стрелять, слышите? Не стрелять!! Дайте нам всем шанс! – и после паузы, уже более уверенно:
- И включите генератор, немедленно, на частоту взаимодействия полей!
Мы шли в комнату русалки, шаг за шагом, взявшись за руки. Кирилл, не обладавший никакими параспособностями, отчаянно везучий Кирилл, выручавший всегда… Его трясло, изо рта стекала пена. Нам не мешали, двери открывались одна за одной.
-Кирюша!! Да что это опять с тобой?!
Аделаида Ивановна кричала и металась по джакузи в водопаде брызг, но он, кажется, её не слышал. Шаг, ещё шаг, ещё… На краю ванны он слепо нащупал дротик, сжал его в кулак, завибрировал:
- ….оооиииееэй… -
…и проткнул себе вену на руке. И сунул руку в ванну. Ему нельзя было умирать быстро, ему надо было держать в себе эту тварь, чтобы она не смогла вырваться наружу на пике своей энергии. А я… Я повернул к себе лицо Аделаиды Ивановны, встретился с одичалой бирюзой глаз, и… и вот я уже был частью её крика. Я лежал в кровоточащей ванной и захлёбывался отчаянием, и я чувствовал, как что-то очень, очень тяжёлое начинает давить на меня, сильнее и сильнее, и пытался вытолкнуть это из себя, из нас, отовсюду… Что-то мешало. Я увидел своё отрешённое лицо, и заставил глаза на нём закрыться. Мне было жаль своего тела, - но то, что я приобрёл взамен... Это была любовь, любовь безграничная и всепоглощающая, какую только и может дать слияние душ. Моя смерть стоила этого, моя смерть была ничто по сравнению этим. Свет, сколько света…
Я растворился в нём. Я умер.
Глава 8
…И открыл глаза, на которые тут же навалилось электричество. Это было нечестно.
Я крепко зажмурился, мечтая вновь провалиться в блаженное небытие, но мои органы чувств уже были отравлены реальностью. Я застонал. Какого… я здесь делаю, в своём теле? Зачем мне это, когда я знаю, что могу существовать счастливо и без него?
Меня тронули за плечо.
-Кто здесь? – не открывая глаз, неохотно выдохнул я.
-А ты глаза-то открой, сразу и увидишь…
Всеволод Григорьевич. Не дадут ведь умереть на долго… Что им всем ещё от меня надо?
-Андрей, ты в порядке?
«Забеспокоился… Надо что-то говорить»
-Давно я здесь… лежу? – мне было всё равно, что он скажет.
-Два дня… Тебя основательно почистили. Как самочувствие?
Я пожал плечами.
-Понятно… - Он помолчал. – Встать сможешь?
-Зачем? – слова казались нагромождением звуков, бессмысленным эхом в потревоженной пустоте.
-С Кириллом проститься… И с Гордеем Анисимовичем. С тобой в самом деле всё нормально?
«Кирилл, счастливчик…» Жгучая зависть затопила нутро. Да что это со мной происходит? Ведь это Кирилл, Кирилл!Кирилл!! - мёртв…
-Всеволод Григорьевич, - я заставлял себя плеваться звуками, - извините, но я как-то странно себя ощущаю… Пусто мне почему-то, холодно… Ничего, это скоро, наверное, пройдёт. Вы только говорите, говорите, пожалуйста… Как они умерли?
-Дела-а… Ну ладно, давай поговорим. Кирилл умер от разрыва сердца. Гордей Анисимович повесился.
- Подожди, - я встрепенулся, - как от разрыва сердца? Не от потери крови?
-Ага, кажись, оживать начинаешь… - Он заговорил быстро, жуя слова. – Его сраз ж подключили к параратуре, начали переливание… Всё шло нормльно, а птом сердце.. Не выдержало.
-А… та дрянь, что была внутри него?
-Ушла в своё пространство. Приборы зафиксировали.
Я поднялся, и Всеволод Григорьевич проводил меня в морг. Они лежали вместе, и это было правильно и неправильно одновременно. Когда мне на ум стало приходить что-то нестерпимо-банальное, кажется, о моменте истине, я повернулся и вышел. Всеволод Григорьевич догнал меня.
-Кирилла похоронят… по православным канонам?
-Да. Хочешь присутствовать?
-Нет.
Всё, что я сейчас хотел, так это расспросить кое о чём русалку. Меня пустили к ней беспрепятственно – наверное, совсем не знали, что с ней дальше делать. Увидев меня, Аделаида Ивановна часто-часто заморгала и зашмыгала носом, отчего я поморщился. Реальность меня раздражала.
-Аделаида Ивановна, - бесцветно начал я, - мой последний заход к вам…в гости… вам понравился?
Русалка почему-то решила залиться румянцем, и даже перестала всхлипывать.
-Давайте-ка попозже об этом поговорим, молодой человек, - в её голосе преобладали просительные нотки. – Я не готова сейчас.
Мне было всё равно.
-Лично мне было очень хорошо, - чирикал я своё. – Думаю, и вам тоже. Я не понимаю только, зачем надо понадобилось выталкивать обратно, и как вам вообще это удалось, а?
Она вздохнула.
-Ну, сейчас так сейчас- не отвяжется ведь… Прости, Кирюша, что не память о тебе берегу, а своими делами бабскими занимаюсь… Ну, да ладно. Забеременела я, потому и вытолкнула.
Время, и так всё в трещинах, разлетелось на осколки; собрать воедино я их не могу, в памяти остались самые крупные.
…Экстренное совещание наших поредевших рядов, лица собравшихся просветлённые – значит, не напрасны жертвы, не у разбитого джакузи остались!
«Безопасность объекта сейчас главное… Сколько продлится беременность?»
«Сложно сказать, я у русалок роды не принимал, а учитывая ещё и характер оплодотворения… Чудеса!»
«А давайте-ка переправим её на Алтайскую базу, там вроде бы как аномалии полей исключены…»
«Хорошая идея!... А с папашей что делать будем? Он явно не в себе…»
«Так с ней и отправим, куда ж его девать-то… Пусть подлечится»
…Квартира Наташи. Я монотонно отчитываюсь о проделанной работе, приподнимая перед ней эзотерическую завесу.
«Ты думаешь, я во всё это поверю?...»
«Наташа, Кирилла нет. Тебе придётся поверить мне на слово»
«Ах ты, монстр тантрический! Значит, так! Я еду с тобой…куда ты там едешь?.. да плевать мне, куда»
«Но…»
«Что – но? Ты опять смоешься неизвестно насколько, а мне здесь что делать? Тебя ждать в виде духа святого да представлять бог весть что? Хватит! Пока тебя не было, меня тут кошмары в конец замучили, думала с ума сойду, но вместо меня вон кот взбесился… Едем вместе, я сказала - рыбий ты любовник, сволочь ты эзотерическая!... Андрюша, миленький... Что с тобой? Андрюша!!.. Господи, куда звонить-то?!...»
«Не волнуйтесь, это у него от переутомления… А собственно, почему бы вам и в самом деле с ним не поехать?»
Часы отстукивают время,
Сердце – ритм, ресницы – взмахи…
Мы – как на плахе.
Вода уносится по каплям,
Жизнь – по мгновеньям.
Нет настроенья
Чертить узоры
Под чьим-то взором…
Сажая камни – пожнешь лишь камни.
Память моя, память…
Во пришло и моё время собирать камни да осколки… Наверное, я взрослею.
Ч А С Т Ь II
Глава 9
На себя замкнутое одиночество.
И по кругу, по кругу, по кругу, по кругу, по кругу – тоска…
Желтоглазая дева – осень-пророчица –
Дарит узоры свои
Наверняка.
Я никогда – ты слышишь? – я никогда, никогда, никогда, никогда
Не жалуюсь;
А если грызёт души червоточина
То, чтобы выжечь хоть толику малую,
С дороги жизни сверну на обочину.
И закрываю глаза усталые,
Мечтая разбить цепь вероятностей.
Я никогда, никогда, никогда, никогда никому не жалуюсь —
У тебя не будет
со мной
неприятностей.
Это все осень. В ее золоте стылом
Запах гниения явственней, явственней…
Листья лежат в братских могилах.
Осень, осень – как ты безнравственна!
Как ты потворствуешь одиночеству!
Деревья голые неба стыдятся.
И мне хочется, хочется, хочется, хочется, хочется –
хочется! –
В раздолье белом зимы искупаться.
Открываю глаза. Вижу потолка
Лунное зодчество…
Что ты
Смотришь на меня
Свысока –
Одиночество?
Я снова начал писать стихи. Состояние человека лучше всего способна передать рифмованная абстракция; рифма – несуществующая проза жизни – кроме того, создаёт иллюзию реальности, с которой легче мириться. Не более.
Я стал заумным и скучным – это неизбежно, когда утрачиваешь непосредственное восприятие жизни. Вещи меня не слушаются: мне с ними невесело, и они сами развлекаются, как могут. Все, кроме Аделаиды Ивановны и Наташи, вежливо меня избегают, и я гуляю преимущественно в одиночку, что радует: любуюсь осенью и пишу затем уродливые пародии на неё, потому что, видите ли, мне так легче. Я стал Каем. Кай, Каин… А Наташа пытается быть моей Гердой. Герда, Гердтруда… Бр-р-р.
Мне холодно.
Я знаю, каким-то образом мне было дано испытать запретные ощущения, те, которые ставят под сомнение все другие, ранее испытанные в этой жизни. И вряд ли это ещё когда-нибудь повторится, скорее всего, моя судьба уже предрешена. Осталось только подождать… Скорее бы.
Наташа держится изо всех сил, хотя иногда плачет. Её ввели в штат на должность секретаря, условия проживания – идеальные, обязанности – чисто номинальные: есть от чего плакать… Вообще-то тут хорошо. Тайга, синь, ветер переполнен шалыми звуками – и минимум аномалий. Пока, по крайней мере. Наши что-то прикинули, и осторожно пообещали, что беременность должна пройти без приключений, ну а там они обязательно что-нибудь придумают.
Я могу смотреть в глаза кошкам, собакам и оленям. Глаза людей мне не интересны. Мои эмоции разбавлены пустотой, и вся экстрасенсорика, похоже, накрылась медным тазом. Хватит, наигрался.
Здесь неподалёку есть мужской монастырь (места-то святые), и однажды я, чтобы сделать приятное Наташе, пошёл с ней туда на службу. Проходящий мимо монах остановился рядом, постоял, затем спросил, обращаясь ко мне:
-Сын мой, вы… больны?
Я подумал и ответил вопросом на вопрос:
-Бог един?
Он сразу поскучнел.
-Ну?
-А вселенная?
-Ну?
«Ну-ну… Да ты понятия не имеешь, о чём я спрашиваю»
Однако, судя по тому, что следующий вопрос задал он, я несколько поспешил с выводами :
-Кроме множественности миров вас ещё что-нибудь интересует? Реинкарнация, например? Нет?
-Да что ей интересоваться… Наверняка есть. Очень удобно души контролировать.
Он чуть улыбнулся:
-И то правда… Я ошибся: вы не больны. Вы чересчур здоровы.
И ушёл. Наташа отправила меня домой, сама вернулась через три часа с упрямо поджатыми губами. Больше вдвоём мы туда не ходили.
С Аделаидой Ивановной я не общаюсь, наблюдаю за ней издалека – я боюсь то, что зреет у неё внутри. Я не знаю, «что» это, ведь «кто» - слишком человеческое определение для этого. Я запрещаю себе как-то связывать «это» с собой.
Мне страшно.
Аделаида Ивановна пользуется невероятным успехом: все, от уборщика её бассейна до директора базы, готовы выполнять любые её прихоти. Похорошела она немыслимо: языческая богиня плодородия и счастья, сияющая изнутри сексуальная жертвенная гетера, а её русалочность даже в отсутствии серенад срывает последние шлюзы благоразумия. Другие женщины рядом с ней сразу теряют всю свою исключительность, и поэтому к ней в покои без особой надобности стараются не заходить, кроме Наташи – они с Аделаидой подруги. Некоторое время я вяло ломал голову над этим феноменом, потом спросил у Наташи, и та ответила: «Да несчастная она баба, поплакаться даже некому». Женская солидарность в желании излить душу оказалась сильнее ревности.
Что Аделаиде Ивановне есть о чём всплакнуть, я как-то всё же убедился лично, когда мне передали её просьбу заглянуть. Я помялся-помаялся и решился. Она возлежала на надувном матрасе, печально-прекрасная, и даже у отрешённого меня на какое-то время возникло отчётливое желание стать по меньшей мере её защитником. Голос её, с глубокими грудными переливами, однако, иногда позволял себе некий надлом,
