Филька

обнять, поцеловать...
«Филя... Филенька...» – позвал кто-то из темноты.
«Кто это? – прошептал он. – Мама, ты?»
«Нет, нет... Филя, не плачь...»
Он почувствовал чьё-то прикосновение, чьи-то мягкие волосы коснулись его скулы, и девочка прижалась щекой к его щеке.
«Филя, ведь я с тобой... Не плачь...»
Нежность охватила его всего; он сидел едва дыша и ничему уже не удивлялся – впервые ему было так хорошо... Неизвестно, сколько продолжалось такое радостное забвение, но вдруг он понял, что девочка куда-то исчезла. А он даже не знал, как позвать её... И в ту же минуту проснулся. За окном занимался рассвет.
Филя присел на диване и больше в то утро не уснул – всё думал о той девочке из сна. Кто она? Откуда она взялась?.. Этот сон был настолько явственным, что неприятные разговоры с отцом и матерью почти забылись, и в школу он отправился в хорошем настроении.


6. Преподаватели и их ученики

Школу №25 стали посещать педагоги других учебных заведений, и ребята уже привыкли к присутствию посторонних людей на уроках. Среди гостей было много иностранцев: школьный коллектив поддерживал дружественные связи с 25 странами, в том числе с Австралией. Многие старшеклассники изучали эсперанто – искусственный международный язык, придуманный в конце минувшего столетия.
«Какие прекрасные дети, счастливые и жадные до знаний!» – сказал про учеников этой школы американский педагог Дж. Каунтс.
Другой американский педагог Дж. Гордон писал:
«Меня захватила жизнерадостная атмосфера в школе. Дети глубоко интересуются учёбой. Хорошо ощущается прочная связь школы с их домашней жизнью...»
«Некоторые считают меня слишком добрым, – писал заведующий учёбной частью Александр Семёнович Толстов, – я этого не отрицаю, я люблю наших учеников. Когда я устаю, когда падаю духом, я спешу в мой любимый класс. Я смотрю на жизнерадостных ребят и вижу их интеллигентные лица. Стоит мне немного с ними пообщаться, как я прихожу в себя, по-хорошему расслабляюсь и снова могу работать».
Учителя были требовательны, спрашивали строго, но Филя ничуть их не боялся: отец каждый вечер досконально проверял сделанные им домашние задания и выученный материал и сам был строже всех учителей. Со всеми преподавателями у Фильки были прекрасные отношения, но с самой большой теплотой он вспоминал троих учителей.
Юлий Осипович Гурвиц, классный руководитель Фили, математик, был человеком добродушным, отзывчивым и в меру требовательным. Стараясь вызвать у ребят интерес к математике, он организовал математический кружок у себя дома. Филя и его товарищи решали сложные арифметические задачи, слушали лекции учителя, пили с ним чай. Потом он водил их на математические олимпиады – так Филька впервые побывал в стенах Московского государственного университета, куда отец собирался отправить его после школы, и ему самому теперь очень хотелось поступить туда и там грызть гранит науки.
Пётр Константинович Холмогорцев, историк, объяснял предмет очень вдохновенно. Филька подолгу беседовал с ним на переменах, дискутировал на интересные темы, показывал исторические произведения, которые сам писал.
«Филипп написал пять больших повестей и ещё много рассказов, – рассказывал его дядя Михаил Фёдорович. – В основном произведения посвящены событиям советского времени – Гражданской войне, коллективизации и индустриализации, советскому обществу тридцатых годов. Иногда он обращался к более давней истории – например, эпохе Великих географических открытий или правлению Петра I. Несколько его рассказов посвящены народам Древнего мира...»
И, наконец, Ефим Михайлович, преподаватель физкультуры, добрый и простой человек. Филька любил вспоминать, как учитель выправлял его осанку (он сильно сутулился), как ребята ходили с ним на лыжах по снежным равнинам за городом...
В школе мальчики кучковались вместе, а после занятий разбивались на пары и шли учить уроки: Лёва Булганин с Вадиком Ивановым; Филька с Володей Андреевым; два Юры, которых прозвали Большой и Маленький...
Лёва был не слишком прилежным учеником из-за своей лени и тяге к развлечениям. Он постоянно придумывал какие-нибудь необычные происшествия и с друзьями расследовал их: так, одного из товарищей, Кузьмина, обвинили в том, что он не ходит в школу сам, а посылает вместо себя двойников, а Фильке досталось за то, что он якобы спрятал клад в своём дворе; все эти события ребята расследовали с такой серьёзностью, словно они имели место быть на самом деле.
Лучший друг Лёвы – Вадик – был всё время под надзором своей тётки, которая заглядывала в школу очень часто, провожала и встречала мальчика, и разве что не сидела у него на уроках. Про неё и своего отца Филька говорил: «Два сапога пара», ведь Леонид Константинович тоже не упускал случая навестить сына и расспросить учителей о его успеваемости и поведении.
Володя, закадычный друг Фильки, тоже отличник, был рассудительным пареньком. Они вместе исходили немало московских улиц, беседуя о чём придётся, и их взгляды на события и вещи всегда были близки; Володя любил поговорить о материальной стороне жизни и достатке, любил пофилософствовать. Он жил с матерью и старшей сестрой, Филька иногда засиживался у него, оставался ночевать. А бывало, родители Фили и прислуга уезжали на выходные на загородную дачу, и он приводил к себе Володю и соседа Валю Смирнова, мальчики располагались в гостиной и могли сколько угодно читать книги, играть в карты и толковать о чём-нибудь перед сном.
Два Юры были неразлучными друзьями. У Юры Маленького ребята собирались на праздники – ёлка, дни рождения и т.д. Играли в жмурки и прятки, а когда подросли – в покер на фишки и флирт.
В классе учились иностранцы – дети заграничных политиков, большинство из них были испанцы, на родине которых шла гражданская война, и теперь туда были отправлены из СССР военные специалисты и лётчики. Филька быстро подружился с испанскими ребятами, даже не понимая их языка. Общаясь с ними жестами, рисунками, слушая их разговоры друг с другом, он стал потихоньку понимать испанский язык. И однажды отец обнаружил на его письменном столике новую тетрадку, в которой были записаны простейшие испанские фразы и кое-что из испанской грамматики.
– Филя, по-моему, ты рано взялся за этот язык, – сказал Леонид Константинович. – Тебе надо сначала выучить немецкий язык – тот, что идёт у вас по программе, потом – английский язык... Ты ведь ещё взялся за эсперанто...
– А я буду одновременно их изучать, – ответил Филька. – Ты знаешь, учить испанский язык – одно удовольствие! С тех пор, как я его услышал, меня тянет снова и снова послушать разговоры на этом языке – как прекрасную музыку! А ещё неплохо бы выучить латынь...
– Куда ты так торопишься!.. – засмеялся профессор. – У тебя вся жизнь впереди, выучишь. Не торопись. Ты знаешь, сколькими языками я успел овладеть за свою жизнь? Со всеми гостями, которые приезжали ко мне и приезжают к вам в школу из стран Европы, Азии, Африки, Америки, говорю без запинки.
Испанцы подарили Фильке пилотку-«испанку»; в таких пилотках тогда ходили многие советские ребята. Но Филя надевал её нечасто, он ходил обычно в кепке или беретке, а «испанка» хранилась в его столике как память о той дружбе.
При всей любви и уважении к окружающим Филя старался не угодничать ни перед кем; он мог не соглашаться и даже спорить с родителями, учителями, товарищами, но всё равно все любили его за естественную доброту и мягкость, за незлобивость; он учился на одни пятёрки и вёл общественную работу в школе не в угоду отцу – он верил, что всё это развивает его ум и коммуникативные навыки.
***
Вместе с товарищами и учителями, в сопровождении отца и дяди Лукьяна Филька ходил на первомайские и октябрьские демонстрации.
На Красной площади сначала проходил военный парад: шли солдаты, офицеры, ехали танки; в небе проносились самолёты – бомбардировщики и истребители, проплывал дирижабль. Затем площадь заполнялась толпами народа, все шли колоннами, несли портреты, знамёна, цветы, воздушные шары. Филька и его товарищи были все нарядные – в пионерской форме, с красными галстуками. Они с трепетом разглядывали членов Политбюро – Сталина, Калинина, Молотова, Ворошилова и других, приветствовали каждого из них криком «Ура!», и у Фили от волнения щемило в груди.
Потом ребята отправлялись гулять по улицам города, и всюду были весёлые лица людей, флаги и плакаты; по радиорупорам на крышах передавали празничные песни. А вечером весь город был в огнях, в иллюминациях; люди смеялись, пели песни. На улице Горького в витринах вывесили проекты будущих зданий Москвы, и мальчишки подолгу не отходили от них, любовались, обсуждали; в те минуты радость переполняла сердце Фили, и ему хотелось обнять всех товарищей сразу. И особенно сильно хотелось жить.


7. Заветная мечта

По свидетельствам Марии Фёдоровны, всего в школьные годы Филя прочёл около трёхсот художественных и научных книг, не считая учебников.
Любимые книги Филя читал в свободное от учёбы и прочих дел время, которого оставалось совсем мало, но, бывало, успевал прочитать книгу за неделю, если она была не очень большая. По ночам он наведывался в отцовскую библиотеку, а наутро мать заставала его спящим сидя на диване или в кресле, в обнимку с книгой.
Филька прочитал большинство произведений русских классиков – А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого и других – те, что были в школьной программе; освоил некоторые зарубежные произведения. Ему нравились романы Ремарка «На Западном фронте без перемен» и «Три товарища», причём последнее он читал в оригинале – на немецком языке. Он очень любил приключенческие книги – произведения Дж. Свифта о Гулливере, «Робинзона Крузо» Д. Дефо, «Остров сокровищ» Р.Л. Стивенсона, повести М. Твена о Томе Сойере и Гекльберри Финне. Но самым любимым его иностранным автором был Жюль Верн, произведения которого он читал запоем. Среди современных произведений ему полюбились «Как закалялась сталь» Н.А. Островского и «Поднятая целина» М.А. Шолохова. К девятому классу он добрался до фундаментальных трудов историков – начал осваивать «Историю» Геродота, «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина, стал читать роман-эпопею о Рюриковичах, который очень давно написал его отец.
В дневнике Филька делился своим восторгом от книг княгини Людмилы Шаховской, взятых в библиотеке отца – то были романы о жизни древних греков, римлян, галлов, карфагенян и других народов.
***
С Валькой Смирновым они познакомились давно – ещё когда только переехали в Дом на набережной. Его отец был партийным деятелем, мать работала преподавателем в вузе.
Валька стал закадычным другом потому, что с ним можно было не просто вести себя естественно – можно было подурачиться, сказать какую-нибудь глупость, и он не будет смотреть на тебя как на дурака; Валька был своим человеком. С ним были связаны и самые радостные, и самые тревожные воспоминания из отроческих лет. Он увлекался литературой, в школе был редактором стенгазеты, писал стихи и рассказы. Смуглый, в очках, с задумчивым и одновременно неловким выражением лица, он виделся другу чудаковатым, да и себя Филька считал таким же.
Когда Валька бывал у