и вовсе обнаружилось голое пятно, некому было его заполнить.
Митинг начали с минуты молчания в память о погибших в Донбассе. Флаги поникли. По-прежнему было холодно и зябко, погода не желала баловать собравшихся. Вышел батюшка, благословил всех бойцов Новороссии и почему-то персонально Игоря Ивановича Стрелкова. Толпа вяло гомонила и медленно перетекала от края сцены куда-то вглубь, и Олег, наблюдая ее с возвышения, сравнил ее движения с водоворотами в океане (недавно видел какой-то фильм об этом по вражьему телеканалу).
Градус попытались повысить рок-группа и квартет гитаристов-афганцев (по крайней мере, они представились именно так), но и здесь получилось не очень, ожидаемого эффекта не достигли. Люди скучали, а кое-кто уже направился к метро.
Тогда Олег влез на сцену, подошел к микрофону и молча уставился на толпу. Та сначала гудела, как гнездо шершней, но постепенно стихла.
Тогда Олег нарочито громко зевнул и ухмыльнулся. Толпа насторожилась.
- Что, товарищи, заскучали? - спросил негромко Олег. - А я вот тоже заскучал.
Кто-то неуверенно свистнул.
- Да-да. Стою и скучаю, - лениво сказал Олег. - И удивляюсь. А знаете, почему?
Он помолчал.
- Да я вот с вами сегодня скучаю. Я шел к вам и думал, что не придется сегодня скучать. Уж что-что, говорил я себе, а с этими ребятами скучать невозможно. Уж мы-то сегодня скучать не будем. Уж мы-то зажжем, уж мы-то покажем, чего мы стоим. А вот поди же ты, как бывает.
Толпа недовольно зашумела, и Олег одарил ее улыбкой, какой-то доброй и даже застенчивой: мол, приходится вам говорить неприятные вещи, но если я это не скажу, то кто вам это скажет?
- Да, не думал я, что так получится. А чего вы все приуныли? Солнышка нету? Погода поганая?
В толпе свистели.
- Ага, вот, свистят, - удовлетворенно констатировал Олег. - Уже хорошо. Встряхнулись. Громче там свисти, ты! Громче! Покажи, что ты хотя бы это умеешь!
Трель вдруг захлебнулась и кто-то закашлялся. Вокруг засмеялись.
- О как. Наверное, придется научить вас свистеть, - тоже улыбнулся Олег. Внезапно он затвердел лицом, и все умолкли в ожидании.
- Научить свистеть, и кое-чему еще научить, - сказал Олег. - Научить вас не бояться плохой погоды. Научить вас, что такое солидарность и единство. Научить вас быть вместе. Вы же этого пока не умеете. Мы же стоите и думаете: ах, как бы хорошо было сейчас выпить горячего чаю, залезть под одеяло, посмотреть телевизор. Я тоже люблю, когда тепло и уютно. Но ведь это не дается само. За тепло и уют надо побороться. А
