энергично движущийся клубок.
Ноль заворожено смотрел на представление. На порезы он не обращал внимания. Какие мелочи… Он не успевал уследить, когда Пеннивайз их наносит. Улыбка озарила его измученное лицо.
Резкий прыжок вбок, отмашка, раскинутые руки, блеск стали, широкая улыбка, приседание, выверт туловищем, перетекание в другую позу, сложный перестук каблуками в мгновении статики и снова вихрь танца.
Ноль так и умер, не переставая улыбаться. Хотя уже лишился обеих ног и кисти руки. Последним движением, неуловимо и немыслимо изогнувшись через себя, Пеннивайз перерезал ему горло. Добавив еще одну улыбку пониже первой.
Обессилено упав рядом с трупом друга, он почувствовал, как запульсировал возбужденный член и выпустил струйку теплой спермы в штаны. Танец удался! Пеннивайз закрыл глаза.
Переждав первую острую волну наслаждения, развернулся на живот и нежно поцеловал Ноля в губы. Прощай, друг!
Он встал, отряхнулся и занялся делом. Время тратить было нельзя. Скоро тут будет проходной двор. Все из дома непременно захотят посмотреть на поверженного врага. Глазеть и тыкать пальцами. Зло смеяться и плевать. Торжествовать.
Бросив в рот горсть таблеток «экстази» и часть рассыпав, вышел. За фермой лежало тело Махарика. Именно для того, чтобы раздобыть труп, он в последний раз и покидал Ноля. Пеннивайз хотел быть уверенным на все цифры, что у общинников не останется сомнений в его смерти.
Он подтащил тело самого легкого бойца – на более тяжелого и похожего по комплекции Барклая у него просто не хватило бы сил, – к Нолю, уложил рядом и, взяв бутылки с бензином, начал щедро поливать обоих. Чиркнув спичкой, отошел подальше от взметнувшегося пламени.
Пора уходить в город! Там привести себя в должный для новой роли порядок, а потом – в общину. Уже собравшись, не выдержал и сменил «тампаксы» в черепе на свежие, особенно не разглядывая извлеченное. Приподнятое настроение следовало поберечь.
***
Алина пришла на ферму, когда тела уже стали неузнаваемы. Огонь выжег черты, превратив трупы в обугленную кучу со слабо различимыми конечностями.
– Не успела! Снова не успела! – в отчаянии закричала она. – Пенни, благородный сукин сын, не захотел покидать друга. Устроили самосожжение, падлы! А обо мне подумали? Как же я? Как мне жить дальше? Долг не отдан. Ноль, сволочь, не получил пулю. Пенни, танцовщик хренов. Ненавижу! Я должна была тебя убить и на куски разрезать. Чтобы ты перестал сниться и мучить меня. Гребаная пуля из твоего рта наделала столько бед с моей головой. Мне что, все время так и оставаться сумасшедшей?
Рухнув без сил, заплакала. Сквозь слезы увидела валяющиеся разноцветные таблетки.
– Все равно, – пробормотала и сунула несколько штук в рот. – А может, я не сумасшедшая, а эксцентричная?
Несколько минут спустя Алина заснула беспокойным сном.
Глава 19. В пузыре пустоты
Пустота, образовавшаяся внутри Хильды, была необъятной и грозила утащить в себя. Зацепиться было не за что. Она, конечно же, старалась, искала в сердце и душе спасательные круги, но их не было – на ковчеге ее жизни не осталось спасательных средств. Одно слово разрушило все. Оставило несмываемое пятно. Клеймо, метку, татуировку, язву… И невозможно оправдаться. Как написано в почитаемой многими древней книге: «В начале было слово…» Хильда могла бы смело продолжить предложение: «…и это слово было мерзким».
Она пыталась опереться на друзей-общинников, но те, занятые делами, не видели ее нужды. А может, брезговали.
Айгуль, девочка-звоночек, стала общей любимицей. Общей, а это значит – обнимешь, прижмешься, дашь волю чувствам, а она уже ускользнула. Непоседа с неосознанной детской жестокостью.
Мария и Елизавета предпочитали общество друг друга, а стоило с ними заговорить, как те, словно запрограммированные, переводили беседу в категорию притч, сводящихся к единому знаменателю – смирению. Не выход.
Матвеевна – вот кто мог прогнать тоску и заполнить пустоту всесокрушающей добротой, кротостью и пониманием. Утолить ее, Хильды, печали. Ей можно было просто выплакаться, повыть по-бабьи дурниной. Но, увы, она сейчас недосягаема. Сама стоит на распутье между жизнью и смертью.
Яшка мог предложить только рюмку и бутылку. К тому же на него сильно подействовала смерть бандита Пряника. Настолько сильно, что он поминал того почти круглосуточно.
Трынделка сознательно загнала себя в круг ежедневных обязанностей и, подобно тягловой лошади, не роптала и тащила их, обрастая новыми. Так она спасалась от мыслей о потопе. Разумно. Наработаться за день так, чтобы засыпать, чуть голова коснется подушки. Однако Хильда физически не смогла бы выполнить и половины Трынделкиной работы. И браться боялась, потому что возникнет вопрос: «Зачем?» А на него ответа нет.
Сеголетка подхватила оброненную Александрой по уважительной причине корону «сучки редкостной», примерила, и та пришлась ей впору.
«Эйты» всегда были сами по себе. Оставшись вдвоем, растерялись и закрылись. Дуэта пока не получалось.
Андрей и Анна. Анна и Андрей. Больше добавить нечего.
Был, правда, еще кот. Но какой-то неправильный. А точнее – долбанутый на всю голову. Мало того, что не сбежал, как все представители вольной фауны, от потопа, спасая тигриный окрас и облезлый хвост, так еще умудрился побить все рекорды из разряда «анти». На руки не давался, мяса не ел, гадил строго на стол, душераздирающе орал исключительно под утро, спал в поваленном набок цветочном горшке, в бодром состоянии драл когтями все, что попадалось на глаза. А видел он, судя по всему, только ее личные вещи. Короче, кот-аномал, который наверняка в прошлой жизни был русским.
Хильда уже две ночи коротала в самом дальнем коттедже. Однако не из стыда показаться на глаза… вождю, нет. Боялась сорваться. Или с ним, или с собой что-нибудь сделать. Вчера, поздно вечером, заскочив в свою комнату за свежим бельем, лицезрела нетрезвого, его. И не только лицезрела. Не выдержала, надавала пощечин и высказалась. А с него, пьяного, как с гуся вода. Или сделал вид, что настолько пьян? Впрочем, и ей легче не стало. Любовь не отмирала, не выводилась, не покидала.
Вариантов, как ни крути, было два: или жить со всеми и пустотой, или уйти. Пустота тогда пожрет ее в одиночестве. Негусто.
С такими мыслями она пришла утром к особняку. В сутолоке получила завтрак, перебросилась ничего не значащими словами с общинниками, которые торопились по делам, и осталась одна. Посидев с полчаса и почувствовав себя глупо, – а ведь надеялась, что позовут, потянут, потащат, завлекут куда-нибудь, – разыскала в сарае пластиковое ведро, прикинула, чего можно насобирать среди знойного лета в лесу, и крикнула:
– Я в лес по грибы и ягоды!
Долго возилась, оттягивая момент, ожидая… просто ожидая. Увы. Никто не назвал ее дурой и не отсоветовал идти в лес, сотнями тропинок больше похожий на рощу. У всех было чем заняться, и только до нее ни у кого не было дела.
***
С Сергеем случилось, как называют врачи, временное помрачение. Он брел наугад и разговаривал с собой. Бормоча о себе в третьем лице, обращался к наплывающим деревьям и кустам как к третейским судьям.
– Вот, уважаемые, перед вами идиот типичнейший. Позер и мудак в одном лице. Эгоизмом и чистоплюйством загнал себя в яму. Опозорил недоверием и брезгливостью любимую. Каков будет вердикт, уважаемые судьи? Предлагаю прострелить его поганую тупую голову. Возражения имеются?
Ветка больно хлестнула по лицу.
– А знаете, как он упивался своей болью? О-о-о! Он представлял себя одиноко стоящим на утесе – в развевающихся одеждах, с повернутым к ветру и дождю лицом. Думаю, не стоит объяснять, что символизировали дождь и ветер. Все в серых тонах. Тонкой карандашной заштриховкой косой дождь. Темнее – тучи над головой. Лицо – выразительное и грустное. Рыцарь, б…дь, унылого, как говно, образа! Шикарное изображение оскорбленной добродетели.
Ни в чем не повинный куст боярышника, попавшийся на пути, Сергей изощренно отругал, а истлевший и утративший видовую принадлежность ствол дерева – проклял.
Усевшись в крапиве, надолго приклепался к трем растерзанным березкам.
– Вот так и я, – пожаловался, – растоптал, сломал и расплющил… А она – ни слова. Гордая! Да и что можно было сказать? Милый, я не трахалась с ним. Не веришь, пойдем, сдадим анализы. Дерьмо! Правильно меня Андрюха называл. Я – мудак! Самый настоящий. Клеймо и пробу можно ставить. И, что самое страшное – произойди такое со мной, я бы не простил. Вот такой я мудак.
Ужаснувшись выкуренным сигаретам и внезапной чесотке, повернул к дому.
«Упаду перед ней на колени, покаюсь, поклянусь, униженно порошу прощения. Будь что будет. Только бы не бросила. Только бы не ушла», – думал, страдая от внезапно накатившей головной боли.
Ноги шагали сами по себе, руки взмахивали не в такт, мышцы произвольно переходили из состояния стали в желе, нервы дергались как злобный и беспокойный ежик, а голова вообще была черт знает где.
В доме никого не оказалось. Это знание стоило ему дорого. Он едва не сверзился со ступенек лестницы, сбил костяшки пальцев, стучась во все двери, а с одной промучился, дергая ручку в обратную сторону до тех пор, пока та не оторвалась. Разбив вдребезги безвкусную вазу в холле, немного спустил пар.
В летней кухне Трынделка готовила зажарку для борща или еще что-то. Сергей потянул носом и ничего не почувствовал. Нервно спросил:
– Хильду не видели?
Трынделка вывалила на него ком слов, мотая головой то сверху вниз, то в стороны. Сергей вежливо кивал, топчась и бессмысленно оглядываясь. Потом неожиданно подхватил пустое ведро, сбегал к колодцу за водой и рассказал, как сложно жить на свете, а заодно и о трудностях подбора натуры в промышленных городах. Трынделка всплескивала руками и сочувствовала. Исполнившись благодарности, Сергей пообещал выдраить закопченную кастрюлю для первого, вышел, тут же забыл об этом и занялся прицепом. Там вроде где-то лежал изящный бриллиантовый гарнитур: колье, сережки и кольцо. Последний всхлип ценностей старого времени. Невозможно было удержаться и не взять бесхозную прелесть. Хильде должно понравиться. Чего раньше не подумал? Дурак потому что!
Не нашел. Подтащил мотоцикл и присоединил прицеп. Все, вероятно, в поселке, делом заняты. но ни одно из озвученных Сеголеткой заданий ему не вспомнилось.
«Вот нафига, спрашивается, я в прицеп складываю вещи? Нужны они мне? Нет! Ледоруб?! В горах без меня разберутся, а Троцкого уже прикончили. Клавиатура для компьютера?! Бронзовое пресс-папье?! Ёпрст!» – разозлился он.
В очередной раз вывалив припасы, зацепился взглядом за початый моток скотча, несколько молотков, блендер, строительный шпатель и бухту бордовых ниток для вязания. Пнув кучу, пошел к Трынделке. По двору жизнерадостно дребезжа, покатилась миниатюрная кастрюлька.
– Переберите, что нужно и не нужно.
Мотоцикл чихнув, завелся. В поселок – за Хильдой!
Едва отъехав, встретил Андрея со стеклами и Анну со штапиками и молотком.
– Молоток не нужен, – хмуро сообщил. – Своих девать некуда. Хильду не видели?
– Видели! – хором ответила до отвращения жизнерадостная и счастливая парочка. – Она пошла в лес по грибы с ягодами!
– Очень смешно! – буркнул Сергей, отъезжая.
Следующей шла
