Река на север (сюрреализм)

на нем свои старые привычки. Он их слишком хорошо помнил.
– Вы одна из его кривых персонажей, – произнесла Изюминка-Ю, вставляя в коробку с соком длинную трубку. – Он очень увлекается этим.
– Еще надеюсь, – произнесла Гд. и бросила на Иванова вопросительный взгляд: «Кто это такая?»
Талия у нее была еще волнующе тонкой, а чуб играл роль громоотвода для любых соперниц, потому что она умела глядеть из-под нее очень честно и откровенно, так что ни у кого не оставалось ни малейшего сомнения в отношении ее намерений.
– Ты любого запутаешь, – заметил Иванов с той интонацией, которой заканчивал дела.
Иногда перед умными женщинами ему за нее становилось стыдно. Иногда он стыдился самого себя за ее вульгарность и неумение говорить в компании, где она могла повернуться спиной ко всем остальным или двумя руками со страстью поправить грудь, изогнувшись при этом, как гусеница, всем телом. Иногда она ему заявляла: «А я вообще не думаю, что я делаю, это ко мне не относится...» – и глядела испытующе, словно ждала протеста, исследуя при этом языком дырку в зубе. Двусмысленность некоторых женщин даже нравилась ему. Но сам он ее первым никогда не бросал.
– Конечно, я не идеальна, дорогой... – довольно произнесла Гд. после паузы и сладко улыбнулась. – Ага?
Она была хорошей, безобидной притворщицей и даже не скрывала этого. Иванов долго не мог понять, умела ли она ревновать вообще. Уж он-то ее точно нет.
– Как раз настолько, чтобы прокатиться по Красному морю, – опять сообщил ее спутник.
– Правда? – удивился Иванов и внимательно посмотрел на нее, ища какие-то изменения.
Брови ее взлетели кверху и там, где положено было появиться смущению, вспыхнула надпись: «Не обожгись! Иначе я тебя не прощу!», и он подумал, что, наверное, не забыл ее, да и не мог забыть – настолько он ее хорошо знал, и что ему будет трудно потерять и даже разлюбить ее – насколько таких женщин можно было любить.
Так далеко на юг она еще никогда не забиралась. Пару раз исчезала в столицы, один раз, по крайней мере, из того, что он знал, плавала по Арктике – с каким-то капитаном освоила Северный полярный путь, дважды «увозилась» в Среднюю Азию и раз – в Сибирь, но ей всегда хватало ума и денег, чтобы вернуться. Их ночи были наполнены горечью и ее отчаянием, долгими и осторожными объяснениями, которые она сама же и заводила. Иногда он тоже увлекался этой игрой, но с определенного момента стал избегать их, потому что они всегда повторялись, как две капли воды.
– Каюта экстра-класса, из четырех помещений, о двух туалетах. – Кажется, ее спутник гордился таким вложением денег. – Главное, что там был еще и кабинет.
Важности его не было границ. Иванов встречался с такими, большинство из них хорошо умели пускать пыль в глаза.
Гд. вовсе не отреагировала, и только от Иванова не ускользнула нервная жилка нетерпения на виске. Уж это что-то значило.
– Скажите, как интересно... – Иванов уловил в голосе Изюминки-Ю ироническую нотку и с любопытством взглянул на нее. Детка не была лишена выдержки и юмора.
– Это твоя подружка? – спросила, наклоняясь, Гд.
Если бы сейчас он мог быть уверенным в этом. Он даже не решился спросить взглядом.
– А?.. – спросил тихонько у Изюминки-Ю.
– А... – Ее глаза игриво пробежали по его лицу.
В них еще было достаточно воли, и ему это нравилось. Это ему нравилось вот уже несколько дней, и он не знал, что с ними делать.
– Я пропал... – шутливо произнес он.
– Я тоже... – ответила она одними губами, забавно наморщив нос, и он подумал, что такие лица, с правильными чертами, не теряют привлекательности и в зрелые годы.
– Но, но, но... – запротестовала Гд. – Брэк! – И, апеллируя к спутнику: – Ты посмотри?!
– Где-то в Джидде нас накрыл ураган, – мрачнея, заметил ее спутник.
– Георг... – она впервые назвала его по имени, – это был просто дождик!
– Вот именно ураганный дождь, – тут же согласился он.
– Тю ты! – возмутилась, повернувшись к нему спиной.  
Она всегда была склонна к полным именам и не упускала инициативы в разговоре:
– Это был просто дождик! Банальный, жалкий, пятиминутный дождик! Даже паломников не замочил.
– Ну да, – покорился он. – Я и забыл. Нас как раз высадили на материк...
– Остров, – поправила она.
– Безусловно... – улыбнулся он. – Полный вот таких птиц.
– Чаек, – уточнила Гд.
Должно быть, они переживали вторую часть своей весны.
Гд. сделала нетерпеливые глаза:
– Он уродился таким... – пояснила она, – старым.
– Точно! – согласился ее спутник, радостно оголяя лошадиные зубы.
Иванову показалось, что он даже не обиделся, но ошибся.
– И с вами так же... – обреченно пожаловался он им, обращаясь больше к нему, чем к Изюминке-Ю, – с небес на землю?
Ему не удалось справиться с нею, это было ясно сразу. Возможно, он просто не стремился к этому.
– Не отчаивайтесь, – посоветовала Изюминка-Ю.
– Завтра мы едем в Грузию, – вдруг для всех сообщил он. – Сикварули – любовь по-грузински, созвучна с яичками. – Заулыбался свежо, приятно и вежливо засмеялся.
Они замолчали. Солнце все глубже запутывалось в блестящих ветвях деревьев.
Листья, отливающие глянцем, почти неподвижно застыли в вечернем воздухе. Навстречу протащился буксир, и волны выплеснулись на берег.
– И все-таки это Георг, – многозначительно произнесла Гд. и прищелкнула языком. – Ничего... ничего не понимающий. Может, ты марсианин? – наклоняясь вперед, словно уточняя, спросила она, – Ага?
Лоб, на котором пролегли ухоженные морщины. Слишком ровный загар, слишком ровная кожа под падающими лучами солнца.
Вряд ли когда-то он видел ее такой – несколько уставшей, несобранной, беспокойной внутри себя, лишенной цели или, наоборот, желающей от нее избавиться. По утрам вглядываясь в зеркало и разглаживая морщины, она говорила самой себе: «Не так страшно…»
– Я собиралась тебе позвонить, но твоя... – она была нетерпеливее обычного и полна сарказма, кривая ухмылка испортила ее лицо, – мне ничего не сказала.
– Неужели вы разговаривали? – удивился Иванов.
Такие события можно было пересчитать на пальцах одной руки.
Вдруг она произнесла, не обращая ни на кого внимания:
– Я не могу без тебя... Учти, – добавила она, – я собираюсь вернуться. Даю тебе пять минут, ага?
– Вот те на... – произнес он и посмотрел на ее спутника, на его длинное лицо.
Георг улыбнулся и посмотрел на Гд. Она всегда была патологически лжива, но теперь удивила Иванова своей отчаянной прямотой:
– Я устрою сцену!
– Прошу тебя, не здесь, – попросил он.
На Изюминку-Ю он не оборачивался, а только чувствовал, как она буравит его взглядом.
– А где же? – И она, не поднимая головы, коротко взглянула на Изюминку-Ю. – Поднимемся на мостик?
Он знал, что она все равно заставит его ответить. Он все еще находился во власти этой женщины, и она чувствовала это, поддерживая их связь в том состоянии, когда под теплым пеплом тлеют угли – достаточно было бросить пучок веток. Сколько раз он давал себе зарок все прекратить и тут же нарушал его, стоило ей появиться на горизонте.
– Рюмку водки и затяжку, – выпросил поблажку Иванов.
– Не больше! – разрешила она. – Ага?
Он так и не посмел взглянуть на Изюминку-Ю.

IX.
Не задумываясь, втянул в свои дела. Последствия представлялись смутно. С точки зрения целесообразности природы любовь – это не оптимальный вариант поведения. Вера в сорок – слишком большая роскошь. Вечно остаешься один. Танго «Миноче 300 – грустная ночь» уже отзвучало. Точнее, оно уже не владеет твоим воображением. Выветрилось, как запах пива.
Давно ли стал таким рассудительным? Место, где дуют ветра, узнаешь по искалеченным деревьям, жизнь свою – по ночной тоске, бескровное существование – по бескровным мыслям. Единственное – из всего предыдущего выходило, что подобные девицы должны обладать вздорными, безапелляционными суждениями. Опасаясь услышать нечто подобное, был готов к самому худшему, ничем не выдавал своих сомнений, осторожнее скальпеля выверяя каждое движение – если бы только помогало. С него было достаточно одной Саскии. В молодости он прощал ей некоторые выходки, не зная, как оценить их, потому что сам был молод и поддавался им, потому что как северянин не знал других женщин, потому что в санаториях или домах отдыха, куда выезжал пару раз, все заканчивалось поверхностными знакомствами, которые углубить не суждено было. Все их несчастья заключались в том, что с возрастом она не изменилась, стала осторожнее и злее – но это еще не было признаком ума. В конце концов он приспособился бы, мало ли подобных пар влачат существование от ссоры к ссоре, сами не зная, чего хотят, но она оказалась безнадежно глупой, – безнадежно глупой красивой женщиной, и главное – не менялась ни в первом, ни во втором, что, впрочем, ничуть не удручало его последнее время. С тех пор как он замечал в ком-то подобные черты, он вполне инстинктивно шарахался – абсолютные красавицы его смущали. Ей ничего не стоило закатить в магазине бестолковый скандал, дерзко от бешенства наговорить колкостей, – то, чего он терпеть не мог, настаивать на своих правах хотя бы ценой испорченного настроения – хлебом не корми. Неделю восторгаться по поводу какой-то косметической дешевой дряни. Глумливо перефразировать своих приятельниц. Говорить пошлые комплименты явным бездарностям. Впрочем, он и сам не без последнего – редакторство обязывало. Варианты исключались. Врагов и так было достаточно. Однажды он понял, что перерос. Даже лицо не выдавало. С этого момента она перестала быть для него той Саскией, которую он когда-то встретил в южном веселом городе. В те времена в отпусках он уже прятал свою форму в чемодан. Очень скоро он обнаружил, что она склонна к мелкой лжи, но не придавал значения, пока это не обратилось против него же самого. Несколько лет спустя, целуя ее, он впервые услышал то, что стало рефреном их дальнейшей жизни: «Фу, какая мерзость!», и с тех пор всегда отворачивала голову, открывая голодную, звериную впадинку на шее. Почему-то она вообразила, что таким образом может управлять им. Канули в прошлое безоблачные деньки, когда он, без оглядки на ее настроение, мог весь день провести за столом. Приходилось сдерживаться. Тратить время и средства на никчемные приемы ухаживания. Тихая постельная война – кто кого. То, что она вначале получала естественным путем, позднее требовало от него некоторой работы воображения и насилия над собой. Зато он приобщился к умозрительности. «Никогда не прижимай логикой женщин, – думал он обреченною, – некоторые из них просто звереют». Ценность подобного умозаключения в периоды их благополучия сводилась к нулю – его наивность, его вера в порядочность, заложенная в природу их отношений, все оказалось ложным. Но потом она стала для него просто объектом наблюдения. Объектом с сильным, здоровым телом и прекрасно очерченными губами на в меру скуластом лице, подчеркнутым маленьким крутым подбородком, умеющим забавно свирепеть. Иногда этого бывало вполне достаточно, чтобы не общаться неделями. Иногда ему необходимо было искусственно вызвать в себе жалость, чтобы найти пути примирения, – все, что он мог еще из себя выжать. Игра на протяжении нескольких месяцев. Был ли это период, когда она перестала плакать, он не знал, и был ли какой-то смысл в их взаимных