признался, что Ратманов и на шаг от него не отходил, звонил, даже материалы дела пытался вытянуть. Но и Ратманов мог быть просто исполнителем, который вовремя доложил начальству о перспективном докторе. Следователь утверждает, что судьбой Балицкого интересовались такие люди… он и вспоминать боится! Не исключаю, что Балицкого забрали прямо из тюрьмы, а перевод к лечебницу – фикция. Операция прикрытия. Догадываетесь, генерал, где теперь может быть Балицкий?
- Работает на Управление? – предположил Руднев.
- Браво! – воскликнул Мирагин. – Начинаете на лету схватывать.
И добавил с иронией:
- Раньше на час дольше приходилось объяснять.
Насмешку Руднев пропустил мимо ушей. Он не привык обижаться на руководство.
- Рискованно, - заметил Руднев. – Я бы не решился с таким связываться. Тем более, что этот… Балицкий… творит что-то с мозгами… Непредсказуемый тип, очевидно же!
- Он и силён непредсказуемостью, - ответил Мирагин. – Он пошёл гораздо дальше Губера. Губер дал больным в руки оружие. Балицкий саму болезнь превратил в оружие. Оружие, от которого не защититься. Балицкий писал о «неисчерпаемой энергии изменённого сознания». Не бомбы с гранатами, а вот это – Хиросима!
- А как же! – с готовностью подхватил генерал. – Помню, давно, я ещё в военном училище… да, курсантом был! Так у нас сибиряк один спятил. Орать начал, сапогом в старшину запустил. Мы его простынями вязать, так он всю роту раскидал. А потом…
«О, господи!» прошептал Мирагин. «Какие же мозги у него плоские… Как блин! Будто из-под катка вылез».
- Олег Михайлович!
Руднев на полуслове замолк и сконфуженно опустил голову.
- Мне нужна ваша помощь.
- Никеев? – переспросил генерал.
«Болван, но не абсолютный» подумал Мирагин.
И стало легче на сердце.
- Именно, - подтвердил Мирагин. – Ваш контакт в Управлении становится для нас особенно ценным. Есть подозрения, что Балицкого сотрудники Управления могут использовать для подготовки тех дестабилизирующих акций, о которых мы с вами говорили во время прошлых наших встреч. Так что…
Ручка запрыгала по блокноту.
- …Никеев следует вспомнить о старой дружбе. Ратманов должен почувствовать нестабильность своего положения в Управлении. И бесперспективность дальнейшей работы на Управление. Детали продумайте сами…
«Или пусть твои оперативники за тебя подумают» мысленно добавил Мирагин.
- И детали эти пусть сообщит Ратманову именно Никеев, - уточнил Игорь Игоревич. – А уж вы придайте деталям этим побольше правдоподобия. Необходимо установить следующее: работает ли Балицкий на Управление, и, если работает, то как именно его используют. Это, так сказать, вопросы для первого этапа разработки. Вот этим вы и займитесь. Касательно отчётов по этой тематике… Своё руководство не нагружайте проблемами, докладывайте лично мне. И ещё…
Зазвонил телефон. Не запиликал и не заиграл мелодию на новомодный манер, а именно зазвонил – тревожным зуммером.
Взял трубку.
- Слушаю, Мирагин…
Нахмурил брови.
- В Гостином дворе? Когда? И Дом Прави… Подождите!
Нажал на кнопку, отключая микрофон.
- Олег Михайлович, у меня очень важный и срочный разговор. Боюсь, надолго. Можете идти.
Генерал понял, что кабинет нужно покинуть как можно быстрее.
Он одним движение свалил блокнот и бумаги в портфель, застегнул замок и быстро пошёл к дверям.
«Случилось что?»
Тревожно было на душе, тревожно.
И у самых дверей кабинета услышал:
- Не ожидал от Шевалдина такого размаха! Не ожидал… Опоздали, похоже.
И тяжёлый вздох.
- Всего наилучшего, - растеряно пробурчал генерал, выходя в приёмную и закрывая дверь за собой.
И подумал, что в такой обстановке «всего», да ещё и «наилучшего» - как-то глупо звучит. Прямо-таки издевательски…
«Да и ладно» подумал Руднев. «Не до того теперь… Не до нюансов! Что же случилось всё-таки?»
И посмотрел вопросительно на повешенный в приёмной портрет президента.
- Когда-то я любил дождь…
Ратманов резко остановился и, попятившись, спрятался за дерево.
Он нашёл доктора, но… По больничному парку, по дальней от корпуса, заросшей травою дорожке доктор гулял не один.
Рядом с ним шла Наталья.
Они разговаривали о чём-то, и доктор был необыкновенно оживлён и даже как будто…
Улыбался?
Сдержанно и немного грустно, но улыбался.
«Не ожидал, признаться, не ожидал» подумал Ратманов, отступая под зелёный свод разросшейся сирени. «Не устояла перед чарами нашего Мерлина? А я ей так много интересного рассказал о докторе. Надеялся, что она станет моим союзником, а она… Увы, Наталья, увы! Чувства у вас превыше разума. Понимаю, таки мужчины не каждый день встречаются, но ваши тёплые чувства к этому узнику и почти что смертнику только я и могу оценить. А вот начальство не оценит! И спасти вас я не смогу…»
Ратманов вздрогнул.
Ему показалось, что доктор замедлил шаг и стал поворачиваться… В его сторону?
Да, он повернул голову.
Ратманов прикрыт был зелёной стеной, но знал, слишком хорошо знал полковник, что взгляд доктора проникает и через бетонные стены.
Не то, что через эти, сплетённые из ветвей.
«Господи, он что, почувствовал моё присутствие? Меня… Меня почувствовал? На таком расстоянии.. Неужели он видит меня?»
Полковнику стало не по себе. Сердце запрыгало холодной лягушкой, и зябкая дрожь волною прошла по коже.
Он вытер липкую влагу со лба.
И, повернувшись, быстро пошёл – дальше, дальше!
«Неприятный… Я потом…»
Он поговорит с доктором потом. Обязательно поговорит. Потом.
Когда сил будет больше.
Шевалдин нажал на кнопку вызова.
- Слушаю, товарищ генерал-полковник!
- Вот что, - сказал Шевалдин секретарю, - срочно найди Ратманова. Немедленно найди его! Максимум через десять минут он должен быть у аппарата с защищённой линией. Лучше в основном корпусе своей богадельни. Где бы они ни был, но через десять минут – у аппарата. Я буду с ним разговаривать…
Генерал выдержал паузу и уронил, тяжело, свинцово:
- Лично!
- Есть! – ответил секретарь.
Погас красный огонёк на панели телефонного аппарата.
Генерал оттолкнулся ногой от стола и развернул кресло к окну. Повернув рычажок на пульте управления, открыл жалюзи и поднял тяжёлые шторы.
И, зажмурившись от дневного света, сидел неподвижно, в оцепенении, минуты две.
Потом вскочил и резким движением сорвал с шеи галстук. Намотал на ладонь и с силой, с размаху – ударил кулаком по столу.
Скривился от боли. Замотанный в ткань кулак качал, уложив на левую руку. Убаюкивал боль.
Подошёл к столу. Слепыми, мутными глазами смотрел на раскрытую папку.
«Лабиринт… Сами заблудимся в нём! Сами!»
А он потом вздохнул тяжело.
Размотал галстук. Посмотрел равнодушно на смятую шёлковую ткань – и бросил на пол.
Расстегнул ворот рубашки и закатал рукава.
«Как же подышать хочется! Свободно, так, чтобы в лёгких до отказа – воздух. Сосновый, прохладный…»
Он присел на край стола. И прошептал:
- Ратманов, сволочь, что же ты натворил!..
- Когда-то я любил дождь, - сказал Балицкий. – Давно, в детстве. Не в том совеем уже далёком детстве, когда у меня была мать, а в другом. Когда её уже не было… Я остался один. Дети не любили меня. Никто не хотел со мной играть. Сам не знаю. почему… Честное слово, не знаю!
Он замедлил шаг и, повернув голову, начал, прищурившись, всматриваться в зелёные заросли, закрывшие самый дальний и заброшенный угол парка.
- Что там? – спросила Наталья Петровна.
Балицкий покачал головой.
- Сам не знаю… Показалось, должно быть…
Какое-то время шли они молча. Балицкий будто утратил нить беседы, или, быть может, не хотел больше исповедоваться перед спутницей своей.
Но Наталье так нужен был этот разговор, так важен он был для неё, что, против обыкновения, не стала она терпеливо ждать дальнейших откровений (которых вполне могло бы и не быть), и не позволила доктору спрятаться в непробиваемую его, глухую скорлупу.
- Не любили играть? – спросила она. – Дети не любили вас?
Балоицкий кивнул в ответ.
- Я сменил много приютов… Везде было одно и то же: одиночество, боль... И унижения. Так много унижений! Слишком много!
Балицкий схватил её за руку.
- Человека нельзя унижать! – быстро и сбивчиво, с захлёбывающимся хрипом и придыханием заговорил он. – Нельзя! Он же разумен! Разумное существо… Нельзя обижать бедного, слабого человека. У него же… Здесь, внутри!
Он отпустил её руку и надавил пальцем себе на висок.
- Здесь… вы понимаете, что здесь творится? Какая это фабрика кошмаров! Монтажный цех демонов! Уроды сходят с конвейера, ползут, ползут… Адский завод! Это же всё в маленькой костяной коробочке, и каждый человек носит эту коробочку с собой. Всё время носит! Не я запустил станки, не я…
Он остановился и закрыл ладонями лицо.
- Не надо, - попросила его Наталья. – Не надо о ваших монстрах… Давайте забудем о них. Хоть ненадолго. Лучше расскажите про дождь.
Балицкий опустил руки и посмотрел на небо.
- Да, дождь… Тучи собираются. В воскресенье лило как из ведра, и сегодня, похоже, ближе к вечеру начнётся потоп… Да, я любил дождь. С ним я дружил. Летний дождь, что же может быть лучше? Так я думал… Открывал настежь окно, забирался на стул – и смотрел на подрагивающие под ударами капель листья, на важно плывущие по небу тяжёлые, тёмно-серые, будто толстым грифельным стержнем нарисованные тучи, считал вспышки молний, и слушал шум… Самый тогда для меня приятный шум – дождя. Падающей с неба чистой воды.
- И ещё мне нравилось ожидание грозы. Последние минуты перед пришествием небесного огня. Стены домов становились ослепительно белыми на фоне чёрного неба. На крыши наползала тьма… Поднимался ветер. Бежали люди, пригнув головы. А я стоял и ждал – первой вспышки, первого удара. Так сладко щемило сердце, и охватывавшее душу волнение было непереносимо-прекрасным! И, казалось, что промедли гроза с первым своим ударом, промедли хоть немного – и не выдержит душа, вырвется, вырвется из тела. Навстречу огню!
Балицкий осёкся и улыбнулся смущённо.
- Красиво я стал говорить… Бумажные цветы… Ни к чему это. Всё красивое в наше время фальшиво. Только цинизм честен. Так, Наталья?
Он впервые назвал её Натальей!
Странный, жестокий, опасный человек – он тянулся к ней. От холодности его и равнодушия не оставалось и следа.
Но…
«Хотелось верить, верить… Есть ли в нём хоть немного жизни?»
Наталья посмотрела на него… испытующе или с надеждой?
Кто знает.
- Нет, - сказала она. – Цинизм лжёт. Ему нельзя верить. Для него только низость правдива.
- Низость…
Балицкий усмехнулся, грустно и обречённо.
- Что вы об этом знаете, милая и наивная Наталья? Что знаете о низости? О настоящей низости? Подлинной! Той, которая в змеиное логово приводит! Пришли со мной проститься. Поговорить по душам… Ваши слова? Вы не говорите, вы думайте. Думайте, Наталья, думайте, а всё прочитаю. Все ваши мысли прочитаю. По глазам. По движению губ. По жестам. Увижу написанными в воздухе. Я же маг, Мерлин… Оборотень!
Он остановился. Положил ей ладони на плечи, и она…
Она почувствовала странный, тревожный жар, исходящий от него. Будто от далёких и вечно близких углей проклятого места.
- А вы сейчас. Наталья, стоите
