дело хорошо платили. Бывало, утром я писал заметку в либеральную прессу (под псевдонимом), днем - в скучнейшее издание провластного толка (под другим псевдонимом), а вечером мне звонили с предложением экстремисты из левых. Я не скрывался - главреды прекрасно знали, кто я и с кем сотрудничаю. Главное - не знала аудитория... Кроме того, я стал успешным политическим спичрайтером. Никто ведь не понимал, что в своих текстах я издеваюсь над заказчиками; я выучился это проделывать так изящно, что никто и не замечал, а мне доставляло большое удовольствие столь тонкое извращение. Потом мне досталась в наследство отличная двухкомнатная квартира - вот эта самая, Таис, которую я так запустил; я измучился, оформляя документы, но жить стало гораздо легче. Что ни говори, а материя много значит, на одном духе далеко не уедешь... Мне часто мечталось о нашей дальнейшей совместной жизни, хотя я не питал иллюзий, что такое возможно: когда ты осталась у родителей, мы оба понимали, что страница перевернулась, [/i]прочитана и
или ушла, или не станет разговаривать. Потом сообразил, что прохлада на лбу - это твоя рука. Я приоткрыл наполненные песком веки; Таис сидела рядом и грустно улыбалась. «Извини...» выдавил я с трудом из пересохшего горла. «Только не делай так больше, пожалуйста», попросила Таис. «Я испугалась». «Неужели я был так страшен?» «Я не тебя испугалась... Я за тебя боялась, глупый». Мы жили вместе уже два года, но, наверное, именно в этот момент я до конца поверил в чудо, равному которому не встречал ни до, ни после. Мне казалось само существование чуда до того невероятным, что я до последнего подспудно ставил под сомнение такую возможность. Я подсознательно не доверял тебе, поэтому прислушивался к злопыхателям, искал причины твоего затянувшегося пребывания около моей персоны и недоумевал, не обнаруживая их; придумывал разные мотивы такого поведения; а меж тем дело-то оказалось совсем простым: ты -
девушка, в третий раз преломившая, как тростинку, ход моей жизни. Вот как происходит конец света - не в громах и молниях, не от великого катаклизма. Современный конец света таков: из прошлого появляется красивая женщина и являет будущее, и старое уходит, и начинается новое, совсем новое, и становится страшно и жутко, как будто стоишь на огромной горе, у крутого обрыва, смотришь на невообразимую голубоватую даль (не случайно, видать, я всегда страдал акрофобией); под ногами кричат орлы - женщина подталкивает тебя в пропасть, вперед, вперед, легким касанием изящных ладоней, и нет времени даже оглянуться на твердую поверхность - а я так ценю спокойствие; здесь, в рюмочной, так хорошо, так уютно. Конец света приходит в рюмочной. Я собрал в кулак волю, весь не слишком-то твердый характер, чтобы разбить застывшее пространство. «Так. Вот оно как». У меня запрыгали губы. Это, наверное, неприятно наблюдать. Я увидел вдруг себя со стороны Таис - грузный седой мужчина, когда-то любимый, не очень умный, довольно добрый, с отекшим лицом и мешками под глазами, который
растворяется в прошлом. Так что ты тоже ведь слегка покривила душой, а? Ты изобрела и внедрила такой формат общения, который делал возвращение невозможным: только через личную интернет-переписку, никаких контактов в реальности - и я дальше и дальше отдалялся, прожигал жизнь, пока не очнулся и не понял, что цена всему - дерьмо, и ничего, кроме этого, не имеет смысла. То, что я тебе сейчас рассказал, является первой главой моей книги о бездне, болванкой, заготовкой поистине грандиозного эпоса. Я опишу процесс как можно более детально и красочно; ты же сама говорила, что у меня талант по части литературы. Но это еще не все. О, у меня накопилось много прекрасных образов! Алкаши, жулики, подонки: гады всех мастей. Хватит на несколько книг. Я слышал и запомнил множество великолепных историй - тебе понравится, Таис. Вот, например, такая: один мой собутыльник оказался ключевым свидетелем по делу о незаконном митинге - вламывает всех подряд, с удовольствием, со свинячим восторженным визгом, а между тем после того, как акцию разогнали, этот сукин сын валялся здесь пьяный несколько дней, прятался - и от своих, и от полиции, и в перерыве между питием жалился, какая у него сложная жизнь, как ему нравятся соратники, какие они чудесные люди и как ему тяжело на них доносить. Или вот - встретил я тут парня, который совратил и бросил несовершеннолетнюю. Юное создание,
любящее и самоотверженное существо. Ты любила меня. Во мне все перевернулось, когда я понял это. Если я когда-либо был счастлив, так это в тот момент, когда проснулся после тягчайшей, безобразной пьянки и ощутил твою руку на своем лбу. Собственно говоря, это можно было назвать кульминацией, пиком наших отношений - и, может быть, моей жизни: я глядел в зеркало и видел там тебя. Ты призналась мне, что нередко испытываешь то же самое. Мы полюбили смотреть в зеркала вместе - там отражались не мужчина и женщина, а нечто цельное, единый организм; мы слились друг с другом. Даже наши знакомые перестали, наконец, предрекать нам разлуку, фиаско и другие неприятности. «Как же может быть иначе, ведь мы венчаны грозой», говорила ты. Мы побывали на берегу нашего знакомства, где собралась несколько лет назад шумная вольная компания. Волны там по-прежнему славно шуршат галькой, но место стоянки пришло в запустение; навес рухнул и сквозь него проросла трава и ростки будущих абрикосовых деревьев. Ветер носил по выгоревшей степи пыль, от которой ты начала чихать. Над огромным пространством носились гигантские стаи ворон, гоняли коршунов, выводили воронят в акациевых посадках. Мы пили местное вино - очень плохое, сухое, оставляющее на языке противный привкус. Ты разбавляла его водой, приговаривая: «Я, как греки. Я - гречанка!» Мы занимались любовью в расселинах у пляжа; народа почти не было, и я
час пытался строить из себя мачо, этакого фанфарона, задравшего нос и косящего во все стороны хитрым взглядом в бесконечном поиске подвоха - и, как всегда, искал не там, где надо. Зачем ты пришла, Таис? Вот как надо было спросить с самого начала, едва женщина переступила порог рюмочной, куда я, дурак, решил ее пригласить, чтобы поставить очередной мелкий, унизительный эксперимент. Не валять дурака, не прощупывать атмосферу в осторожном пошло-игривом диалоге - а узнать прямо и честно, потому что ясно, что не ради сентиментальных воспоминаний ты просила о встрече.... Ах, болван, самоуверенный самец! Даже подсознательно я отторгал мысль о том, что повод - нечто, касающееся меня самого, а не слезливая бабья болтовня, не просьба о помощи, не нытье на плече о том, как не сложилось... Видно, никогда мне не избавиться от трусости - меня ведь сразу насторожил призыв после стольких лет молчания. Нет, я убедил себя, что это ты бежишь под крыло, как цыпленок - к курице, и настроился мудро и важно вещать, покачивать головой, нравоучительно изрекать - с высоты своего опыта, накопленных знаний, ценности собственной персоны, жалкой храбрости мышонка, иногда выглядывающего из норки... Все оказалось наоборот. Волосы седые, а ума так и не набрался... Я ведь знал, что хожу по краю, потому что сейчас такое время, что все ходят по краю, а если выступать против, то канат под ногами превращается в тонкую ниточку, которую очень легко порвать. Знал - и не верил. Но как я мог предположить, что ты окажешься вестником? Ты пришла спасти меня, Таис... Как я тебя недооценил, девочка. Прошлое не должно касаться настоящего, подумал я, но настоящее,
страдая, выбросилось из окна, не выдержав позора. Девочка осталась жива, но изуродована. Парень показывал фотографии - ангелочек, такая красоточка - глаз не оторвать. Он избежал ответственности, что придало ему хамства, хвастается своим поступком и считает себя круче Казановы. Вину свою он отвергает: «Не я же эту идиотку выкидывал!» Работает молодой человек на хорошей должности в крупной корпорации, ездит на крутой машине и напиваться предпочитает односолодовым виски. Нравятся ему сингл молты... Или вот... «Ну, хватит. Убедил - у тебя достаточно материала. Можешь не пересказывать», у Таис дрожат крылья носа. «Дай мне сигарету. Я не курю, но чем-то надо перебить этот запах...» Она неловко чиркает зажигалкой - у меня, с трясущимися руками, и то лучше получается. Приходится закурить сигарету и протянуть ей. Она затягивается и кашляет. «Я сегодня наслушалась от тебя дикости на жизнь вперед. Ответь мне только на один вопрос...» «Хоть на сотню, дорогая моя. Только боюсь, ответ будет не оригинален...» «На сотню? Откуда здесь взяться сотне! Ответь на один: зачем ты мне звонил этой ночью, зачем звал, зачем умолял приехать?» Ах ты ж, какая ведьма! Я совсем мозги пропил - начисто забыл про звонок. А я-то тут уже час сижу, распинаюсь перед тобой, выворачиваю нутро наизнанку - даже похмелье отпустило. Это в твоем стиле - дослушать до конца, внимательно, не перебивая - и подрезать крылья на максимальной высоте полета - или глубине - без разницы: я уже говорил, что это одно и то же.Ну что же, молодец, подловила меня. Хороший вопрос. Нет у меня на него ответа - не помню я ничего. Даже самому интересно, зачем я набрал твой номер - и откуда звонил? Из притона, набитого желтым тусклым светом и запахом гнили? Что же получается, я мог разговаривать с тобой в присутствии пьяных морд, и они слышали разговор и ржали над моими пьяными мольбами? Стыдоба. Но, может, мне хватило остатков соображения сделать звонок из дому? Я же
спокойно, без оглядки мог любоваться обнаженным телом; нам не мешали никакие ханжи; падали звезды; после ты отдыхала у меня на плече, водила пальцем по рукам, груди, животу и тихонько шептала нежности и ехидности. Славное то было лето; мы ничуть не огорчились, что с нами на сей раз не случилось кампании друзей. Мы вернулись в Москву глубокой ночью, а утром меня разбудили высокопоставленные заказчики: началась война, требовалось срочно написать несколько текстов и разработать план действий для информационной борьбы в соцсетях; на последнее делался особый упор. Мне обещали солидный гонорар. Я - человек аполитичный, согласился не раздумывая - мы с Таис изрядно поиздержались в последней поездке по местам нашей любви. Поцеловал любимую женщину, аккуратно, чтобы не разбудить - рейс задержали и мы не выспались; а сам поехал по редакциям, унося в сердце нежность. Обратно я вернулся только через несколько дней, когда ситуация более-менее нормализовалась. В клюве я нес солидную сумму и пребывал в страшной гордости от причастности к тому, что называлось победой - мне не приходилось доселе участвовать в делах подобного рода и масштаба. Я не сомкнул в эти дни глаз и дико хотел спать, и чтобы ты села рядом и положила руку на лоб. Ты смотрела телевизор; выступал один известный деятель. Я прислушался: он,
извиваясь, прорастает из прошлого, как ни уничтожай его: это то ружье на стене, которое обязательно выстрелит. А будущее творится прямо сейчас - и, кажется, теперь простирается куда-то гораздо дальше ретродвери. Мне
