рядом с убийцей, - кривя губя, тихо произнёс Балицкий. – И не о несчастном сыне моём речь… О нём хотели поговорить? О нём спросить? Его уже не жалко. Только мне, быть может, его жалко. Но не вам! Никому больше! А вам должно быть жалко себя. Себя пожалейте, Наталья, прошу вас! Очень хорошо…
Он убрал ладони с её плеч и отступил на шаг.
- Очень хорошо, что пришли проститься. Самое время, Наташа, самое время. Скоро это место станет опасным, поверьте мне. Давайте простимся… Давайте я расскажу вам, почему сейчас не люблю дождь.
Он засмеялся. Истерично, отрывисто.
- Это другой дождь! Не тот, что в детстве. Я сам могу диагностировать моё помешательство. Грязь! Я боюсь грязи… Вода растворяет глину, вода несёт с собой заразу. Боюсь растаять. Когда ткань…
Он дёрнул себя за рукав.
- …Когда эта ткань промокает, грязь проникает через неё. Грязь проходит сквозь влажную кожу. Кожа истончается… Дождь стал другим. Ненавижу, ненавижу его!
- Успокойтесь! – попросила его Наталья Петровна, встревоженная нарастающим лихорадочным блеском в его глазах. – Успокойтесь, Семён Сергеевич.
Балицкий послушно замолчал.
«Странно» подумала она. «Никому ещё не удавалось остановить его…»
И вдруг…
Он протянул руку.
- Давайте… Подержу в своей ладони вашу ладонь. Мне будет приятно, Наталья. Давайте попробуем притвориться, что всё у нас хорошо, что мы – просто добрые друзья и гуляем в погожий день на окраине лета по старому парку. Старому… Кстати, по моему, это бывшая на этом месте была когда-то дворянская усадьба. Потом – дом отдыха НКВД. Потом…
Он брезгливо поморщился.
- Какой-то спецобъект КГБ… Спецобъект! Какие гадкие, куцые, обрубленные словечки придумывают людишки этой породы! А теперь вот – повторяй за ними. И живи на их «объектах» под охраной. Пойдёмте же…
И они пошли дальше. К старой, покосившейся деревянной беседке, что стояла у паркового пруда.
- Самое романтичное место здесь, - заметил Балицкий. – Если, конечно, доверяете вы мнению самого неромантичного из ваших кавалеров…
- Самым неромантичным был мой муж, - ответила Наталья.
- Бывший муж, - поправил её Балицкий.
Наталья посмотрела на него удивлённо.
- Откуда вы знаете?
- Вот это уже не фокус, - ответил Балицкий. – Простая и, я бы даже сказал, житейская логика. Будь у вас семья, разве выдержали бы вы наш график работы? Если у женщины есть семья, то… Ни к чему ей слишком длинный рабочий день. И незачем проводить выходные в обществе малосимпатичного доктора-циника. Тем более, что цинизм лжив. Так ведь? И доктор, должно быть, запутается скоро в циничных своих рассуждениях…
- За сверхурочные платят, - заметила Наталья.
- Да, да, конечно, - с явной иронией в голосе произнёс доктор. – А теперь вы бежите от этой синекуры… И вам есть куда бежать? Простите, Наталья, но я был безразличен к вашей жизни. А теперь вот… Заинтересовался отчего-то. Есть вам куда пойти? Есть куда вернуться?
- В комнату и неопределённость, - ответила Наталья. – Комната осталась после развода. А неопределённость… Ну, она-то всегда со мной.
- И муж, значит, неромантичным был? – переспросил Балицкий.
- Да вот, тем самым… циником, - ответила Наталья. – И, конечно, нечестным человеком… Хотя, почему был? Он и сейчас есть. Живёт и здравствует. Позавчера за лыжами приходил. После развода почти год у меня хранились его лыжи. Ему, видите ли, негде было поставить. Я и перевозила… С одной съёмной квартиры на другую. Кажется, поцарапала… Он увидел царапину и распсиховался. Кричал, что это очень дорогие горные лыжи. Требовал компенсацию, грозил в суд подать. Мало ему, что он с помощью своих адвокатов квартиру у меня отобрал. Мою квартиру, которую завещала мне мать. А я молча выслушивала оскорбления. Ему нельзя возражать. Он же преуспевающий бизнесмен. Занимается спортом, следит за здоровьем. Давит слабых. Не прощает обид. В общем, успешный человек, опора общества. Так что, он был, есть и будет…
Она замедлила шаг.
- А мне вот, наверное, из выходного пособия придётся компенсацию ему выделить. Он же не успокоится…
- Не придётся! – заявил Балицкий. – Поверьте мне, Наталья, скоро этот коллекционер жизненных благ запоёт другие песни. Совсем другие! А драгоценные лыжи, пожалуй, он использует для растопки домашней печурки… Когда топить нечем станет!
- Пришли, - сказал Наталья. – Как давно…
Она зашла в беседку, медленно ступая по скрипучим доскам.
- Как давно я не была здесь! Сколько месяцев прошло? В апреле, кажется… в последний раз.
Балицкий вслед за ней зашёл в беседку.
- Уютно здесь… было когда-то. Лет этак тридцать назад.
- А это не часть дворянской усадьбы? – удивлённо произнесла Наталья.
Балицкий усмехнулся грустно.
- Нет, что вы… То уж пропало давно.
- Сожжено огнём вашей революции? – спросила Наталья.
И, слушая доктора, стала между делом собирать рассыпанные по широкому краю деревянного бортика упавшие с деревьев по-летнему зелёные ещё кленовые листья.
- Нет, не моей, - ответил доктор. – Моей ещё не было. Моя…
Он помрачнел.
- Моя ещё впереди.
- Хорошо-то как! – воскликнула Наталья, подбрасывая в воздух листья. – Так тихо, спокойно. Где-то далеко беспокойный мир, а здесь… будто и не происходит ничего. И никогда не происходило. Всё плохое кажется дурным сном. И вообще… всё кажется сном. Плохим или хорошим, но всего лишь сном. А реальна только спокойная вода пруда, тополя и клёны у воды, облака в небе. И ещё мы – реальны. И я бы…
Она подошла ближе к Балицкому и прошептала тихо:
- Если бы вы могли быть другим… Я бы не уходила отсюда. Но вы же не можете! Вы будто сами себя прокляли. Зачем, Семён Сергеевич? Зачем вам это нужно?
Она отвернулась.
- Зачем,.. – повторил вслед за ней доктор. – Это иллюзия, Наталья. Иллюзия спокойствия. Это «глаз бури». Знаете, в эпицентре урагана есть такое тихое, ясное место. Там светит солнце, там голубое небо, там тишь и благодать. Но вокруг – чёрные стены туч, закрученных в страшную ураганную спираль. И вечно в тихом круге быть нельзя. Всё равно придётся выбираться. Через грозу…
- А потом? – спросила Наталья. – Что потом? У меня и так ничего нет… Ураган пройдёт, я вернусь домой, а там – руины.
- Потом…
Балицкий взял её за руку.
- Простите, Наталья. Ничего не будет. Вы правы. Для вас – ничего. Знаете… был такой философ, Эвальд Ильенков. Великий и до сих пор по достоинству не оценённый философ. Он написал замечательную статья «Космология духа». И он ответил на вопрос: «что потом?»
Балицкий закрыл глаза и срывающимся от волнения голосом процитировал наизусть:
- «…В какой-то, очень высокой, точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно космическую катастрофу – вызывая процесс, обратный «тепловому умиранию» космической материи, т.е. вызывая процесс, ведущий к возрождению умирающих миров в виде космического облака раскаленного газа и пара».
- Вот так, Наталья, - сказал Балицкий и, обняв её за плечи, повернул к себе. – Посмотрите на наивного человека, который вообразил себя могильщиком прежнего мира. Вот такой вот конструктор катастрофы, который исполняет космологический долг. Я навязываю человечеству великую миссию возрождения Вселенной. Навязываю, потому что слабый и слепой человечек всеми силами пытается уклониться от исполнения вселенской миссии своей. Я хочу превратить человека в Творца, а он – пугается. И держит меня на цепи. Я наивен и зову его… умирать!
- Почему?
Наталья отшатнулась от него.
- Почему вы говорите мне всё это? Я ведь тоже слабый человек. И вовсе не хочу умирать. Вы же неисправимы! Неизлечимы! Боже мой, и я хотела помочь вам!...
Она вырвалась из его объятий и попыталась выбежать из беседки.
- Наталья! – крикнул Балицкий.
Он схватил её за руки. Сдавил резко, до боли.
- Послушайте!..
- Пустите меня! – крикнула Наталья. – Вы не сме…
Она ударила его ногой.
- Не смеете! Так поступать!
Балицкий отпустил её. Выхватил из кармана пиджака пачку купюр и протянул ей.
- Пожалуйста, Наталья, прошу вас…
Она попятилась, глядя на него испуганными глазами.
- Зачем? Что это? Что вы задумали?
- Возьмите, - неожиданно робким и неуверенным голосом произнёс Балицкий. – Я тут на полном обеспечении… Но ведь платят. Иногда. Я не считаю, и даже не знаю точно, сколько здесь. Я ведь никогда не умел считать деньги. Всё складывал в шкатулку, а сегодня… Вот, взял.
Она отчаянно замотала головой.
- Уберите! Не нужно!
- Наталья, - не отставал доктор, - возьмите. Вы сегодня услышите… Или увидите… По телевизору, по радио… В этом… интернете… Тоже передадут… Передают уже, наверное.
- О чём вы? – спросила Наталья и с тревогой посмотрела на доктора. – Что с вами происходит? О чём вы говорите?
Балицкий опустил голову.
- Вы сегодня… Увидите нехорошие вещи… Страшные вещи… На экране. Много грязи выльют. Вы поймёте, на кого. Поймёте, кто это сделал. Вы не оправдывайте и не пытайтесь понять. Не надо… Ни к чему! Я принял на себя, я всё принял. Все похороны за мой счёт. И вся грязь. Я знаю, меня удавить надо…
- Доктор, остановитесь! – воскликнула Наталья. – Вы же не в себе! Что…
- Только об одном прошу, - не слушая её, продолжал Балицкий. – Вы, верно, уже простились со мной. Больше оставаться со мной вы уже не сможете. Это хорошо, хорошо… Но только не надо добираться до дома на метро. И на автобусе. Вам такси нужно. Прошу вас, такси! И – до самого дома, до подъезда. Никак иначе. В Москве опасно, очень опасно сегодня. Возьмите деньги! Наталья, прошу вас!
Наталья выбежала из беседки и, не разбирая дороги, мимо тропинок, прямиком через парк – побежала.
Прочь… Прочь от опасного этого, страшного и ещё… Больного, запутавшегося и… Почти любимого человека.
Почти… Но это же невозможно!
Не нужно любви это слово. Не нужно. Она не знает его!
И почему, почему человек этот… разрушил…
Она остановилась у ворот, переводя дух.
Приложила ладони к горящим щекам.
И слёзы закапали. Против воли…
Ненужные, ненужные слёзы!
Доктор разжал ладонь.
Подхваченные ветром, купюры разноцветными бабочками разлетелись по парку.
«Пост наблюдения – охране.
Наблюдатель доложил: зафиксирован длительный внеслужебный контакт доктора с Клементьевой. Проследите, чтобы она не задержалась на объекте и быстро его покинула!
И ещё… Там бумажки по дорожкам летают, а это непорядок. Выделите пару бойцов. Пусть соберут деньги, перепишут номера и сдадут лично Ратманову.
Отбой!»
- Полковник Ратманов, слушаю!
Пётр Владимирович шёл в гостевой корпус, где приготовлена была для него комната отдыха и ждала его накрытая тёплым шотландским пледом софа, когда совсем ещё юный лейтенант из службы связи догнал его и, не переведя сбившееся на бегу дыхание, зачастил:
- Товарищ полковник, вас… срочно! Из секретариата, от самого!..
Ратманов погрустнел. В животе отчего-то неприятно закололо.
Не то, чтобы охватили его дурные предчувствия… Хотя, если честно признаться, охватили.
Ратманов помнил древний обычай бюрократии: если всё делаешь правильно, о тебе не вспоминают. Разве только, когда приходит время отчитываться…
Но если вспомнили до срока, значит – дело плохо.
По плану отчёт
