кофе из красного китайского термоса, разрисованного жёлтыми с синевой драконами.
- Давай, - предложил простецки, - грейся.
Было и на самом деле прохладно в неуютном голом кубе, лишённом согревающей, хотя бы глаз, мебели. В ничем не занавешенное окно заглядывало оседающее морозное жёлто-оранжевое солнце, тускло освещавшее голые стены и наполнявшее комнатку движущейся золотистой мутью. Хозяин грузно уселся в обязательное для всех топов мягкое подвижное кресло с высокой спинкой, лихо бросил дорогую шапку в угол, на стул, промазал, и она осталась обиженно лежать на полу, раззявив стёганое нутро.
- Не жалко? – проследил посетитель глазами за неудавшимся полётом серебристой шкуры, устраиваясь на твёрдом стуле поближе к начальнику, а главное, к кофе.
- Чего не жалко? – не понял размашистый обладатель ценного мехового набалдашника на дурную голову.
- Зверя, - пояснил жалостливый защитник дикой природы. – Кстати, кем он был?
Директор усмехнулся, заблестел повеселевшими глазами, внимательно и с любопытством вглядываясь в необычного чиновника, не отвечая сразу, размешал ложечкой кусочек сахара, брошенный в чашку, и с чувством впитал изрядный глоток допинга, распространив по тесной кубатуре дразнящий запах хорошего напитка, перебив им запахи смолистого леса.
- Ондатрой. С какой стати мне её жалеть? – пожал крутыми плечами, наработанными на лесной работе. – Я её не убивал.
Виктор Сергеевич никогда не видел такого зверя, смутно припоминая что-то и когда-то промелькнувшее на телеэкране и не запомнившееся. Он и вообще никаких животных, кроме кошек и собак, вживую почти не видел.
- Не убивал, - согласился с обладателем дорогого меха, - но заказал убийство, для тебя убили, а следовательно, и ты виноват в гибели безвинного зверя наравне с браконьером. Шапочку-то, небось, на чёрном рынке прихватил?
Полуубийца отставил с досадой чашку с недопитым кофе, откинулся на спружинившую спинку.
- Любите вы, чинодралы, иезуитские разговоры: прежде, чем напакостить, непременно подготовите для себя моральное оправдание. Давай, выкладывай, зачем пожаловал.
Иезуит тоже отставил кофе, улыбнулся примирительно, постаравшись снивелировать негативный эмоциональный всплеск директора.
- Да ни за чем, решил познакомиться.
Хозяин удивлённо поднял густые лесные брови, рывком вернулся к столу, взял кофе.
- Первый такой, даже не верится.
Виктор Сергеевич рассмеялся.
- А что, часто наши надоедают? – поинтересовался, надеясь услышать что-нибудь интересное только об одном из наших. И услышал:
- Не без этого, - хозяин дефицитных деревоматериалов нахмурился.- Твой шеф, к примеру, в последнее время особенно зачастил. Что-то строит, что ли?
- Дворец.
Топ-древесник понятливо хмыкнул.
- Похоже.
- А ты не давай, заворачивай оглобли, - легко посоветовал верный помощник дворцового строителя. – Не будь невольным убийцей.
Директор хмыкнул явственнее.
- Как же не дашь, когда он фактически диктует объёмы продаж и цены на нашем уродливом рынке. Ему не дашь, он не даст, так и живём, и все в пуху. Каждый стремится исподтишка пристрелить каждого, а ты говоришь – ондатра.
- Да знаю, - Виктор Сергеевич досадливо прихлопнул ладонью по столу. – Иногда до того тошно, что на самом деле хочется пристрелить всех, - улыбнулся, как будто радуясь такой охоте. – Особенно, когда добыча достаётся не тебе. – Теперь рассмеялись оба. – Неужели эти гнусные правила неискоренимы?
Директор ухватил термос, поболтал, проверяя объём содержимого, а заодно и уравнивая кофейную консистенцию.
- Будешь?
- Давай, - нахлебник подставил свою чашку.
- Почему же неискоренимы? – вернулся хозяин к основной теме задушевной беседы двух служителей взятке. – Вполне, если очень захотеть. В Гонконге, например, мудрые китайцы искоренили, и всего-то надо было поотрубать без разбора наиболее жадные руки и наиболее замутнённые головы. Метод кардинальный, зато наиболее эффективный и быстрый.
Визави с сомнением покачал пока ещё целой головой.
- Так мы останемся вообще без голов.
- Байки! – возразил директор. – Пугань со стороны топ-взяточников. Одного-другого на дыбу, остальные опомнятся, утихомирятся.
- Свалят за бугор.
- Туда им на европейскую свалку и дорога. У нас испокон веков народ думает или надеется, что царь-батюшка ничего не знает, он-де светел, яко ангел. И президент, мол, тоже не в курсе, как наживаются его ставленники – министры и губернаторы. Если он не в курсе, то что за руководитель? Чем занимается? Всего не объемлешь, за всем и за всяким не углядишь – отговорки для бедных. У него есть разветвлённый и самый мощный в мире доглядывающий репрессивный аппарат, не верится, чтобы он не подавал отчаянных сигналов. Всё знают президент и премьер, знают, но макиавеллевская концепция внутренней политики не позволяет сдавать своих, и не сдают, а чуть ершат по наглым головам смешными наказаниями. А они, сплотившись вокруг либеральной власти, тоже не сдают своего, укрепляя тем самым угодную всем хватунам власть. Манус манум ляват, говорили римляне: рука руку моет.
- И нашу с тобой тоже, - приземлил критика с рыльцем в пушку Виктор Сергеевич. – Мы тоже вольно или невольно участвуем в убийстве ондатры. Кстати, придётся тебе теперь иметь дело со мной, мне поручено улаживать договорные и контрактные связи с вами, так что готовь нового зверя. Приятно было познакомиться. - Он встал, собираясь уходить, для него директор деревообрабатывающего предприятия был ясен, с ним можно обделывать скрытные дела в открытую.
Хозяин тоже поднялся, протянул на прощанье, улыбаясь, руку.
- Взаимно. Хочешь, подарю шапку? – ушёл в угол, подобрал убитый мех, протянул гостю. – Больше не надену, бери.
Виктор Сергеевич рассмеялся.
- Нет, не надо, не по Сеньке. Сделай для неё постамент здесь и поглядывай почаще.
- Изрублю, - пообещал хозяин, на том и расстались.
Так неугомонный замстрой побывал у всех поставщиков, включая энергетиков, теплоснабженцев и газовиков. у которых по-крупному поживиться было нечем. Незаметно прошли-промелькнули натянуто-весёлые мужской и женский праздники, зам позволил себе не явиться ни на один из корпоративов, за что получил ожидаемое замечание от шефа и ни полсловечка, ни полунамёка на зависшую кирпичную распрю. Тревожно думалось, что изворотливый Коротич подготовил кардинальные меры против строптивого разрушителя наработанной прибыльной системы взаимоотношений с кирпичниками, чтобы раз и навсегда направить нужного помощника в нужное русло с нужными ограничительными рамками, отвадив от несанкционированных, вредоносных для директории, инициатив. Виктор Сергеевич, в свою очередь, тоже не торопил к развязке, опасаясь выказать слабость и отдать инициативу. Сдерживала и внушительная зарплата, полученная за два месяца, в несколько раз превышающая оклад зама. Можно было предполагать, что это задаток к примирению, предложение окончательно влиться в сплочённый руководящий мини-коллектив директории и подчиниться без всяких условий его негласным правилам. В какие-то моменты изгою так и хотелось поступить, но он сдерживал себя, не поддавался слабости, памятуя о большой цели.
Мерзкая предвесенняя погода не добавляла настроения. Потекли свисающие с крыш сосульки, нацеленные остриями на макушки сумрачных прохожих, втягивающих головы в поднятые воротники и прячущих пупырчатые руки в карманы. Серые свинцовые тучи, усиленно подгоняемые порывистым ветром, тянулись с юга, торопясь в дальние северные влажные края, и только воробьи, не обращая внимания на застывшие неподвижные лица городских сожителей, весело плескались в оттаявших лужах и пронзительно верещали, призывая весну поторопиться. Совсем поздно, почти в полночь, напомнила о себе подзабытая Вера. С тех пор, как расстались, они разговаривали всего пару раз, да и то по делу о ДТП. Правда, он не забыл поздравить её с женской отдушиной.
- Привет! – голос был не по ночному бодрым и ясным. – Хочу тебя порадовать на ночь.
- Не помешает,- вяло ответил почти осоловевший после хлопотного дня и поздних пельменей Виктор Сергеевич.
- Валю в стольную, - выдержала паузу, чтобы он хорошенько осознал новость. – С наглостью одолела конкурс без запинки и получила вызов на стажировку в информационный отдел одного из престижных телеканалов. Ночь уже, а мне невтерпёж похвастаться, собираю шмотьё. Живу-то здесь всего-ничего, а барахла скопилось столько, что за раз не выбросишь. Ты-то как? – осилила распиравшую радость, переключившись на застрявшего в скучном городе старого друга.
- Барахтаюсь, стараясь всплыть.
- Ты выбарахтаешься, - уверила ещё дальше убегающая подруга, - ты непотопляем.
- А ты – зря! – обещанной радости в голосе друга не было. И вообще, он как-то плохо ещё осознавал, что удобная Вера уезжает далеко, и встречи их, хотя и редкие, прекратятся вовсе.
- Что зря?
- Зря влазишь в большую телетусовку, не твоё это, - ему очень не хотелось терять единственную, более-менее приближённую душу, да и тело – тоже.
- Я не нравлюсь тебе на телеэкране? – в голосе Веры зазвучали обидчивые нотки.
Виктор Сергеевич, добровольно занятый в мэрии до позднего вечера, не успевал на её передачу, видел новенькую всего один раз, и она ему в ящике, на самом деле, не понравилась: плохо усвоенные уроки его не пошли впрок, быстро и начисто вытравленные устоявшимися теледогмами. А может быть, он ревновал, ревновал к тому, что она смело вырвалась из затхлого муниципального круга и прёт, не задумываясь, дальше на всероссийскую свободу. Ему такие горизонты не светят, он перестал быть ровней в их тандеме.
- Не-а, - подтвердил лениво и мстительно. – Боюсь, там ты совсем разложишься, потеряешь личность, растворишься в столичной теледегенерации. Телевиденье все же не журналистика – больше штампа и совсем мало свободы. Всего-то и нужно, - продолжал тускло изливать нудную желчь обиды, - чёткость речи, хорошо бы ещё с воркующим идиотским «р», фотографическая модельная мордо-рожа и грамотное бубнение текста без – избави бог! – импровизаций и строго ограниченного красными флажками редактуры. Ты без привычного тебе, близкого по характеру, корреспондентского слалома, затухнешь, затравленная. Надо тебе такое? – Вера молчала, часто и шумно дыша. – Затупеешь, покроешься коростой равнодушия.
- Ну и пусть! – вскричала она в ярости на его равнодушие. – Мне надоело быть всё время на острие, хочу пожить, наконец, спокойно, возьму и выйду замуж.
- В чём же дело? – встрял он тут как тут. – Приезжай – выйдешь.
Вера тихо и безнадёжно рассмеялась.
- У нас ничего не выйдет, эту тему мы уже обсуждали: я буду сожалеть, что угробила престижную карьеру, а ты виниться, что помог в этом. Поссоримся вдрызг, стукнемся задницами и разбежимся. Так что, даю тебе полный и окончательный развод, - и засмеялась громче, но как-то не очень бодро, а натужно. – А поскольку радостное мероприятие это сопровождается равным разделом общего имущества, то оставляю тебе твою квартиру, а себе беру твою машину. Согласен? Или будем судиться?
Он только улыбнулся, расслабляя запечаленную душу. За всю долгую ополовиненную сознательную жизнь у него не было друзей и просто близких знакомых. Был совершенно чужой, прилипчивый и
