Возмездие теленгера (постапокалипсис)

за насыпью становился смешанным, потому и темнел, и съёживался до размеров взгляда. Косте это почему-то не нравилось, он нервничал, а Мелкий Бес, мигнув растерянно белесыми ресницами, поведал:
– Мне батя не велел геройствовать…
Точно, подумал Костя, смахивая с глаз тяжёлый чуб, один он у него. Это я без роду-племени делаю, что хочу. От этих мыслей на душе сделалось тяжело, как обычно, когда он вспоминал о погибших родителях. В памяти у него ничего не осталось, кроме их смутного образа: мамы в белом платке на плечах и отца в чёрной флотской шинели. И чем старше он становился, тем чаще вспоминал их и ту, прошлую, жизнь, которая казалась ему чуть ли не райской во всех отношениях. Хорошее у меня было детство, думал он, очень хорошее, но куцее.
Мелкий Бес достал солёного рыбца и принялся с жадностью его пожирать. Костя попросить стеснялся, хотя пахло умопомрачительно. А власть проявлять он не хотел, не тот случай. У самого в кармане лежали две картошины и кусок сала. Во рту от запаха рыбы появилась вязкая слюна. Мелкий Бес смилостивился и протянул плавник с пластинками жирного и прозрачного, как янтарь, мяса. Костя сунул этот кусочек в рот и поехал впереди, чтобы больше не соблазняться.
От полустанка Бобровый остались одни развалины. Сколько себя Костя помнил, полустанок всегда был таким. Все знали, что здесь нечем поживиться, разве что растрескавшимися кирпичами, но всё равно с жадностью разглядывали пустые оконные проемы, в которых наверняка когда-то были стёкла и стояли металлические решётки, и даже, наверное, колыхались шторы. Цивилизация однако! Что это такое, ни у кого не было ни малейшего понятия, хотя все понимали, что вертолёт появляется оттуда, из прошлого, из шикарной, безбедной жизни, в которой когда-то всё было просто отлично во всех отношениях – в общем, из прошлого, которого не вернёшь. Каждый холмик вокруг казался им чем-то необычным, притягательным, хотя таких холмиков по пути встречалось великое множество – не погосты и не одинокие могилы, а неизвестно что.
Костя не выдержал, соскочил с лошади и в два прыжка очутился внутри полустанка. Крыша и потолок провалены, доски с полов, как и лаги, сорваны, двери унесены неизвестно кем и когда. Он с жадность пробежал взглядом по стенам, обнаруживая старые, почти стёртые надписи: «Здесь был Громов А.В. 23. 09. 2040 2-батальон, 55-го Белозерского полка», или «Татаринов Леха, командир танка 21-го учебно-танкового батальона, 3-я армия, 2040 г.», или уже совсем поздняя, судя по дате, запись: «Матвеев Александр, командир роты 703 стрелкового полка, май, 2041 г». После этой даты никаких надписей больше не было, словно история человечества обрывалась именно на этом 2041 годе. Из чего можно было сделать вывод, что сопротивление прекратилось именно в то время. Все армии перемололи, с горечью думал Костя, а кто и зачем – неясно. Должно быть, люди-кайманы? Сам Костя никогда их не видел. Говорили, что обычные люди, но с оружием, и что они охотятся на таких же людей. Сейчас же 2053 год. Это Костя знал точно. Многие не считали времени, жили от урожая к урожаю, а какой именно год: 51, 52, или 53 для них не имело значения. Он же так не думал, ему почему-то было важно знать, какой год и какой сегодня день. Многие в деревне над ним посмеивались, но многие же и уважали, потому что он умел читать и имел суждения о большинстве вещей. А научился всему этому самостоятельно, никто не помогал и не наставлял. Разве что Семён Тимофеевич одобрительно кивал головой: «Молодец, сынок, молодец…», да ещё полусумасшедший старик Генка, который в минуты просветления рассказывал о цивилизации и о разных чудесах. Все считали, что это всё пустое, никому не нужное, а Костя слушал с жадностью, запоминая каждое слово и впитывая, как пустыня воду, знания по крупицам.
Он не без сожаления покинул здание полустанка, на стенах которого была запечатлена исчезнувшая жизнь, где, казалось, сам воздух напоминал о ней, и, ловко, в одно касание прыгнув в седло, скомандовал:
– Вперёд!
Надо будет сюда как-нибудь наведаться. Может, на чердаке есть что-нибудь интересное? – продолжал думать он. Хотя наверняка здесь всё давным-давно перерыто ещё до моего появления в деревне.
Отряд снова растянулся по лесу, снова позади слышался беспричинный смех Дрюнделя, снова травили анекдоты про легендарного Василия Ивановича и Петьку с Анкой.
Свою историю Костя знал только со слов приёмной матери – Ксении Даниловны и приёмного отца, сапожника – Семёна Тимофеевича. Рассказывали, что нашли его, умирающего, на этом самом полустанке, а как он там оказался, они толком объяснить не могли.
– Должно быть, ты с поезда сошёл, – рассказывал Семён Тимофеевич, вынимая изо рта здоровенную иглу, которую имел привычку совать в рот, пока натирал дратву воском. – В те времена поезда ещё ходили.
– А дальше?.. – затаив дыхание, спрашивал Костя.
Уж очень ему хотелось хоть что-нибудь узнать о своей настоящей семье. О таинственных поездах он слышал много раз и видел их, конечно же, на картинках, но воочию – никогда.
– Так… э-э-э… а чего дальше… – обычно задумчиво отвечал Семён Тимофеевич, ковыряясь в подмётке и поглядывая на него поверх очков добрыми-добрыми глазами, – дальше известно что: годов тебе было семь или восемь. Правда, мать?
– А может, все девять, – соглашалась Ксения Даниловна, высокая, сухая, как мёртвая ель.
– Нет, – в этом месте встревал Костя, – я ещё в школу не ходил.
И снова обращался вслух – может быть, скажут что-то такое, что связывало его с прошлым, до которого он был очень и очень охоч.
– Значит, все пять, шесть или шесть с половиной, – соглашалась она, вытирая руки о передник и колдуя, как обычно, с драниками. – Большенький был, шустрый и беленький-беленький, как… как… пушица на болоте.
– Точно, – добродушно подтверждал Семён Тимофеевич, – больно шустреньким был, пострелёнок, едва нас увидел, с криком задал такого стрекача, едва тебя изловили в болоте-то.
– В каком болоте-то?.. – обычно со смехом и с замиранием сердца спрашивал Костя и слушал, слушал с жадностью, ловя каждое слово.
– В каком, в каком? Что за каменной речкой!
Поперек Леса предков действительно лежала каменная морена, чёрная, как таёжный река, не зарастающая ни деревом, ни кустами. Разве что одним лишайником, да и то по краям. За этой каменной пустошью и находилось болото под нехитрым названием Топь. И каждый раз Костя дивился, как он сумел так далеко забраться, потому что для этого требовалось пол-леса пересечь. И вновь испытывал чувство благодарности к своим приёмным родителям, которые не бросили его умирать, а проявили терпение и настойчивость в том, чтобы изловить пострелёнка.
– А что я кричал? – спрашивал Костя и превращался в слух, может, приёмные родители что-то такое скажут, что даст ему возможность вспомнить своих настоящих отца и мать.
Тосковал он по ним так сильно, что порой просыпался посреди ночи в слезах и долго вспоминал, как звал их во сне, но никто не отвечал ему и не приходил погладить по белобрысой голове.
На этом разговоры, собственно, и прекращались. То ли Семён Тимофеевич и Ксения Даниловна чего-то не договаривали, то ли действительно не знали, что сказать, только на душе у Кости оставалось ощущение большего горя. Так он с этим горем и жил. Никто не знал об этом. Никому он ничего не рассказывал. Да и кому это нужно в деревне-то, где по нынешним временам таких историй по дюжине в каждой семье: кого-то убили люди-кайманы, кто-то пропал без вести, а кто-то ушел в поисках другой жизни, и о нём думали, как о вечно живом, и не считали умершим, но тужили от всей души, как умеет тужить русский человек. В памяти осталось только слово – Москва. А что это такое, Костя не знал. Деревенские ничего толком объяснить не могли: «Москва – это город… большой-большой, Столица… – говорили с придыханием, – где-то там… далеко…» – неопределенно отвечали и махали рукой в ту сторону, куда убегала железная дорога. Но за этими словами крылась неизбывная тоска, хотя, конечно, никто в открытую своих чувств не выражал. Вот и выискивал он в книгах это странное название. Серьёзных книг в деревне было всего три: толстая, засаленная Библия, «Справочник молодого моряка», бог весть какими путями попавший в руки Семёну Тимофеевичу, и – «Кулинария», которая если кого-то и интересовала, то исключительно с точки зрения экзотических названий яств, потому что, в основном, питались тремя видами продуктов: страшно дефицитным ржаным хлебом, рыбой и картошкой. Из несерьёзных книг почти в каждом доме были сказки о хоббитах и властелине колец. По этим книгам Костя и учился читать, да ещё по обрывкам любых печатных изданий, которые находил в деревне. Только с каждым годом их становилось всё меньше и меньше. Костя выменивал их правдами и неправдами у односельчан и складывал в большой железный ящик, который прятал под кроватью. Была у него там даже энциклопедия без корочек, начиная с буквы «в». А возил он с собой исключительно «Справочник молодого моряка», который выучил наизусть, потому и знал, что такое мореходная астрономия, лоция и ещё много чего, и мечтал о далёком, тёплом море. Вот и сейчас он достал справочник из-за пазухи и с любовью погладил обложку, на которой были изображены штурвал и компас.
Мелкий Бес с усмешкой посмотрел на него и сказал, вытирая жирные руки о лосёвые штаны:
– Всё читаешь?..
В этом вопросе крылась вся нехитрая мудрость деревни, её философия и образ жизни: всё, что не имело практического значения, считалось глупым и вредным.
– Читаю… – кивнул Костя, срывая на ходу кисть ранней черёмухи. Ягоды были терпко-сладкими и хорошо утоляли голод – старое, проверенное средство.
– А мозги не сушит?
– Не сушит.
– А мне бабка говорила, что сушит, что человек от чтения слепнет и умирает.
– Не учи дедушку кашлять и, вообще, меньше свою бабку слушай, – возразил Костя, выплевывая косточки. – Ты в школу когда-нибудь ходил?
– Не-а… а что это такое? – насмешливо спросил Мелкий Бес.
– Я тоже не ходил, – вздохнул Костя, – а школа – это такое место, где учат разным полезным вещам.
О школе он, конечно, слышал от столетнего деда Генки, который жил по соседству и который был когда-то учителем истории. Но Костя так до конца и не понял, что такое школа. Помещение, где собираются дети, а учитель им рассказывает всякие премудрости. Это всё ясно. А кто же учителя обучил, если умнее его никого нет? Врёт, наверное, – недоверчиво думал Костя о деде Генке. – Хотя не похоже, не должен, старый больно, в чём душа держится.
– Тю-ю-ю… – не поверил Мелкий Бес. – Мой отец как хворостину возьмёт, как замахнётся, сразу научит в два счёта.
– А кем он у тебя был в той, прежней жизни?
– А я что знаю? – удивился Мелкие Бес и захлопал белесыми ресницами. – Может, он её и не видел, эту прежнюю жизнь, за водкой-то?
– Ну что он умеет?
– Самогонку умеет варить, картошку сажать, – неуверенно принялся перечислять Мелкий Бес. – На охоту может сходить, дров наколоть… а вот ещё – вертолёт мне в детстве делал с этим, как его…
– С пропеллером, – уточнил Костя.
– Точно.
– Ну вот видишь, – многозначительно произнёс Костя, – а говоришь, ничего не умеет? Ты хоть знаешь, как и чем ружьё стреляет?
– У нас уже не стреляет, – хмуро пожаловался Мелкий Бес. – Пороха