шалашей вволю, спросил, внимательно глядя себе под ноги:
- Как это шалаш… может быть добротным? Пять палок и ветки…
- - Та неееее, - сказала она просто, как бы припоминая. - Шалаш у них серьёзный стоял. Четырёхскатный, в форме квадрата. Под крышей травы сушились, а вечером даже свет горел… А при деде Анисиме так в углу и икона висела.
- М-дя, - нарочито развязно сказал Михаил, - мы в детстве такие шалаши не строили. Две пары орешин на боковухи, подлинее наверх из кленка палюгу, ну и завалить по бокам ветками зелёными, внахлёст. Снимали дёрн в углу шалаша, вырывали окопчик - вроде как погребец. И туда прикапывали сворованную из дому снедь: консервы рыбные, сальцо, колбасу, сырки плавленые, хлеб. Опускали в пакетах прямо на тырсу, тоже ворованную, верх задраивали фанерной крышкой. Читали вслух про индейцев. Какие-то «подвиги» совершали, ку и гран-ку. А потом, когда всё в погребе пахло кореньями и холодной землёй, уже ели…. Ото была еда! – Он смачно цокнул языком.
- Так, а что они тут всё-таки сторожат, а? – Стежка узкая, еле видимая, по ободью косогора кончилась, пресеклась, куда-то пропала, сторожка осталась позади.
- Ну, как… – сказала Тамара серьёзно. – Чтобы чужаки рыбу не удили. А только свои.
- А кто тут свои? – спросил Михаил, оглядывая окрестности и сверкающий под солнцем ставок.
Тамара стояла чуть поодаль, тёплый, но резкий ветер вовсю ершил её короткие волосы; она не обращала на это никакого внимания, причёску не поправляла.
- Ну, я подробностей не знаю, - сказала обыденным тоном, - не рыбачка. И ты не рыбак… В общем, это сельский ставок, не аренда. Тут только местные могут рыбачить... Ну, и кто приезжает на машинах из города… вон видишь, джип чей-то с той стороны спускается. Ну, это значит состоит членом рыбобщества. Билет у него есть, платит в поселковый совет сбор какой-то… А наши мужики бесплатно ловят. Но по очереди дежурить должны, в этой вот сторожке сидеть и наблюдать за рыбаками…
- По-моему, там нет никого, - оглянулся Михаил на сторожку. – И дверь, мы проходили, была заперта.
- Ну, ты даёшь… – засмеялась Тамара от всей души, - что значит «дитя асфальта»… Сейчас же ещё почти никто не ловит, рыба стоит… Чего ж им тут сидеть мёрзнуть…
- И ружжо у них есть?- повеселел и Михаил.
- Да какое там ружьё, - повернулась к нему Тамара лицом, и он при таком слепящем солнце успел разглядеть её тонкий, правильный нос, ровные гладкие волосы, на прямой пробор посередине головы, и гармошкой поперечные морщинки над верхней губой.
Женщина тоже посмотрела на него внимательно.
А затем сказала, всё ещё серьёзно и с напряжением:
- Бинокль у них есть. Они и не выползают оттуда. Сторожка ж на косогоре стоит, а ставок в яме; им и так, в окошко, всё видно. В трыньку режутся да самогонку пьют…
- Это по-нашему, - отчего-то почесал себе шею Михаил и хотя тут нога заскользила по сочной траве, попробовал взять её за руку.
Тамара скорее машинально подала ему левую руку, попыталась опереться на неё всем корпусом. На пару секунд его хватило, затем туфли начали предательски скользить с уклона вниз, и он съехал, едва не упав, прямо на неё. Тамара бросила его руку и успела обнять, придерживая, обхватила за талию. Случай выдался настолько курьёзным, что от растерянности скорее, нежели от желания… Он почувствовал её горячее дыхание у себя на груди, непроизвольно погладил жёсткие волосы и, нагнувшись, поцеловал в краешек губ. Тамара ещё крепче прижалась к нему, затем отпрянула, заглянула в глаза, каким –то торжествующим, новым для него взглядом и поцеловала – долго, взасос. Затем отстранилась, так же быстро, отыскала едва заметную тропу в траве, выше этой, и по ней стала медленно выбираться на угор.
Михаил шёл за нею смущённо; сгорбившись и без нужды потирая руки. Он думал, что у него выйдет весело и развязно, но вышло неловко, и, как ему показалось, страшно неестественно.
Ничего, ничего, теребил он ус, до ночи наверстаем, брехня! И шёл за нею, спотыкаясь и не глядя под ноги.
Надо что-то спросить, подумал. Но ничего умного, как назло, на ум сейчас не шло, и он брякнул:
- А что за рыба у вас тут водится?
На ходу, не оборачиваясь, женщина ответила просто:
- Карп зеркальный…караси ещё. Ну, как везде, наверное…
Минуя невесть откуда тут взявшуюся каменную кладку, Тамара начала спускаться ближе к плёсу. Михаил её понял и сказал:
- Давай не тут. Вон гатка живописная, как партер в театре, давай на ней посидим.
И тут же, со спины, он почувствовал, как женщина усмехнулась.
- Давай… эх и любишь ты воду!.. - Она нетерпеливо оглянулась через плечо. На миг застыла на тропке, у самого берега, и, прежде чем сбежать вниз, на дощатый мосток, ведущий на гатку, очень сосредоточенно и забавно оглядела его.
- У тебя смуглое лицо, - заявила неожиданно.
- Это загар… - засмеялся Михаил нервным смехом и подошёл к ней ближе.
Она теперь могла его рассматривать почти впритык.
- Есть в тебе что-то цыганское. Вот только волосы совсем седые… Цыгане вроде рано не седеют.
- Какие к чёрту цыгане, окстись! - весело вдруг взвился Михаил. – Папа из-под Таганрога, казацкого рода, сам мне рассказывал. Мама с Полтавщины….
- Да ладно, - сказала Тамара. – А то ты будто оправдываешься уже. - И добавила: - Я же шучу…
- Не, ну конечно, по сравнению с тобой…. С твоим белым лицом и совершенно незагорелыми руками…. – Он прошёл мимо неё на гатку, и обернулся, не дойдя до площадки с лавкой - Я вообще не понимаю. Как можно в селе жить, работать во дворе, от школы пешком сколько топать под солнцем и за всё лето нисколько не загореть… Ты, блин, как ленинградка, классическая .
Тамара засунула руки в карманы куртки и сказала, похоже, растерянно:
- Не знаю. Никогда об этом не думала... Вот пока ты не приехал. И не сказал… Да и нет у меня никакого хозяйства, вывела всё после смерти мужа. Чекан в вольере, так ему много внимания не надо. А так что. Школа, дом, компьютер. Телевизор вечером, иногда читаю. Загорать – это когда внуков Андрей привезёт… ну, сходим на ставок три раза за лето. – Она непритворно вздохнула и потащила его за рукав. - Давай, исследователь, садись. Где сядешь – справа, слева?
На настиле, обитом тёсом и жестью по краям, стояла основательно скамья, не хуже чем в городских скверах. С удобной рельефной спинкой, широкая, выкрашенная в светло-жёлтый цвет.
Михаил, прикидывая что, может, захочется на скамейке сидя Тамару обнять, поскрёб в раздумье левую щёку и зашёл на гатку с левого боку. Тамара зашла с правого и села рядом – не впритык, к нему, но и не на краю.
- Класс, – вырвалось у него искренне. – Так жить и умирать не надо.
- Никто и не собирается, - заверила его женщина. Категорично и безжалостно.
Был четвёртый час пополудни, ставок уже выблёскивал на солнце до рези в глазах.
Он положил свою правую руку поверх левой руки Тамары. Она отвела прядь волос с лица и сама взяла его руку в свою, крепко сжала.
Михаил вдохнул тёплый, почти летний ветер. Затем откинулся на спинку скамейки и засмеялся.
- Так вальяжно… мы с тобой тогда даже на набережной не сидели…
Женщина взглянула на него осуждающе:
- Так холодно ж было! Нашёл с чем сравнивать.
Он почувствовал вдруг в душе такой покой, такую свободу и силу, что у него дрогнуло сердце. Было такое ощущение, что здесь, на этом искрящемся под солнцем плёсе, сидел он всю жизнь. На этой вот скамье, как царь над водой.
Косо срезала воздух перед самым носом крапивница, со свежей пока, красно-бурой пыльцой на крыльях.
Он обнял её за плечи. Тамара посидела так какое-то время в раздумье, затем чуть склонила голову набок ему на плечо. И тоже внимательно смотрела на воду. Молчала.
Михаилу не хотелось говорить. Ничего. Но он понимал: они ещё не настолько хорошо знают друг друга, чтобы вот так сидеть и молчать.
Он, немного подавшись вперёд, поджал под себя ноги и вскинул голову.
- Какой крутой подъём в гору, - указал всей ладонью на противоположный склон оврага.
- Город с той стороны, - сказала Тамара. – Туда машинами приезжают. Там рыбаки себе даже стоянку вырубили, в подлеске, по праздникам мангалы жгут.
- А вы сюда ходите по праздникам?- заинтересованно спросил Михаил.
- Конечно, - ответила женщина. – В прошлом году на Пасху были, на 9 мая, на Троицу. Тут же внукам раздолье… - добавила она с каким-то особенным чувством. – Они в городе там и одуванчиков-то настоящих не видят…
Михаила непременно коробило и злило, когда стареющие женщины вспоминали о своих внуках. И чем жарче, душевнее вспоминали - тем больше коробило.
Вероятно, думал он, инстинкт собственника. Раз ты рядом со мной – значит, только моя. Но порой ловил себя на мысли: врёшь, братка… Когда они говорят о внуках, то поневоле напоминают тебе… твой возраст. А было б у тебя всё хорошо, к этим годам, всё благостно – ты бы тут не сидел. С чужою, по сути, женщиною. Припёрся к ней – а зачем? А чёрт его знает, зачем!..
Он криво ухмыльнулся.
Благополучные дома сидят! А не на добротно слаженных гатках за 120 км. от собственной квартиры…
- Хоть картину пиши! – почти крикнул Михаил. – Колхозники после битвы за трудодень.
- С тебя колхозник, Миша… - завозилась Тамара на скамеечке, не скидывая его руку с плеча. – Как с навоза лапти. Ты корову от быка, наверное, не отличишь.
- А зачем? – вдохнул всей грудью Михаил тёплый воздух. И добавил, имитируя развязность: - На прилавке-то всё красное-с. И я, кстати, мяса почти и не ем. Исключение – курочка…. Любовно так куриную ножку возьмёшь… оттянешь мяско с голенища… и - в жирный рот…
Она неожиданно поддержала его шутливый тон.
- Всю?
- Как же всю… Сначала корочку, потом мясцо, полосками белыми…
На той стороне, за ставком, по зелёному склону холма медленно съезжали в ложбину бордовые «Жигули», из салона доносился до гатки синкопический танцевальный ритм. Затем машина рыкнула и замерла; хлопнули дверцы и музыка стихла.
- Уважаю, - сказал Михаил и откинул к спинке сиденья свою седоватую голову.
- А мне почему-то кафе вспомнилось, - сказала женщина и посмотрела на него странно искрящимися глазами.
- А что такого было в кафе? – нервно сглотнул он слюну.
- Да нет; ты там очень потешно выглядел… Волновался так…
- А здесь, значит, не волнуюсь? Ты это хотела сказать?
Она улыбнулась, добродушной мягкой улыбкой.
И сказала, задумчиво:
- Волнуешься и здесь... И напрасно. Всё будет хорошо, поверь.
- Я знаю, - сказал он, вздохнув. – Что всё будет хорошо.
- Тогда тем более... – отчего-то вдруг посерьёзнела лицом Тамара. – Сиди, если хочешь, молча. – Она взглянула на него искоса: - Ты же любишь молчать…
Михаил снял руку с её плеча и поскрёб указательным пальцем себе шею за воротником. Поелозил спиной по спинке сиденья.
А что. подумал он - Тамара права. Такой ясный, погожий день… сиди себе на гатке, получай удовольствие. О чём тут ещё говорить?
Михаил по наитию, каким-то внутренним оком уже понимал, что – да, надолго, если не на всю жизнь запомнит и эту гатку, и сидение с Тамарой на ней. Не было у него никогда ничего подобного. Причин тому несколько: не ходок – во-первых, опять-таки, жил в городе и там как-то шариться по ставкам было не с руки. Да и ставков самих не
