Он, кстати, серьёзно подумывал о том, чтоб такую хатку в селе, не сильно одичалом, себе прикупить. Зачем – представлял смутно, чем ему там заниматься – вообще не представлял. Ну, утро….
Рыбаком он не был, - ну, допустим, насобачился б. С дубка удочкой там краснопёрку или голавля таскать. Если удача. А нет, так и сеточкой… Он видел, как в Васильевке местные ставили сети на ночь, Самара там узкая, и по утренней зорьке, часов до шести, уже потихонечку и выбирали. Кто всего пару штук только, а кто - и с полведра…
И вот так, когда Михаил воображал себя сельским перцем, отчего-то дальше этой утренней рыбалки у него фантазии не шли. То есть река, лодка собственная, в просторечье «дубок», - это как-то он ещё «осязал», проблесками яркими ещё видел в своей голове. А дальше – дальше утра в селе грёзы распадались, как горох из мешка. Ну, там пожарить ещё рыбу кусочками, на подсолнечном масле и с луком и перцем. Всё.
День впереди – а что ему делать? Ленка, его одноклассница и соседка по прежнему дому, за чаем у него не раз ему говорила, с женской основательностью и жалостью: Миша, ты эти выбрыки брось! Не потянешь ты село, скорее сопьёшься. Там скука смертная – ежели ты городской. Ты, мол, мечтатель каких поискать, улыбаясь, говорила она, - а там ишачить надо. В четыре встают, затемно ложатся. И что, богатые? Ни спереди ни сзади ни у кого. Только что неголодные. И ты туда припрёшься… с записной книжечкой и кэноном своим. Ага.
Он соглашался с нею, кивал, но вот если доводилось мимо какого села проезжать, обязательно зырил по сторонам, мимо воли, «выбирая» себе подходящую хатку. Эта – нет, слишком зажиточная, в соседней во дворе колодца не видать. Не-ет. А вот эта на взлобке, на подъём когда «Икарус» попёр… эта да, тут бы жил, тут можно было бы… обосноваться.
Михаил вдруг потрепал одними подушечками пальцев атласную ленточку на занавеске. Снова оглядел через двойную раму окна широкое подворье. Напротив лицо к лицу сидела на табуретке и не улыбалась ему рослая, красивая, стареющая женщина, и он поймал себя на мысли, что приехал сюда, вероятно, зря. Секс, скорее всего, состоится. Но едва ли они когда-нибудь встретятся снова... Хотя… Как говаривал один ушлый препод в техникуме: «Жыття складнэ и каламутнэ». Н-да.
- Ты о чём задумался? – Тамара поправила сзади волосы и посмотрела на него странными глазами.
Было неловко. Эк она… Михаил полез за платком, скрывая смущение. А высморкавшись, шмыгнул носом густо и спросил:
- А земли-то много у сына?
Женщина отвечала торопясь.
- Сорок паёв, по-моему. У нас село большое, считается. Поэтому каждому колхознику давали только по пять гектар. Вот у него получается двести. А что, с людьми ладит, люди довольны.
- А это что у тебя? - спросил Михаил и потянулся к плоскому разносу под фарфоровым сливочником. – Всё в сахарной пудре. Или это ваниль?
Она засмеялась грудным голосом.
- Нам, татарам… – начал было оправдываться мужчина и понюхал с опаской, как дорогие духи.
- Это штрудель, - уже откровенно засмеялась Тамара и с недоверием посмотрела на него. – Какой же ты дикий…. Ни за что не поверю, что ты его раньше не ел…
Он слушал её, улыбаясь. А затем сказал:
- Да я… по таким местам и не хожу… где б мне это предложили. Не зовут…. Раньше звали, не шёл. А теперь не зовут…
- Ну ты валенком-то не прикидывайся, - прищурила один глаз Тамара. – «Раньше звали, теперь не зовут…» Так -таки и не зовут? Небось, уже от дамских печенюшек и нос воротишь? Оскомина?
- Ага, - поддержал её Михаил. – В кондитерке такие не купишь. – Он доел клинчик пирога и, не сбивая с усов ванильную пыль, потянулся за вторым кусочком.
- Не стесняйся, - по-хозяйски мудро посоветовала Тамара. – Можешь весь съесть.
- А он из чего? – облизывая полные губы, спросил Михаил. – Это как делается?
- Ты так любишь сладкое?
- Родину продам…. За кусок пражского торта.
Женщина опустила глаза и польщённо поправила полотенце у себя на коленях.
- Ну, я туда кладу… Тесто раскатываешь тонко-тонко, растягиваешь на столе. На него сыплешь измельчённые орешки, а сверху – нарезанные яблоки. Ещё добавляю корицу и грушу консервированную в начинку с яблоками. И сворачиваешь рулетиком. Оба конца пирога обрезаешь ножницами. Так, чтоб они склеились. Всё. Перекладываешь на противень.
- Так яблоки ж кислые, - удивился Михаил, - а оно сладкое вон какое…
- Ну да. Из духовки вынула, смазала сливочным маслом, посыпала сахарной пудрой. Она посмотрела на него с интересом и добавила: - Главное – чтобы внутри пропеклось.
- М-да. Во рту тает. А когда ты успела?
- Утром ещё испекла. Перед тем, как в школу идти.
Он внезапно почувствовал себя с ней отчаянно легко. А женщина сидела на табуретке напротив, и глядя на него безотрывно, улыбалась.
- Да уж. У меня от еды уже мозги набекрень, - ничуть не церемонясь, Михаил погладил свой округлившийся живот. – Так жить и умирать не надо… - Он хотел было уже и ремень попустить, да вовремя спохватился.
Солнце уже поднялось высоко, под домом низом вовсю гулял свежий ветер. В открытую настежь форточку изредка доносился лай немецкой овчарки в вольере, прямо напротив крыльца.
Михаил ёрзал на табуретке давно уже вспотевшей задницей и всё искал предлог обед этот наконец-то закончить, прекратить. Еда едой, думал он, а пора переходить и ко второй части «мармезонского балета». Какова это будет часть, он понятия не имел. Времени сейчас только три двадцать, вон над холодильником индийские кварцевые часы показывают. Тащить её сейчас в постель было бы банально и «не степенно», это он тоже понимал, - да и желания особо не было. Нет, как-то «по-взрослому» надо спектакль этот двигать… пошагово, что ли, с умом… Да и не хотелось ему сейчас с нею никакого интима – так, она чистоплотная, милая, хотя и не той красотой, что сражает мужика наповал, но… чужой человек. Пока, во всяком случае.
Нужно ещё поискать, думал он, что бы нас сблизило… Да и как среди бела дня?..
Тамара весь обед ела вяло, всё больше любовалась приезжим гостем. Снова отставила чашку, повертела её в задумчивости, а к бисквитам, что он привёз, так и не притронулась.
А он, подрагивая коленками и в который уже раз вытирая рот мокрой салфеткой, прикидывал уныло: как же выползти из-за этого чёртова стола? Должен же быть вроде как повод? Поесть поели, а что ей сейчас предложить?
Михаил вдруг побледнел, сник, почувствовал смертельную тоску и слабость во всём теле. Ну, затеял, казалось бы, какой пустяк! Что значит соваться в «новое дело» - ухмыльнулся он сам себе, жёстко, одними только усами. Вот дебил! Он непроизвольно постучал костяшками пальцев по столу и взглянул, как ему казалось, украдкой на Тамару.
Женщина всё это время пытливо смотрела на него в упор, слегка щурясь.
Михаил быстро выпрямился и покраснел.
- Нууу…. – потянул он, с наигранным смехом. Затем встал, быстро прошёл к её табуретке и положил ей сзади обе руки на плечи. Нежно, обеими ладонями погладил плечевые швы.
- А теперь… - Тамара сидела не шелохнувшись; казалось, он даже под лунками ногтей слышал, как бьётся её сердце. Ещё мгновение постоял за нею, погладил кончики сухих волос и в сильном волнении, ещё больше смущаясь, произнёс: - … самый раз погулять, что скажешь?
Женщина выдохнула всей грудью горячий воздух, плечи её опали, и, повернув голову, она снизу вверх посмотрела на него. Долгим, многообещающим взглядом.
Только и сказала, тихо, едва слышно:
- Хорошо. Я только переоденусь, и пойдём.
Через десять минут она вышла в вязаной шерстяной кофточке, которая плотно обтягивала её большую грудь. С вешалки в прихожей сорвала походя линялую бордовую куртку на флисовой подкладке и, не застёгивая на пуговицы, первой вышла на крыльцо.
Её глаза блестели, было видно, как ей уже опротивело почти физически сидеть взаперти, среди этой свежей снеди, и как уже хотелось подставить своё чуть полноватое лицо этому жаркому дню, этому сияющему солнцу. Захотелось свободы и этого тёплого весеннего воздуха за околицей.
Михаил еле за ней поспевал, глядя сзади на её округлые плечи и на крепкие ноги в разношенных коричневых сапожках со шнурками.
- А двери ж не заперла, – удивлённо спросил Михаил, - или у вас тут, как у якутов, – не воруют…
- А от кого? – не дослушав, улыбнулась Тамара и прикрыла за собой калитку.
Михаил решил «доиграть» героя до конца.
- А где же?.. – указал он на оживший уже куст сирени.
- Что? – чуть испуганно, но покладисто спросила Тамара.
Он развёл руками, широко и нахально улыбнулся.
- Ну, скамейка… Чтобы с бабами тут семечки лузгать… да разговоры всякие вести….
- А рано ещё, - женщина вдруг порывисто обернулась к нему и положила мягко обе ладошки ему на грудь. Только потом испугалась, отпрянула резко и смущённо, и, чуть сдавливая дыхание, ответила: - Сын хотел сладить, ещё в прошлом году – я сказала не надо, пусть лучше сирень. Тут вон, в соседней хате, очень хорошие старики живут, тоже оба бывшие учителя… Так я их и так через день проведываю, без всякой тебе скамейки… Ну, пошли. Куда ты хотел?
Он поскрёб над усами, наморщил лоб.
- Я бы село посмотрел, - сказал нерешительно. – Как тут… инфраструктура…
- Это не получится, - уверенным тоном сказала женщина. - Инфраструктура, как ты говоришь, – всё в центре. Село наше действительно богатое было, колхоз –миллионер. И ясли есть, и детский сад и школа. Почта, магазин, Дом быта. Сельсовет, школа, где я и преподаю в младших классах…. Ну, так это всё в центре. Километра два отсюда. Даже больше.
- А мы на отшибе живём… значит?
- Крайняя улица… ты же видишь. И то дома только в один ряд.
- Да, вот, - замялся Михаил и улыбнулся вымученно, - никак я тут у тебя не оклемаюсь. Такой неожиданный визит….
- Правда, неожиданный? – прищурила Тамара один глаз. – А то по телефону ты такой бойкий был… я страх как тебя боялась… Ну, мне казалось…. Ты разве не на такую встречу рассчитывал, ведь ты же мечтатель, правда?
- Мечтатель, - отчего-то неохотно успокоил он её и ускорил шаг.
Они шли сначала по обочине, вдоль улицы, где за её домом стояло таких же прочных, хоть и старой постройки, домов ещё три-четыре, а потом перешли обе, уже чуть тронутые грязью по краям, колеи и стали спускаться вниз по скату холма к балке. Оминая островки прошлогоднего, побуревшего за зиму, репейника, по оттаявшим кочкам целины, где уже яркими сочными брызгами пестрели золотисто-жёлтые венчики чистяка в молодой траве, они спускались всё ниже в овраг, по пологому склону, и отсюда, с высоты уже было видно, как внизу, на дне оврага, выблёскивает под полуденным солнцем небольшой, вытянувшийся восьмёркой меж перестоялого камыша, ставок.
- У нас село на бугре, - Тамара нагнулась и сорвала серую былинку. Пощекотала себе кончики губ.
- С улицы такой вид… будто ты на вершине горы.
- Ну, правильно. Ставок в яме и находится.
Они взяли влево, еле приметной стежкой.
- А это что за курятник? – указал Михаил рукой на одиноко стоящую халабуду из серого шлакоблока, на пригорке.
- А тут сторожа наши сидят.
- И что сторожат? Прошлогодний снег?
- Рыбу. Раньше шалаш стоял, из сена. Но добротный.
Михаил, в детстве настроивший
