значительных кедров, пихт и лиственниц, подышали, по выражению Антона Сергеевича, «таёжной амброзией», увидели белку и услышали неподалёку треск то ли от бредущего лося, то ли от оленя, а на привале у костерка послушали на закуску колоритный рассказ егеря о последних днях его аномальной эпопеи.
«…Не, ни соболя, ни ирбиса не было», - глухим простуженным голосом вещал Трофим. – «Медведь из лесу вышел. Штук десять, а может и все двенадцать – поди посчитай, когда штаны в руках держишь… Залез я, значит, на крышу, спрятался за трубу – в одной руке карабин для храбрости, в другой – бутыль самогонки для того же, – ну и смотрю, как они ходят кругом вокруг изгороди сначала справа налево, потом – раз! – как по команде обернулись, и нате вам – уже слева направо. Потом встали, значит, все на задние лапы, передними машут и рычат – без злобы как бы, вроде что передать хотят, да не могут, и злиться уже начинают, в полный голос реветь – и так раз за разом! Ох, и натерпелся же я – всё ожидал, когда осатанеют и внутрь полезут, но – обошлось как-то, покружили до вечора и ушли в чащобу обратно… Вы вот люди охочие до подобных примеров – ну-ка, объясните, что всё это значить может? Шаман-то местный уже о конце света близком объявил…»
По моему возвращению на базу я обнаружил, что там начались мощные инженерно-строительные работы с привлечением спецтехники и военной силы: рылись немалой глубины котлованы, чтобы хоть как-то скомпенсировать огромный выброс энергии при срабатывании генераторов-ловушек, сами эти генераторы, аналогичные тому первому, собранному под руководством Кирилла, спешно монтировались по периметру главного здания со сходящимися фокусами в резиденции русалки. Вокруг стало шумно: спешка, ругань, треск разрядов, урчание техники… и почему-то безысходнее – это напоминало агонию. Руководил всем новый начальник отдела средств технической поддержки, суровый азиат, которого все называли Искандером, с широким кругом полномочий по самым разным вопросам. На меня он, впрочем, внимания обращал мало; для Аделаиды Ивановны же опять настали тяжёлые дни – её опутали проводами и фиксировали каждое движение на мониторах. Капризы беременной женщины в расчёт никто не принимал.
Наташа реже стала с ней видеться, часто отлучалась в церковь и возвращалась обратно с припухшими глазами. Как-то, подчиняясь нечастому желанию её приободрить, я попытался пересказать ей рассказы Трофима о свалившихся на того заключениях, и незаметно свалил в одну кучу всё, в том числе и недавний разговор с Всеволодом Григорьевичем. Она восприняла моё неожиданное словоизвержение с благодарностью, ответила же словами, над которым я потом долго, пусть и вяло, размышлял:
-Цель человечества – уничтожить Вселенную? Ну, пускай так, раз надо – ведь не может же Бог сам уничтожить творение рук своих… Знаешь, мне иногда его так жалко становиться – ведь он создал весь этот мир, ты посмотри только на всю эту красоту - снежинки, цветы, бабочки, птицы, моря, горы – ведь сколько труда и любви вложено, и всё это для нас, а мы, созданные по его – Его! – подобию, этого почти и не замечаем… А ему не фанатики, ему помощники нужны, которое любили бы то, что Он создал, как он сам любит… - Она всё-таки заплакала.
Ну, а потом начальник смены охраны засёк у периметра и поймал за шиворот крайне невзрачного мужичка, плохонько одетого в китайский ширпотреб, с неухоженной недельной щетиной и испуганными подслеповатыми глазками. Росточка он был небольшого, сложения тщедушного и при первой встрече ничего, кроме жалости и брезгливости не вызывал. А увидеть мне его пришлось потому, что Борис, главный по безопасности объекта, смущённо зашёл ко мне, и, переминаясь с ноги на ногу, выдал следующее:
-Андрей Викторович, тут…это…как бы выразиться-то… субъект один просит передать, что Кирилл Александрович… ну…наш Кирилл, который погиб… с вами поговорить хочет.
-Чего? – впервые за много дней кровь прилила к моим щекам. – Боря, ты чё несёшь?
-Андрей Викторович, я понимаю, это смахивает на бред… даже для вас, но не лучше ли будет вам самому с ним пообщаться? Он говорит прелюбопытные вещи…
Тогда-то я его и увидел, и сразу же стал относиться как к недоразумению, и до последних дней своего мнения не менял. Звали его, разумеется, Федул, а вот родом он был… из того самого села Троицкое. Сиротливо шмыгая носом, этот сорока-с-лишним лет дядька поведал мне про очередные в его путаной жизни голоса, которые, как когда-то довели его с приятелем до земного Лукоморья, теперь уже ему одному велели двигаться на восток и найти человека по имени Андрей, то есть меня. Не перебивая, я более часа выслушивал о его дорожных злоключениях; вкратце, суть их сводилась к следующему. Проснувшись в состоянии жестокого похмелья и услышав голос, зовущий в путь, он сразу же поинтересовался у своего верного товарища, слышится ли тому что-нибудь, и, получив отрицательный ответ, расстроился. Товарищ, однако, сказал, что одного его не пустит, что, скорее всего, это недоразумение, и он тоже скоро что-нибудь да услышит, как и в прошлый раз. Так что в путь они отправились вдвоём, надеясь на скорое вознаграждение. Но всё оказалось совсем по-другому… Вышли они ещё по травке, куда точно идти – он не знал, шёл по азимуту, толкаемый изнутри; так и прошли они опустевшее Лукоморье, где им, само собой, никто ничего не предложил, потом долго шли лесом, потом полем, потом опять лесом… Без всяких чудес. Товарищ на другой день сломался – дело дошло даже до драки, в которой Федул победил, и побрёл дальше один, несмотря на потливость и дрожащие внутренности, чувствуя, что жизнь приобрела давно позабытый смысл. В городах его регулярно забирали на отсидку за отсутствие паспорта и фривольный внешний вид, он отрабатывал своё, просил прощения за беспокойство и топал дальше, изредка останавливая попутки, одеваясь по мере надобности на помойках и питаясь, как придётся. Снег выпал рано, но его только порадовало – в подвалах стало теплее, и люди стали милостивее. Так он и прошагал из Центральной России в Южную Сибирь до Телецкого озера, обогнув Казахстан, слушая голос и дождавшись в пути и настоящих чудес. Как-то в одном захолустье стражи порядка изрядно перепили и решили, что он смахивает на «чеха». Нормальные были, в общем-то, ребята, только контуженные войной. Ну, дали ему по роже пару раз, ещё выпили и, распалённые своей безнаказанностью, удумали взяться за него по-настоящему. «Хана», - затосковал он, и с обидой в голос обратился к своему поводырю: «Ты же меня сюда завёл, а выручать-то кто будет, а?» Ребятки услышали и взъярились: «Ты кого там, пёс, на подмогу зовёшь?», бросились к нему и… остановились в шаге. Дело в том, что Федул вдруг начал светиться. Также он почувствовал, как ноги у него сами собой отрываются от пола… и он поплыл в воздухе! Его руки при этом одичало попытались сомкнуться на ретивой шее одного из законников, но тут милиционер бухнулся на колени и завопил: «Прости меня, дух небесный, ибо грешен я и сам не знаю что делаю!» Скор на крайности русский человек, и вот уже потенциальные убийцы начали ползать вокруг парящего Федула, истошно рыдая и прося о прощении. Он несколько озадаченно молвил: «Прощаю, но вы – того, смотрите у меня…» и даже с дуру решил их было перекрестить, но руки его не послушались, а ноги почти сразу же коснулись пола. Остаток ночи Федул, решив по случаю чудесного избавления выпить (хотя с некоторых пор тяги к спиртному уже и не испытывал), рассказывал им про свою отшельническую жизнь и совершённые им духовные подвиги, больше всего боясь, что слушатели вдруг протрезвеют и поймают его на отчаянном вранье, решив, что до этого им всё привиделось из-за контрафактной водки. Но бояться было нечего – ребята только крестились и вращали глазами, не забывая, однако, причащаться стаканами сорокоградусной и оставаться при этом на одном фиксированном уровне опьянения. Утром на автостанцию Федул был доставлен на машине, с полным вещмешком продуктов и изрядной суммой в кармане, ему даже пытались всучить табельное оружие («…а вдруг зверь какой?...»), на что Федул ответил, что после людей зверья ему нечего бояться, и пистолет не взял. Провожатые сокрушённо заплакали, тут подошёл автобус, и он уехал. В дороге пассажиры приставали к нему с расспросами, на которые он, войдя во вкус говорить замшелыми афоризмами, отвечал лишь: «В каждом хищнике кроется агнец…» В конце концов от него отстали, решив, что он не иначе, как крёстный отец всех этих местных упырьков в погонах.
В другой раз в тумане брёл он по обочине, и сам не заметил, как вышел на проезжую часть, и вдруг его словно кто толкнул под локоть, он дёрнулся в бок и тут же мимо просвистела машина… Были и ещё примеры того, что он теперь стал любимцем потусторонних сил. Обнаглел он как-то до того, что раз в наглую полез в драку на троих, получил по полной и тихо отполз в сторонку, потеряв после этого всякое желание «быковать» на халяву. Так и дошёл он до нашей базы, где и был отловлен, долго отираясь у периметра…
Выслушав всё это, я довольно неприязненно спросил:
-Ну, и как вы связь держите?
-Связь? Какую связь? С кем? – озадачился Федул.
-С духом … покровителем. И откуда ты знаешь, что его зовут… или звали… Кириллом?
-А, - просветлел мужик, - так это он сам мне и сказал, только загодя до того, как вохровцы меня повязали… «Скажи, мол, что ты от Кирилла, и тебе надо перетереть с Андреем…» Как-то так, вроде… И это, кликухи ещё ваши, то есть, как это…о! – позывные - мне шепнул и запомнить крепко велел – те самые, которые я и назвал старшому в разговоре. А дух-то этот - так он сам меня находит, когда ему надо, я ему тут не указчик. Вот уже с неделю пропал куда-то – ну так что же? мне в его дела ходу-то нету… А коли ты и есть Андрей, то ещё он тебе велел передать, чтобы ты место, значит, нашёл незащищённое, чтобы он, значит, с тобой поговорить смог… через меня, стало быть.
«Мамочки, родные, да неужели же это правда? Неужели Кирилл сейчас где-то совсем рядом?»
…С появлением Федула жизнь обрела какой-то смысл и для меня; ещё до конца не веря в возможность общения с Кириллом (духом, фантомом – кем угодно), я заострился именно на этом. И хотя из Центра было велено ничего не предпринимать и ждать приезда подкрепления, меня это мало обеспокоило. Из информации, которой польщённый вниманием и снова почувствовавший тягу к спиртному Федул делился даже чересчур обильно, было ясно, что на самой базе Кирилл использовать способности медиума не сможет, и надо было искать другие варианты; поэтому я, решив пока ничего не говорить Наташе и Аделаиде Ивановне, вместе с Федулом отправился на заимку к Трофиму. Отношения у них испортились в первый же день, во время ритуального знакомства, после которого егерь отвёл меня в сторонку и прямо спросил, долго ли ему терпеть этого пьяницу и прохвоста, на что я ответил, что происходит важный эксперимент и надо потерпеть. Федул же, дорвавшись до запасов хозяйской кедровки, окончательно распоясался, и это укрепило меня в мысли, что без помощи могущественных сил он никогда бы сюда не забрёл. Однако с ним надо было решительно что-то делать, и воспитательные функции пришлось брать на
