рядом со мной свободно. «Если приходится рвать, то
ты пьян. Трезвый бы так и утонул, трясясь от страха» Таис... не надо так... где ты научилась оттачивать фразы - как ножи, они вонзаются в мое тело. Вранье! Я ничего не боюсь. Если бы боялся, не полез на дно - не пил бы с редкостными подонками, не был вольным человеком. Врешь все, ведьма! Однако почему же так больно-то? Впрочем, и у меня есть один вопрос, и я очень хочу знать ответ. «Ну хорошо. Я - слабый никчемный слизняк. Зачем тогда ты приехала, стоило мне только позвонить?» Таис сейчас похожа на большую кошку, выгнула спину, в глазах бьется белый огонь - не могу ничего понять, что-то странное происходит.
«Как она сейчас хороша!» «Почему человек смеется?» воскликнула Таис. «Почему птица летает? Почему рыба плавает? Потому что это естественно! Я смеюсь - я счастлива - у меня есть ты - это естественно - у нас будет ребенок!» Я сел на стул. Я не находил это естественным. Я подумал, что ослышался. Я только что заключил контракт на серию материалов в одной очень солидной газете и собирался много работать. Мы хотели отправиться в горы. Ты составила расписание своих выступлений. Я вынашивал замысел большого романа о политических реалиях современности - по образцу Роберта П.Уоррена. Рядом, совсем рядом уже маячила наша слава, наше будущее - безоблачное, обеспеченное, чистое будущее, заработанное добросовестным тяжким трудом. В темном тумане ноябрьского хмурого вечера горели огни нашей творческой программы, песен, книг, выступлений - море восторга и обожания, большая квартира, джип - я, кажется, не расслышал, дорогая, что ты сказала? Ты подошла и поцеловала меня в макушку. «У нас будет ребенок!» - и лицо твое светилось - гроза зажгла в тебе лампу и свет сейчас горел ярко-ярко. Я попытался улыбнуться. Зря. Ты всегда тончайшим образом чувствовала фальшь - и я увидел, как гаснет огонь, бледнеют щеки. Она села на табуретку напротив и сложила руки на животе - жест, доселе незнакомый. «Ты что же, не рад?» спросила она, не поднимая глаз. И тут меня накрыло. Я испугался - первый раз в жизни я так испугался, господи: если это произойдет, то
рвать надо со всем». Томит жажда - давно забытое чувство, которое, кажется, самое время воскресить. Жалко скорчившись за спинкой кресла, я нащупываю в сумке фляжку виски из дьюти-фри. Рассветный час, очень хочется спать. Люди в прихожей, люди в комнатах. Люди в погонах и в гражданском - переворачивают полки, роются в бельевом ящике, пролистывают книги и небрежно бросают их на кресло и кровать, пакуют компьютер. Восходящее солнце бликует в стеклах бетонного чудища напротив. Утром вольно дышится, воздух хорошо насыщает легкие, но мне перехватило горло. «Дурак, дурак, не поверил, не послушал! Как же
ты забыл: мы ведь повенчаны грозой». Она резко, порывисто встает. «Я-то не забыла. Посмотри, что ты с собой сделал»... Я невольно любуюсь сильной, подтянутой фигурой. Господи, вроде бы и не произошло ничего. Никак не видно, что ты перенесла такое страшное испытание. Молодая, сильная, уверенная в себе женщина... «И только?» мой голос отчего-то хрипит в самом низком регистре. Таис оборачивается от двери и улыбается - но уже не зло, как в течение всего разговора, а печально. «Какой же ты все-таки дурачок», говорит она и вдруг быстро подходит, ерошит волосы и целует в самую макушку - и сразу исчезает, как привидение, словно
все пропало. Я представил, любимая - до срока постаревшее лицо, твое чудесное светлое лицо, изборожденное морщинами, потухшие глаза, созерцающие окружающий мир без интереса, равнодушно, устало; красные от бесконечных хлопот по хозяйству руки, ломкие волосы; я сразу решил, что не допущу такого - ради нас самих. Никогда я не испытывал подобного ужаса - какого-то иррационального, необъяснимого - настоящего приступа паники, жути, страха перед неведомым будущем, которое воплотилось в существе, по клеточке формирующемся сейчас в твоем животе. Существо еще не толком не существовало - но уже было чудовищем, вторгшимся в наш мир, в наше единство - в привычное размеренное существование, дабы нарушить течение жизни. Не ребенок явился мне в воображении -
много людей». Соседи в качестве понятых, два пожилых растерянных человека. Я никак не могу поверить, что это не сон. Сижу в рюмочной и слушаю окрестную болтовню. Напротив - двоюродный брат Петр; мы выпиваем и веселимся. Я очень растолстел; живот мешает наклониться ближе к столу, и чувствую, что надо бы заказать очки посильнее - фигура родственника видна нечетко, расплывается. Я насмешливо рассказываю Петру, как несколько лет назад виделся с бывшей любовью и какие ужасы она мне наговорила: «Представляешь, я даже хотел действительно сломя голову бежать в аэропорт». Петр хохочет; когда он открывает рот, видны желтые прокуренные зубы. «Она всегда была взбалмошной девкой. Певичка, чего ты хочешь». Мы смеемся, взявшись над столом за руки;
ине случилось меж нами этого утра; зеркало души моей, любовь моя. Такая тишина! Словно я повис в вакууме. Дышать трудно - я распахиваю окна, и кислый запах вытягивает на улицу. Прохожу в комнату - смятая потная простыня, пепел, окурки по всему полу, прожжённый матрас на кровати - курил и выронил спьяну сигарету. Надо бы выпить. А надо? Таис прогнала гномиков, и мне что-то неохота начинать пьянство сначала. Подхожу к столу - там горит бледным светом экран компьютера. Экран чист. Я наврал, Таис: никакой книги я не начинал, ни строчки не написал. Я уже не уверен, что мне хочется писать эту книгу. Звонит телефон - я не могу узнать собеседника, который предлагает встретиться через час в кабаке. Пошел ты! Швыряю трубку: не знаю, кто это; какая-то тень. Я окружил себя тенями - а они безлики и бездушны, пропади они пропадом. Сегодня я не разговариваю с тенями: хватит промывки мозгов от Таис. Как это она жестко! Тень...
разрушитель всего, что дорого мне. Согласись, малыш, я был убедителен. Я нашел слова - недаром я наловчился писать речи для политиков любой направленности. Слова - это моя сфера деятельности. Я люблю играть словами, в этом я профессионал. Ты и не подозревала, Таис, какого мастерства я достиг в этой игре - я же не рассказывал тебе о своих последних работах. Наверное, я нашел правильные слова. Я ведь уговорил тебя на аборт. Ты не сразу решилась - ты долго думала. Вот это твое выражение лица я хорошо помню: кажется, что ты исчезаешь, внутрь обращаются глаза, морщится лоб и брови становятся треугольником. Ночью перед поездкой в больницу
вокруг нас испарются столы, посетители, дородная тетка у пивного крана, мушиный гул от пыльного окна, гаснут «аварийки» у такси - растворяется улица, переулки и дома, смолкает колокольный звон, птичий гомон, голоса людей, кабинеты чиновников, пафосные речи,
я вдруг вижу себя со стороны. Наверное, Таис, ведьма, передала картинку со своих глаз: прокуренная неустроенная квартира, не жилье, не дом - пристанище, по которому бродит похмельный мужчина, от него неприятно пахнет, он не причесан и небрит, под глазами - черные круги; но он все еще в неплохой форме - если привести в порядок, не скажешь, что пьет. Он заблудился в своих страхах, ему надо указать путь - жестко, схватить за плечо, дать пощечину и повернуть лицом к опушке. Вот зачем ты пришла. Может быть, стоило прийти раньше? Но раньше я не звонил, я упивался придуманной мною мерзостью бытия и упился-таки до твоего презрения. Оно не дает мне сейчас продолжить шествие в бездну - я словно подвис над пропастью,
ты обнимала меня особенно пылко. «Мы же повенчаны грозой», сказала ты, усаживаясь в такси - растерянно, умоляюще. Всю поездку я держал тебя за руку. Дорога оказалась узкой, в глубоких выбоинах, с заваленными отвратительно снулой ломкой соломой обочинами. Я никак не мог насмотреться на застывшее любимое лицо, леденея сам и объясняя этот лед преддверием зимы; да - наступала зима. Машину немилосердно трясет. Я слышу
споры, дискуссии, лающие команды, вороний грай, перепалки, перебранки и перестрелки, грохот мотора стратегического бомбардировщика, канонада на фронтах... Исчезает все; на берегу никого нет. Настоящее не должно касаться прошлого, думаю я; мы лежим, обнявшись, и глядим, как охотятся чайки;
отразившись в твоих прозрачных глазах. Какое неудобное положение - висеть над пропастью. Надо куда-нибудь уже лететь. Конечно, может статься, я опять упаду - потому что путь зыбок, как дорожка на водной глади,
хруст под колесами первой поземки. Не вернуться ли домой - может, оттает любимое лицо? Знаю: мы оба сейчас вспоминаем совсем о другой тропе;
ты интересуешься, есть ли здесь укромные местечки, где мы могли бы походить по воде;
не так-то просто выбраться из болота - но я ведь не смог забыть телефон, я могу опять позвонить и ты напомнишь:
дорога бежит по бухте. Я прошу дождаться заката, когда из-за островов покажется луна и потечет серебро;
этот путь
можно пройти
только танцуя
А уж танцевать ты умеешь.
Прямая лестница
Прошлое не должно касаться настоящего, подумал я, глядя, как ноги легко ступают по поверхности. Линолеум на полу протерт до серых дыр, жирные столы, пельмени. Она здесь смотрится, будто инопланетянка.
Впрочем, контингент здесь разный, забредают артисты из соседнего театра, в углу обмотанные футбольные шарфы и металлические заклепки. Ну и без родимых алкоголиков никуда - эти тут толкутся со времен основания заведения, потому как водка дешевая; у стойки жмутся сморщенные местные достопримечательности, старички сами по себе очень тихие и вежливые, но, если их угостить, есть шанс услышать занимательную историю.
Я люблю занимательные истории, но, может быть, я немного погорячился, не рассчитал, приглашая тебя сюда? Все-таки ты с другой планеты... Мне-то моя жизнь по нраву - тихая, как в норе у мыши, откуда я иногда высовываю мордочку, но ты человек яркий; какие у тебя потрясающие ноги! Я всегда глаз не мог отвести от твоих ног, и вот теперь вижу, как они уверенно шагают по стертому линолеуму, в котором впечатан и мой след, много моих следов.
За мной тянется цепочка отпечатков, и не все они хороши; с этим уже ничего не поделать, но я люблю здешний неспешный говор, неяркий свет - спокойствие, которое я с возрастом стал ценить превыше всего, даже превыше радости, которая наполняет сердце, когда я слышу о твоих очередных победах.
Поэтому я долго сомневался, рассуждая над возможностью встречи: я-то через пропасть, которая зовется временем,
