Филька

матери.
Но со временем он всё пристальнее стал смотреть на запертую дверь этого кабинета, и всё чаще у него возникало желание пробраться в кабинет и узнать, что же там скрывает его отец от посторонних... Даже городской кабинет отца не был так «засекречен», как этот... Вообще жизнь отца по-прежнему оставалась большой тайной и для него, и для Марии Фёдоровны, и даже – Филипп был в этом уверен – для дяди Лукьяна... Но Филя и виду не подавал, что ему это интересно, и отец был спокоен.
Как-то раз Мария Фёдоровна с сыном приехали на дачу вдвоём; отец, оставшийся по делам в Москве, попросил их убраться в доме, не желая поручать это домработнице, и дал ключи, среди которых был ключ от того самого кабинета... Только потом стало ясно, что он дал им этот ключ по рассеянности. Приехав на дачу, мать и сын устроили генеральную уборку, навели чистоту в комнатах и наконец добрались до кабинета... С волнением Филя вставил ключ в замочную скважину, повернул, дверь заскрипела, подалась – и вот «комната с тайнами» предстала перед ним во всём своём великолепии...
– Вынь все документы, всё, что есть, из крайних ящиков шкафа, – велела Мария Фёдоровна, – и сложи на столе. Я потом разберу весь этот хлам – что оставить, а что выкинуть.
– Может, пусть лучше папа этим займётся? – возразил Филя. – Он будет сильно ругаться, если что-нибудь пропадёт...
– Делай, как я сказала. Твой отец любит хранить всякое старьё. Тут, между прочим, жилой дом, а не музей.
Филька пожал плечами и принялся за дело, всё ещё не веря, что он всё-таки оказался здесь без отца, и одновременно боясь чего-то... В одном ящике шкафа находились письма, некоторые были такими старыми, что бумага буквально рассыпалась; эти письма были написаны дореволюционной азбукой – с буквами «ять», «фита», «ижица». Одно из писем было на таком языке, которого Филя не знал и даже предположить не мог, что это за язык – вместо букв были какие-то символы. Здесь были разные рукописи, в том числе мемуары отца. Была пухлая папка с отчётами об экспедициях. В углу ящика пылились связанные вместе тетради; на верхней было написано: «Дневник», и Филька понял, что остальные – тоже дневники. Самый большой ящик был заполнен наградами отца: медали, ордена, бумаги... Их Филька, понятное дело, не вытащил. Самую первую медаль отец получил по окончании гимназии, потом он тоже с отличием закончил университет. Один из ящиков был почти пуст, только на дне завалялось несколько листочков. То было письмо дяди Лукьяна отцу и страничка из отцовского дневника с такой записью:
«...Моё имение подожгли с нескольких сторон. Это случилось ночью, и я даже не успел одеться – пришлось бежать в одной пижаме, прихватив кое-какие вещи. Мы со слугами перебрались в город. И мне не столько жаль дома и фазенды (они сгорели дотла), сколько досадно оттого, что люди так меня не любят и готовы свести в могилу. В городе у меня есть квартира, только поможет ли мне это? Меня и здесь найдут проклятые злопыхатели...»
Прочитав это, Филька почувствовал тревогу: за что его отца так не любили, что плохого он сделал людям?..
И не сразу он заметил картину, зажатую между шкафом и стеной, а вытащив её, даже присел от удивления: с портрета на него смотрел мальчик в белой рубахе – вылитый он сам, с такими же светлыми волосами и большими синими глазами, с такой же доброй и радостной улыбкой...
– Мама! – позвал Филька. – Посмотри, это ведь я... Кто меня нарисовал?
– Это твой отец в детстве, – ответила Мария Фёдоровна. – Он мне когда-то показывал этот портрет... Давай уже закончим уборку.
Она стала разбирать всё вынутое из ящиков, а Филька присел на кресло с мемуарами отца и стал читать... Леонид Константинович писал о своих родителях – его отец был купцом, мать – домохозяйкой; у него было два старших брата-близнеца; семья жила в большой нищете, в полуразваленном доме, отец почти всё время был в разъездах... Филя вспомнил про дядю Лукьяна – тот ведь был младшим братом отца, значит, он появился на свет уже после...
– Стойте, стойте! – послышался голос отца, и он сам, запыхавшийся, бледный, возник на пороге кабинета. – Маша, что ты делаешь! Ох... Ступайте отсюда, ступайте, нечего тут порядок наводить. Филя, отдай рукопись, я её ещё не отредактировал... И ключ мне отдайте, забыл я совсем про него...
И он буквально вытолкал жену и сына из кабинета.


10. Чёрные дни

Жители Дома на набережной встревожились: по ночам к зданию стали подъезжать «чёрные воронки», людей уводили из квартир, и бывало, что после ареста квартира была опечатана – значит, увели всю семью... В квартиру селились новые жители, но и их вскоре уводили.
В один из таких чёрных дней арестовали родителей Вали Смирнова: сначала – отца, через некоторое время – мать... Его взяла к себе тётя. Она жила через две улицы, в коммунальной квартире, и Филя часто ходил к ним, пытался им чем-нибудь помочь. Валя знал, что его отец ни в чём не виноват, и ещё надеялся, что всё выправится...
– Мне кажется, что за мной следят, – сказал он однажды шёпотом. – Иду, бывает, по улице – и мурашки по спине бегут... Чувствую, как кто-то смотрит на меня...
– Ты просто испуган, – ответил Филька и обнял своего друга.
Больше он ничего не смог сказать. Оба понимали, насколько страшно то, что происходит вокруг...
Родители Фили не спали по ночам – прислушивались к чему-то. Отец в пижаме выходил из спальни, подолгу стоял у окна гостиной, с тревогой смотрел во двор. Несколько раз он видел, как через темноту проступают очертания едущей чёрной машины, и ему становилось плохо... Мария Фёдоровна давала ему лекарства, вызывала врача. Всю ночь Леонид Константинович метался по квартире, а днём уезжал куда-то...
Угроза шла со всех сторон. Были арестованы родители некоторых школьных товарищей Фили, пропала директор школы Нина Иосафовна... Филя и его друзья не знали, где она и что с ней, и эта неизвестность усиливала их страх; но позже она вернулась в школу – оказалось, её просто на время перевели в другое учебное заведение.
После скорого суда многих расстреливали. Отца Вали расстреляли, а мать отправили в ссылку. Филя не знал, какими словами его утешить, но понимал, что должен в такие минуты быть рядом с другом, и поэтому приходил к нему каждый день.
***
Мария Фёдоровна получила телеграмму: её бабушка Авдотья Тихоновна была при смерти. Вдвоём с Филей они поехали в Краснодон. Авдотья Тихоновна скончалась в ночь перед их приездом...
Анна Степановна, заплаканная, измождённая, с соседками готовила поминальный обед. Филька смотрел на прабабушку, которая лежала словно живая, и не мог осознать, что всё это случилось наяву... Он постоял возле гроба, потом отошёл, сел на кровать и закрыл лицо руками... Двоюродные и троюродные братишки и сестрёнки жались к нему, он гладил их, и слёзы застилали глаза...
– Такова жизнь, Филя... Такова жизнь... – вздохнул дед Афанасий, брат Анны Степановны.
Филя не мог поверить, что любимой прабабушки, которая его воспитывала, столько заботилась о нём, привила ему доброту и любовь к людям, больше нет...
Дядья с другими мужчинами несли на кладбище гроб, а за ними шла огромная толпа народа; кажется, здесь были все жители посёлка – все любили и уважали Авдотью Тихоновну, человека редкой доброты. И на поминках прозвучало много душевных речей – люди долго вспоминали то добро, заботу, что дала им Авдотья Тихоновна, которая всегда думала о других, но не о себе.
Одна жительница посёлка вспомнила, как они однажды беседовали с бабушкой Дусей на улице и та узнала в разговоре, что у неё дома голодают двое детей, которых она в одиночку растила – а после женщина обнаружила в своей кошёлке брошенную туда бумажную деньгу. И это был далеко не единственный случай. Авдотья Тихоновна старалась делать добро тайком, ничем не выдавая себя, и всегда умалчивала об этом. Но всё рано или поздно становилось известно.
Давний друг покойного Фёдора Петровича, сапожник, вспомнил, как однажды встретил бабушку Дусю возле рынка. Она напекла пирожков и ватрушек и несла их родне, чтобы помянули её сестру. У рынка она увидела мальчишек – голодных, оборванных, которые жадно смотрели на прилавки с едой... Некоторые из них были совсем ещё малышами. И она стала раздавать им то, что приготовила.
«Как давно я не нянчила детишек! – говорила бабушка Дуся. – У меня и внуки, и правнуки выросли уже... Идите сюда, милые, не стесняйтесь...»
Внук очевидца события, годовалый Ванечка, тоже подбежал к ней. «Мой хороший... – сказала она, давая ему пирожок и гладя его по голове. – Ты чей же будешь?» «Это наш Ванька, – ответил его дедушка. – Что нужно сказать, Ваня?» Малыш улыбнулся и снова протянул вверх ручки, словно хотел сказать: «Дай ещё!» «Ещё хочешь... Кушай, лапушка...» – и бабушка Дуся дала ему ешё один пирожок. «Спасибо вам большое, бабушка, – ответил дед мальчика. – Лучше пусть угостятся бедные дети». И он увёл внука. Но и его семья тоже испытывала большую нужду.
– Не стоит город без святого, селение без праведника, – сказала соседка Матрёна Пантелеевна. – Светлая память Авдотье.
Филя сидел задумавшись: всё ещё не верилось в случившееся, впервые у него было так пусто на сердце, и даже слёз уже не было...
Он медленно отходил от горя – сначала какое-то время побыл у бабушки, они тепло и душевно общались, Анна Степановна жалела его, заботилась о нём; он видел во сне бабушку Дусю, и там у неё всё было хорошо, и он стал успокаиваться... А по приезде в Москву его охватила любовь и забота отца, тепло дружеских уз, он вновь занялся учёбой, и боль немного утихла... После он каждый раз, когда бывал у бабушки, обязательно приходил с цветами на могилку к Авдотье Тихоновне.


11. «Артек»

Летом 1938 года Филя ездил отдыхать в «Артек». Путёвкой в пионерлагерь его наградили за победу в математической олимпиаде. Жизнь в пионерлагере была очень интересной и нравилась Фильке.
Каждое утро он просыпался ещё до пионерского горна и лежал в палатке, раздумывая о чём-нибудь. В семь часов горнисты играли подъём, становилось шумно и весело. На артековцах были шорты, белые майки, красные галстуки и белые артековские панамки.
Пока на кухне готовился завтрак, ребята собирались на Костровой площадке с большим портретом Сталина и надписью на красном полотнище: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Здесь проходили беседы, встречи с гостями, здесь зажигали костёр. А утром тут делали зарядку под звуки рояля. Затем вожатые вели отряды на линейку.
Отряды строились вдоль балюстрады, у мачты. Барабанщики, горнисты, фанфаристы поднимались на мостик. Все отряды «сдавали рапорт», кто чем будет заниматься в течение дня. Потом под звуки барабанов, горнов, фанфар дежурное звено поднимало флаг.
Ребята спешили на завтрак в прохладную столовую. Там давали кому что нравится. Был первый завтрак, второй завтрак, обед, вечерний чай со вкусностями, ужин... «Здесь я растолстею, – писал Филька. – Приеду домой – родители не узнают...»
Потом отряды бежали на пляж. Филька любил сидеть на берегу моря и смотреть на корабли и белые паруса лодок вдали. «Всюду камни, песок, живописные скалы...» – писал он в дневнике. На берегу дежурил врач, под руководством которого артековцы принимали солнечную ванну: ложились на песок и переворачивались с боку на бок, на спину, на